Год Барана. Макамы
Шрифт:
“Поработайте кулачком!”
Поработал. Вначале кулачком, потом, когда она уже не сопротивлялась — всем остальным.
“Жалко у меня еще язык не прошел. Я бы тебе такое показал!”
“А мне и так...” — Девушка пыталась дотянуться до капельницы и немного ее отодвинуть, чтобы этот сумасшедший не опрокинул.
Нет, он не был сумасшедшим.
Дождь прошел, потом еще один, уже без той медсестры. И еще, с лужами цвета кибрайского пива.
Язык выздоровел. Жилищные условия слегка улучшились. Пришел
Начинались девяностые. После белого Барана явилась черная Обезьяна. Огляделась. Ухмыльнулась. И пошло-поехало. Москвичу уже дважды намекали на язык. В смысле — на незнание государственного. Комсомол испарился, остатки слили с партией, которую тоже переименовали — в Народно-демократическую. Народные демократы слонялись по коридорам, курили, посыпали пеплом кадки с пальмами, пугали друг друга исламистами. Стоял шорох складываемых чемоданов и защелкиваемых застежек. Россия, Израиль, Штаты, куда угодно. Москвич не ходил по коридорам, не сыпал пепел, не думал о чемоданах.
Сидел в кабинете, изучал узбекский.
“Икки дўст, Саид ва Ваня, кучада учрашиб ?олишди.
— Салом, Ваня!
— Салом, Саид! Саид, сен езги каникулни ?андай ўтказдинг?
— Рахмат, жуда яхши! Мен отам-онам билан Москвада бўлдим! Биз Москвада Ленин музейни, Кремлни, Съездлар саройини, Хал? хўжалиги юту?лари кўргазмасини ва бошка ажойиб жойларни курдик...”1 .
1 — Спасибо, очень хорошо! Я с родителями в Москве побывал! В Москве мы осмотрели музей Ленина, Кремль, Дворец съездов, Выставку достижений народного хозяйства и другие удивительные места...”
“Не актуально…” — Откладывал учебник Москвич.
Но что актуально, пока было неясно.
Следующий Новый год они встречали в новой, после ремонта, квартире.
Мать распределяла комнаты: “Тебе вон та комната, которая поменьше. Машку-Дашку — в спальную, а я с матерью — в гостиную, а не приведи боже, помрет, так простора будет, жри — не хочу!”
“Краской воняет”, — подавала голос бабушка.
“Это, мам, твоими лекарствами воняет!” — сказала она, отодвигаясь от Москвича, колдовавшего с бутылкой шампанского.
Бутылка выстрелила, жертв не было.
Наступил год черного Петуха.
“Кукареку!” — кричала мать, чокаясь.
“Кукареку!” — подхватили сестрички.
Даже бабушка покудахтала для приличия из подушек.
“А ты что не кукарекаешь? — Смотрела на него мать. — Сложно, да? Опять свой характер?..”
— А что было дальше? — спросил Тельман, когда тишина стала слишком долгой.
Водитель тронул ладонью Тельмана: дай человеку помолчать.
— Дальше — жизнь. Мать — на пенсию. Бабка помучила еще годик для порядка и — на Боткинское; взял на работе отгул, объяснил причину. “Сколько лет было?” — “Восемьдесят”. — “Ну, такой возраст, это не похороны, а свадьба”.
— Да, так говорят, — сказала Принцесса.
— Ну, справили ей эту “свадьбу”, стали жить. Мать, то ли от этой смерти, то ли от своей пенсии, совсем скисла. Лежит, уткнется в Дрюона. Давай, говорю, собаку заведем. Как люди, как соседи. Она вроде согласилась, да-да. Через день кота притащила: “Вот!..”
— А с работой как? — спросила Принцесса.
— Работал. Работа была, а платили как... Бизнесом пробовал заниматься.
— Тогда все пробовали, — сказал водитель.
Москвич промолчал.
— А туда вас больше не вызывали?
— Куда?
— Туда! — Водитель ткнул пальцем вверх, в черную пустоту.
Из черной пустоты иногда звонили. Интересовались. Но поработать не звали. Своих тружеников хватало. Москвич до белизны в пальцах сжимал трубку.
“И хорошо, что не зовут”. Пнув тумбочку с телефоном, шел в ванную. Закрывался, проверял в зеркале язык.
Спасался женщинами. Первая была на пять лет старше, обучила его разным чудесам. Чудеса скоро надоели. Потом вторая, третья. Сбился со счета. Считал себя страстным.
Наверх не звали. Звали к каким-то бизнесменам, за вознаграждение. Кто-то из прежних друзей этим и питался. Один раз рядом притормозил Мерс, выставилась воробьиная голова Лаврика.
“Ну да, бизнесмены, — говорил Лаврик, подвозя его. — А какая разница? Половина — наши же, бывший райком-горком. Теперь бизнесмены. Разница, что ли?”
Лаврик ерзал за рулем и оглядывался. На прощание сунул влажную лапку:
“Ну, смотри. Потеряешь квалификацию. С твоим языком я бы…”
Нежно погладил Мерс, оставляя туманный след на лаке.
Москвич вышел ночью на кухню, щурясь от электричества.
Мать скатывает ватман. Остановилась, посмотрела.
“Наверху у этих дети дикие, вчера всю ночь мне по мозгам бегали”.
Москвич отпилил себе пол-яблока.
“Недавно в “Даракчи” рецепт хороший встретила”.
Натянула на рулон резинку для волос.
“Салат "Юрагим"1. Сердце промыть, очистить от жилок…”
1 Мое сердце (узб.).
Москвич с половиной яблока в зубах направился из кухни.
“Хоть бы поговорил с матерью!”
“О салате?”
“А хоть бы и о салате!.. Хоть о салате. Не для себя ж одной готовлю”.
“Я хочу спать, ма!”
“Иди, спи! Дрыхни. Ни денег, ни квартиры, ни продуктов. Только салаты из всякой дряни... Вот что. Хочешь, сиди здесь, я не могу. Завтра же в российское посольство пойду узнавать. Иди, говорю, спи, что встал...”
Салат “Юрагим”.
Сердце промыть, очистить от жилок и отварить в подсоленной воде.
Нарезать небольшими брусочками 1 огурец, 2 помидора, 80 г. сыра, 4 вареных яйца. Уложить в салатник, украсить зеленью.