Год беспощадного солнца

Волынский Николай

– Ухожу, дорогой мой. Покидаю родную обитель. А ведь двадцать три года жа этим столом!..

– Не может быть! Шутите?

– Какие тут могут быть шутки? – обиделась Эсмеральда.

– А мы? – закричал Мышкин. – Как же мы? Клиника? Больные? Врачи? Медсестры? Кошка Машка?

Взгляд Эсмеральды затуманился.

– На пеншию отправляют – а я не просила. Могу работать еще што лет. Ну, не што, – спохватилась секретарша, – а лет дешять-пятнадцать – шево же? Могу.

Мышкин согласился, что запенсионный возраст – не повод для увольнения. Он и в самом деле думал: работает человек, хорошо работает. Какая разница, сколько ему лет? Вот только челюсти давно надо было вставить.

Эсмеральда была такой же неотделимой принадлежностью клиники, как секционный стол или электронный микроскоп в морге. До клиники она была мелким партийным работником, но освоилась здесь очень быстро. И пережила всех начальников еще с тех времен, когда клиника была простой советской больницей. Она знала все: кто действительно хороший врач, а кто так себе, пусть он трижды доктор наук; прекрасно была осведомлена, у кого из врачей какая жена и какая любовница. И даже почитывала медицинскую литературу. Бывали моменты, когда Мышкину казалось, что не профессор Демидов, а секретарша Эсмеральда Тихоновна в клинике настоящий хозяин.

Дмитрий Евграфович подумал, что с уходом Эсмеральды клиника лишится чего-то очень нужного, а главное, привычного – того, на чем держится спокойствие, стабильность и даже уверенность в завтрашнем дне. Что бы ни случилось, а Эсмеральда даже с ее устрашающими клыками была всегда на своем месте, а часто и на месте главврача: не хуже начальства разводила проблемы и людей так, что пар с нее валил. То, что хороший секретарь в любой конторе важнее начальника, для Мышкина давно не было секретом. Он был уверен: возникни надобность, Эсмеральда и за операционный стол станет и наладит к делу именно тех врачей, лучше которых никто не справится. А уж дипломатом Эсмеральда была таким, какие и МИДе среди карьерных не часто попадаются.

– Нишево! – сказала она мстительно. – Посмотрим, кого они пошадят на мое мешто. И што новые кадры тут будут делать! Найдут девку с ногами от ушей – таких пруд пруди. А дальше? Работать кто будет?

– В самом деле, кто? – подхватил Мышкин.

– Кошку Машку я жаберу, – сообщила Эсмеральда. – Пропадет. Бешчувственные вы люди, врачи…

Тут открылась дверь, и вышел доктор Суки́н – весь красный и потный. А ведь у главного в кабинете, отметил Мышки, не один, а целых три кондиционера.

Пробегая мимо, Сукин спросил:

– Отдал бабушку?

– Отдал.

– Целой? Невредимой?

– А как еще? – возмутился Мышкин.

– Молодец! – похвалил Сукин. – Будут проблемы – заходи.

Мышкин сидел

перед профессором Демидовым уже пять минут, но тот его не видел и смотрел в окно на раскаленный добела день. Сегодня он особенно напоминал хмурого раздражительного барсука, вполне оправдывая свою кличку. Потом медленно достал вечную «белинду», выпустил два кольца дыма, поплевал на окурок, сунул в тубу, завинтил, но в карман не спрятал, а положил перед собой. «Не может переключиться, – отметил Мышкин. – О чем же у них был разговор с Сукиным?»

Демидов побарабанил пальцами по столу, потом шлепнул по нему ладонью.

– Все! – с мрачной решительностью заявил он. – Ко всем чертям! И Златкиса тоже.

– Здравствуйте, Сергей Сергеевич, – деликатно напомнил о себе Мышкин.

Главврач смотрел на него и все еще не узнавал. «Сукин определенно в астрал его закинул».

И здесь в темя Мышкину хлестала ледяная струя плохо отрегулированного кондиционера. И только когда Дмитрий Евграфович чихнул с пушечным грохотом, Демидов вздрогнул и очнулся.

– Привет, пан Мышкин, – сумрачно произнес он. – Ты что здесь делаешь? Что надо?

Не выдавая удивления, Дмитрий Евграфович ответил:

– Вообще-то мне испанские боны нужны, – и, увидев, что брови Демидова поползли на лоб, поспешил добавить: – Эсмеральда вызвонила.

– В самом деле? – потер лоб Демидов. – Да, простите, любезнейший мой доктор: Сукин с толку сбил… Так о чем бишь? Да! Вспомнил! Зачем вы ко мне Бабкина пригнали? Создали конфликтную ситуацию…

Дмитрий Евграфович удивился.

– Никого я к вам не пригонял! Бабкина – тем более. Да и зачем? – он пожал плечами. – Никакой ситуации не было. Мелкая перебранка. Сукин все уладил за три секунды. Не понимаю, зачем из ерунды раздули проблему.

– Так ты все-таки выдал труп Бабкину? Не вскрывал?

«А тебя-то почему труп так волнует?» Но вслух сказал максимально убедительно и неопределенно:

– Все сделал, как надо, Сергей Сергеевич.

Похоже, именно неопределенность ответа убедила Демидова.

– Хорошо. Больше не впутывайте меня во всякую чушь. Личную жизнь мне сокращаете пустяками! И себе, кстати, тоже.

– Могу идти?

– Погоди немножко… У меня есть еще одна причина быть вами недовольным, сеньор заведующий.

Но тут главврач неожиданно сменил тон. Спросил голосом, полным сочувствия:

– Как вы считаете, Дмитрий Евграфович, не было бы рациональнее и надежнее весь казенный спирт хранить в одних руках и в одном месте? Скажем, передать его на баланс доктору Крачкову или в хозяйственную часть? И не создавать запасов в отдельных структурах клиники?

«Ну уж точно в астрале побывал. Или спятил?» – снова удивился Мышкин. И ответил не сразу.

– Да как-то не задумывался, честно говоря.

– А следовало бы! Следовало задуматься! – неожиданно рявкнул главврач. – Например, над тем, как долго еще в патанатомическом отделении будет открыт подпольный трактир?

Мышкин покраснел и почувствовал, как на носу выступили капельки пота.

– М-м-м… – выдавил он из себя.

– Вот именно! – припечатал Демидов. – Все у вас просто, как мычание! «Му-у-у» – и больше ничего. А, может, вы алкоголик, доктор? Конечно, не такой, как Литвак. Но Литвак – уже в стадии завершения.

Дмитрий Евграфович поразмыслил.

– Сам не знаю, Сергей Сергеевич, – честно ответил он. – Иногда мне кажется, что я алкоголик, иногда – еще далеко до настоящего алкоголизма.

– Ну, хоть за признание спасибо, – проворчал профессор. – Так что со спиртом?

– Конечно… – с болью в сердце ответил Мышкин. – Конечно, если в одних руках, то контролировать расход легче. Меньше потерь. Можно проследить перерасход. И взыскивать.

– Еще одно тебе спасибо… Короче, закрывайте таверну или я действительно спирт отберу. И это будет уже навсегда.

– Сегодня же закрою! – облегченно пообещал Мышкин. – Вечером.

– Принимаю к сведению. Больше к этой теме не возвращаемся. Так? – он сунул в угол рта окурок, но зажигать не торопился.

– А теперь расскажите мне в подробностях и точно так же честно, почему вы сорвали утреннюю конференцию. Тем более что сами требовали время для доклада. Все ждали барина битый час! Вы отобрали у каждого из нас по шестьдесят минут и без того короткой жизни. Только не вздумайте утверждать, что ваш трамвай столкнулся с пароходом. Знаете, кого никогда нельзя обманывать?

– Священника, прокурора и главврача! – отчеканил Мышкин.

– Смотри-ка, выучил… И что?

– Все скажу, как есть.

– У бабы застрял? На даче?

– На даче. В Соснове. Только мне, в самом деле, с транспортом не повезло. На электричку в семь часов опоздал, точнее, она уехала на пять минут раньше расписания. Следующую отменили, а дали только через три часа.

– Неужели? – недоверчиво переспросил главврач. – А вот доктор Сукин утверждает, что была дополнительная – в семь. Он-то приехал вовремя. Почему?

«В самом деле, почему? – с тоской подумал Мышкин. – И где у Сукина дача?» И тут вспомнил.

– Так ведь Сукин в Орехове живет. Оттуда и дали дополнительную.

– А не из Соснова? – усомнился главврач.

– Совершенно верно. Из Соснова.

– Так что ты мне головной мозг дуришь? – рассердился Демидов. – Была электричка или нет?

– Разумеется, была, Сергей Сергеевич, – ласково подтвердил Мышкин. – Дали из Соснова, а пассажиров взяли в Орехове. В Соснове не брали.

– Хм… Ну что ж… А с головой что? Все-таки трамвай с пароходом? Откуда скрепки? Кто ставил?

– Так ведь оттуда же, Сергей Сергеевич. С вокзала. Погнался за дополнительной и сгоряча не заметил, как платформа кончилась. Хорошо, хоть медпункт на вокзале был открыт.

– В Соснове? – поднял брови Демидов. – Прекрасная новость! Там отродясь не было медпункта.

– Собственно, не медпункт, – отступил Мышкин. – Там скорая стояла. С вызовом. Ну, я и подошел, они заклепали мне башку. За двадцать баксов.

Двадцать баксов оказались самым могучим доказательством.

– Примем как гипотезу, – примирительно сказал главврач. – А нас чем хотел удивить спозаранку?

Мышкин сунул руку в карман халата и тут же одернул ее: там лежали предметные стекла со срезами мозгов бабушки русской демократии. Блокнот оказался в левом.

– Мне, Сергей Сергеевич, следовало, из дисциплинарных соображений, прежде подать вам служебную записку, а потом выступать – это я сознаю, – заговорил Мышкин. – Но для записки материала маловато. Я хотел только обозначить проблему. И выдвинуть рабочую гипотезу.

– Обозначай, выдвигай. Только поживее.

Мышкин торопливо перелистал блокнот.

– За шесть месяцев текущего года, – начал, стараясь подбирать слова поточнее, – ощутимо увеличилась нагрузка на патанатомическое отделение. Не то, чтобы резко, но заметно. Примерно, на тридцать процентов. По сравнению с прошлым годом. – Он посмотрел на Демидова. Тот держал в зубах окурок, мрачно ощерившись. «Значит, для него не новость. Почему ж ты, Барсук, молчал до сих пор?»

– Цифру я даю навскидку, но тенденция налицо, – добавил он.

– Она мне хорошо известна, – медленно произнес профессор Демидов. – И, к великому сожалению, не только вам известна, но и Крачкову… И тем, кому не следовало бы так рано знать. Хуже, что она, тенденция, без моего согласия и комментариев почему-то попала в Женеву. И Златкис вчера прислал запрос. Требует объяснений.

– Извините, Сергей Сергеевич, я чего-то не понимаю. Златкис, он – кто? Всемирная организация здравоохранения?

Главврач посмотрел на него исподлобья.

– Дмитрий Евграфович, скажи честно – так, как ты всегда мне говоришь… Ты только притворяешься идиотом или идиот на самом деле? Забыл, кто содержит нашу клинику? И кто тебе зарплату платит?

– Вот именно – содержит, – язвительно подхватил Мышкин. – Пусть и занимается содержанием. А медицину и науку оставит нам.

– Вот ты ему лично и скажи! – посоветовал Демидов. – И совет директоров Антиракового фонда заодно поставь по стойке «смирно» и распиши им обязанности… – он сокрушенно покачал головой. – Такой большой мальчик, уже двадцать лет живешь в совершенно новых условиях и не можешь усвоить, что медицина – уже не медицина в наших устаревших советских представлениях. То есть, не совсем одна медицина, – уточнил главврач. – Это еще и бизнес. Причем, огромный. Думаю, не меньше чем мировой футбольный тотализатор. Или торговля наркотиками, женщинами и рабами.

– И это очень печально, – отозвался Мышкин. – Головой понимаю, а душой… – он только покачал головой. – Продолжать?

– Сейчас…. – сказал Демидов. – Для таких совков, как мы с тобой, то есть советских людей по своей сути, противоречие здесь кажется непримиримым – медицина есть соединение науки и искусства и, в огромной степени, морали. Она не может подчиняться закону извлечения прибыли.

– Извлечения прибыли любой ценой, – подсказал Мышкин.

– Любой ценой, не ограниченной законом, – поправил Демидов. – Поэтому Дмитрий, мы с тобой давно уже не врачи. Мы торговцы. Мы продаем специфические услуги. И, с точки зрения организации, мотивов и целей, наше лечебное учреждение ничем не отличается от супермаркета напротив нас, через улицу. С той только разницей, что если в магазине человек купил испорченную ветчину, у него есть шанс доказать, что отравили его владельцы магазина. Доказать вину врача сложнее.

– Наверное, некоторая сакральность медицины еще имеет место, – согласился Мышкин, одновременно опровергая Демидова. – Но она становится с каждый день все… призрачнее, что ли? Теперь все разбираются в политике, педагогике. В медицине тем более. Потому что на уровне коллективного бессознательного отныне существует убеждение, что не врач лечит больного, а деньги.

– Не совсем так. Но там, где действуют законы спроса и предложения, а не мотивированность общества на самосохранение, тайн будет все меньше. Поэтому и Соломон Златкис, не будучи медиком, взял на заметку, что часть наших покупателей осталась неудовлетворенной и слишком быстро отправилась в лучший мир, куда сам Соломон Моисеевич не спешит. Самая большая наша ошибка, точнее, неквалифицированность, по мнению Златкиса, наша неосторожность и даже глупость в том состоит, что мы позволили этим людям умереть в клинике, а не по домам. И он прав. Его волнует деловая репутация всех медицинских супермаркетов, которыми владеет Европейский антираковый фонд. У тебя есть разумные предложения? Может, идеи? Мы ведь все тебя любим за твои неожиданные идеи, – подмигнул профессор. – Только заруби себе на носу, окончательно: и клиника, и аппаратура, и твой любимый электронный микроскоп, и твой суперсовременный спектральный анализатор, и даже самый ржавый скальпель в помойном ведре, и спирт, который у тебя постоянно перерасходуется, и земля под нашим, вернее, не под нашим зданием, – все принадлежит Еврофонду. На правах корпоративной собственности. Усвоил?

– Как усвоить такую гадость… – хмуро произнес Мышкин. – Мы получаемся не специалисты, а крепостные… – но Демидов перебил:

– Решения фонда обсуждению не подлежат.

– Как в армии?

– Как в армии. Напоминаю: у тебя всего несколько минут. Говори дело или я тебя выгоню и решу, что ты теряешь квалификацию. Кстати, какая у тебя зарплата?

– Две с половиной штуки, – ответил Мышкин, удивившись: Демидов знал зарплату каждого и каждый год добивался прибавки для всех.

– Рублей?

– Долларов, – он еще больше удивился забывчивости главврача.

– Две с половиной тысячи долларов… – медленно проговорил Демидов. – Округленно – семьдесят пять тысяч рублей в месяц. Есть в городе еще заведующий ПАО, имеющий столько?

– Не знаю.

– Так вот знай: нет больше таких! Никто из твоих коллег в городе столько не имеет. Ты даже не подозреваешь, как тебе завидуют. И ненавидят! И сколько гадостей выдумывают про тебя и в Женеву докладывают, чтобы тебя сковырнуть. И если я тебя до сих пор не выгнал…

– Никуда вы меня не выгоните! – дерзко перебил Мышкин. – Потому что мне цена, может быть, вдвое больше.

– Ну и наглец! – изумленно покачал головой главврач.

Но Мышкина уже было не удержать.

– Что может быть противоестественнее: медицина и коммерция! – его баритон свободно загремел под потолком и заглушил шелест кондиционеров. – Ведь это же просто… – он подыскивал слово, но лучшего не нашел: – это… аморально!

– А две с половиной тысячи зеленых в карман класть каждый месяц – не аморально? – закричал Демидов. – А мне получать для клиники лучшее в мире оборудование, фармацевтику – тоже аморально? А кто тебе новенький морг спроворил, может, лучший в мире?!

Ответа у Мышкина не было, он снял очки и стал яростно вытирать их платком.

– Оставь стекла в покое! – приказал Демидов. – И скажи: кто еще способен дать такие средства? Ну? Не стесняйся, милая девушка, все расскажи!

– Кто может?.. – помедлил Мышкин. – Государство может. Оно сейчас у нас безумно богатое.

– Что-о-о? – презрительно протянул Демидов. – Какое еще государство? Вы, доктор, или дурак или кретин. И как я раньше этого не замечал! У нас давно нет государства. У нас одна большая воровская малина. Государство давно приватизировано частными лицами.

– Кем же? – ехидно спросил Мышкин.

– Телевизор смотришь?

– Как когда.

– Стало быть, знаешь, о ком я говорю… Скажи-ка мне, Савонарола, ты приглашение на конгресс в Вену получил?

– Так точно, получил.

– Считаем – дорогу туда и обратно, гостиницу – три звезды, суточные – по сто пятьдесят евро на день… кто тебе столько даст?

Мышкину оставалось только плечами пожать.

– Вот именно! – с удовлетворением отметил главврач. – Никто не даст. А Златкис дал! По первому моему требованию. Тебе советская власть столько никогда не могла дать!

Мышкин кивнул – это тоже была правда.

– Но я знаю про тебя еще кое-что… – в голосе главврача Мышкину послышалась отдаленная угроза. – Ты написал монографию. Я читал и не буду отрицать – прекрасная работа. Но никому не говоришь, как издал ее. А я знаю. Ты ее издал на свои деньги. Точнее, влез в долги.

Мышкин протестующе поднял руку.

– Помолчи! – приказал профессор. – Завел меня – теперь слушай! Влез в долги, значит… В большие. Дорогая книжечка получилась. Вся в цветных иллюстрациях – как иначе? И теперь ты пытаешься ее продать сам, потому что ни один магазин не берет у тебя такую дорогую. Вот сколько обошелся один экземпляр?

– Шесть с половиной тысяч рублей.

– Ну вот… – удовлетворенно кивнул Демидов. – Тираж-то какой?

– Тысяча экземпляров.

– Сколько сбыл?

– Пятнадцать штук… – признался Дмитрий Евграфович.

– Хм! Пятнадцать! Значит, все-таки есть спрос, покупают.

– Двое купили…

– А тринадцать?

– Пришлось так отдать. Очень просили. Обещали деньги вернуть… когда будут.

– Остальной тираж где держишь?

– Ну, Сергей Сергеевич!.. – недовольно протянул Мышкин. – Вам-то зачем? Украсть хотите?

– А я и без тебя знаю! В морге держишь. Под чехлами для трупов, в углу. Так вот: не хотел я тебе говорить и незаслуженно радовать, да черт с тобой! За десять минут до твоего появления, я разговаривал со Златкисом.

«Да, Эсмеральда говорила, какая-то Швейцария звонила…» – вспомнил Дмитрий Евграфович.

– Жаль, что разговор состоялся в присутствии Сукина. Но я не виноват. Златкис сам позвонил. И Сукина я очень огорчил. Потому что говорил со Златкисом о тебе.

– Зачем? – удивился Мышкин.

– Затем, что я пока здесь начальник и сам выбираю темы для разговора. Я сказал о твоей монографии. И подбросил провокашку, чтобы фонд выкупил ее у тебя… по твоей цене, конечно. И бесплатно – подчеркиваю! – совершенно бесплатно разослал ее по всем профильным учреждениям, а главное, по мединститутам. А тут Сукин, представляешь, как нарочно… Пришел клянчить денег на свою монографию. И такой пассаж со Златкисом… нехорошо, в общем, вышло. Для Сукина.

Он выжидающе смотрел на Мышкина, но тот тоже ждал.

– Так вот… Соломон Наумович для порядка покочевряжился, потом сказал, что идея моя – продуктивная. Сказал, что само по себе его мнение еще не всё, но через пару дней обещал дать официальный ответ. Но он уверен, слышишь, – он уже уверен , что ответ будет положительным. До чего же аморально, правда, Дмитрий Евграфович? Дальше некуда: частная контора скупает убыточную научную литературу и раздает ученым бесплатно! Как ты думаешь?

Но Мышкин и пошевелиться не мог. Язык у него одеревенел, и Дмитрий Евграфович только таращился на Демидова и тяжело дышал.

– От радости в зобу дыханье сперло, – констатировал Демидов. – А еще Златкис сказал, что там, в Женеве, следят за твоей карьерой, и не исключено, что предложат тебе стать полноценным членом фонда. Знаешь, что это значит?

– Не-е, – еле выдавил из себя Дмитрий Евграфович.

– Это как в рыцарский орден. Из оруженосцев – сразу в рыцари. Скажу по секрету, из нашей клиники только четверо действительные члены фонда. Он дает много возможностей. В том числе и финансовых. Конечно, это аморально – я понимаю! – едко подчеркнул профессор. – Поэтому не сомневаюсь, что ты отвергнешь мерзкое предложение алчного еврея Златкиса.

– Я… – только и прохрипел Мышкин.

– Ладно уж. Молчи. Поехали дальше. – Он посмотрел на свой ролекс. – Ты уже отобрал у меня большой кусок жизни… Заканчиваем. Прежде чем ты продолжишь, я прошу тебя усвоить: тридцать процентов дополнительной летальности – не только чьи-то утерянные жизни, а каждая бесценна и уникальна. И не только чье-то горе, которое всегда у кого-то больше, чем у других. Это еще и удар по реноме конторы, которая нас кормит, одевает и выкупает у нас наши же слишком дорогие монографии. Не забывай, что половина наших пациентов – иностранцы. Есть немцы, есть и швейцарцы. Они не у себя лечиться решили, а у нас – это что-то значит. Поэтому мы с тобой обязаны не только дать описание проблемы, но и предложить быстрое и эффективное решение – любой ценой. Любой ценой – ты слышишь?

– Да-да, Сергей Сергеевич… есть кое-какие наброски… Вот я и хотел на конференции… – он закашлялся. – Сергей Сергеевич, вырубите этих ледяных драконов… Пневмонию у вас подхвачу.

Демидов хмыкнул, но молча встал и выключил два кондиционера над Мышкиным, оставив третий в углу.

Мышкин положил блокнот на стол и разгладил его.

– Итак, рост летальности за шесть месяцев… Цифра и в самом деле, тревожная. Даже устрашающая.

– Куда уж дальше! Бьет наповал, – мрачно произнес профессор Демидов.

– Хочу еще раз подчеркнуть, что мои данные – вовсе не данные, а соображения, предпосылки; обоснование для дальнейшего исследования. Тем не менее, они указывают, где нужно копать в поисках главной причины, хотя их может оказаться и несколько.

– И где же собачка зарыта?

– Не у нас! – заявил Мышкин. – По крайней мере, главная собака – не у нас. И причина, от которого пошел у нас мор, вовсе не медицинского характера.

Демидов заерзал в кресле.

– Постой, постой! – остановил он. – Сейчас!

Он схватил свой кейс, долго в нем копался и наконец отыскал там еще одну «белинду». Сигара, по виду кубинская, оказалась нетронутой. Главврач откусил кончик, выплюнул под стол, с наслаждением закурил и выпустил три кольца.

– Теперь я готов, – сообщил он. – У меня такое ощущение, что ты сейчас улучшишь мне настроение. Даже мозги лучше заработали. Не веришь?

– Почему не верить? – возразил Дмитрий Евграфович. – Чистая физиология. Нормальная реакция организма на наркотик, содержащийся в табачном дыме. Итак, продолжаю!.. Я запросил научный отдел и поработал с Крачковым на предмет, изменилось ли что-нибудь в лечебной практике, о чем я просто мог не знать? Ничего не изменилось. Препараты, тактика? Ничего. Оперативные вмешательства? Любой с уверенностью отметит, что главный принцип в практике Успенской клиники – разумный консерватизм.

– Это не открытие, – проворчал Демидов. – Это родовой признак медицины вообще. Только сейчас узнал, что ль?

Мышкин пропустил реплику мимо ушей.

– Можно было бы предположить – для чистоты выводов, что у кого-то из наших врачей снизилась квалификация – ошибки там и прочее… Оказалось, все наоборот, общая квалификация персонала только повысилась. Впрочем, сам фактор носит оценочный характер, кое-где он размыт и туманен. Так что его не стоит брать в расчет, если только не предположить дополнительно, что кто-нибудь намеренно отправляет наших пациентов на тот свет. То есть, клинику осчастливил своим присутствием серийный убийца и, конечно, маньяк, не отказывающий себе в этом маленьком удовольствии.

Демидов хмыкнул, из-под бровей выстрелил взглядом Мышкину в лоб, но ничего не сказал.

– Согласен, – торопливо добавил Мышкин. – Версия тупиковая. В той стороне ничего не накопаешь.

Главврач еще раз пристально посмотрел на Дмитрия Евграфовича и медленно кивнул.

– Конечно, я мог бы сослаться на ваш скандальный доклад и заявить: вот вам – системное ослабление иммунитета населения. Но это не про нашу клинику. Треть пациентов – иностранцы. Люди состоятельные. Остальные – наши демокрады и ньювориши или из республик, люди еще более состоятельные. Может быть, роковым образом в рассматриваемый период к нам поступали пациенты с запущенными формами и вместо того, чтобы отправлять таких обратно, чтоб не портили картину, мы все-таки принимали безнадежных? Я просмотрел почти все поступления. И не обнаружил ни одного случая заведомой безнадеги.

– Могли быть ошибки предварительного диагноза, – бросил реплику Демидов.

– Могли, – согласился Мышкин. – Один, два, может, три случая… пять. Но так плотно? Нет, Сергей Сергеевич, эту версию тоже долой. И тут я заподозрил, вернее, предположил, что искомая причина находится где-то вне клиники, на стороне и, возможно, она представляет собой непреодолимую силу, коль скоро с ней не могли справиться в такой хорошей, даже очень хорошей конторе, как наша. И скажу вам честно: не знаю, смог бы сам Господь Бог справиться с той причиной, которую я вам сейчас назову… Что уж говорить про возможности доктора Сукина или квалификацию профессора Демидова…

Демидов повеселел. Он даже ладонь приложил к уху, хотя слух у профессора был отменным – не то, что у Мышкина.

– Вы, Сергей Сергеевич, безусловно, знаете, что представляет собой теория Чижевского, – сказал Мышкин.

– Александра Леонидовича?

– Именно его.

– Полагаю, – чуть ворчливо произнес Демидов, – что теорию Чижевского о периодах солнечной активности и ее влиянии на физическую и социальную жизнь знает даже Эсмеральда Тихоновна. И наш вечно пьяный плотник Володя.

– Пусть так, – согласился Дмитрий Евграфович. – О пиках и спадах активности Солнца известно многим. Однако же, по моим чисто эмпирическим наблюдениям, мало кто увязывает этот феномен с конкретной практикой. Особенно в медицине.

– И вы, конечно, со свойственной вам скромностью и прямотой, отнесли себя к этому замечательному меньшинству! – восхитился Демидов.

Мышкин нисколько не смутился.

– Начальству виднее! Для пущей ясности напомню – самому себе, разумеется! – некоторые важные позиции. Всего лишь несколько цитат из работ нашего современника знаменитого астрофизика и космогеолога академика Каттерфельда Геннадия Николаевича.

– Это который, не выходя из квартиры, открыл воду на Луне? – удивил Мышкина осведомленностью главврач. – А через тридцать лет после того наличие воды подтвердили американцы?

– Подтвердить-то подтвердили, – согласился Мышкин. – Но есть у наших американских коллег неистребимый недостаток: они не любят ссылаться на первоисточники. Объявили себя первооткрывателями воды на Луне. И все. Каттерфельда как и не было. А он и на Марсе открыл воду.

– Не слишком ли ты строг к американским коллегам? – поинтересовался Демидов.

– А что там строжить… Всем известно.

– Ближе к Солнцу, – напомнил главврач.

– Вернемся к Солнцу… Итак, каждые одиннадцать лет наше светило проявляет повышенное беспокойство, раздражение и даже ярость. «Ярый», кстати, означает на древнерусском «солнечный»… Реакции термоядерного синтеза на Солнце заметно ускоряются и протекают с максимальной интенсивностью. Солнце покрывается дополнительными пятнами – в этих местах кипение плазмы наиболее сильное. В это время солнечные пятна можно увидеть невооруженным глазом, если, конечно, найдется такой дурак – смотреть на солнце невооруженным глазом. Цитирую Каттерфельда: «Во время пика активности солнца происходят самые сильные взрывы солнечной материи. При каждом таком взрыве от Солнца отрывается масса весом от одного до десяти миллиардов тонн и в виде огненного факела устремляется к планетам. Один такой протуберанец превосходит размер Земли в 100־²ºº степени раз»…

– В сто в минус двухсотой степени раз… – задумчиво повторил Демидов. – Трудно представить.

– Да, он так и пишет: «Трудно даже представить себе, какой мощи электромагнитный удар обрушивается на каждого жителя Земли. Чувствительность каждого человека к солнечному электромагнетизму, его предрасположенность к реагированию даже на небольшие солнечные всплески определяются жидкокристаллической структурой нашей нервной системы. В каждой ее клетке существует малое биомагнитное поле, которое реагирует на электрический сигнал, равный одной миллиардной вольта! А на миллиард вольт как реагирует? Особенно страшен такой удар для сердечнососудистой и эндокринной систем…»

Мышкин остановился и достал свои сигареты.

– Можно?

– Ты что, мой дорогой, – удивился главврач, – не знаешь, что в клинике настрого запрещено курить? Мой приказ не знаешь?

– Так то в клинике…

– Ну ладно, раз так… Только не обкуривайте меня, доктор, вашей гадостью.

– Обкуривание сигарой – не гадость? – дерзко поинтересовался Мышкин.

– Конечно, нет! – отпарировал Демидов. – Если курит начальник. Тем более что мои сигары сделаны из табака, а твои «Мальборо» из мусора, веревок, выброшенных половых тряпок и куриных перьев.

– Ситуация усугубляется еще и тем, что в организме человека с возрастом накапливается жидкое железо – наилучший проводник для электромагнитных излучений. Поэтому пожилые люди в такие периоды страдают больше. Их организм представляет собой этакий открытый резонансный колебательный контур, и под электромагнитными залпами, то есть под ударами Солнца он начинает давать серьезные сбои, а то и вовсе… останавливается. Вот, кстати, основная и подтвержденная убедительной статистикой причина внезапных смертей совершенно здоровых с виду людей.

– Так-так, для начала звучит неплохо.

Мышкин погасил сигарету в человеческом черепе и закрыл блокнот.

– На дворе у нас 2012 год, о котором столько истерик в газетах. Самый пик, – веско заметил он.

Демидов молчал, о чем-то напряженно размышляя. Потом с удовольствием потянулся и зевнул.

– Замечательно! – заявил он ясным и свежим голосом, будто только что хорошо выспался. – Просто великолепно. Но, любезнейший мой доктор, не хватает сущей малости. Пустяк, но без него ваше прекрасное сообщение – не более чем лекция члена общества «Знание» для сумасшедших старух в жилконторе. Только эксперимент даст стопроцентную надежность твоим выводам. Согласен?

– Конечно, согласен, однако…

– Можно провести эксперимент? Но так, чтоб не затягивать дело?

Мышкин печально покачал головой.

– Эксперимент невозможен принципиально.

– Почему?

– Во-первых, мы не в состоянии обеспечить контрольной группе условия нормальной солнечной активности. В нашем распоряжении только одно Солнце. В единственном экземпляре, – подчеркнул он. – И оно сходит с ума. Запасного, с нормальным режимом, нет.

– А во-вторых?

– Во-вторых, надо намеренно допустить мор в испытуемой группе. Думаю, это будет не очень полезно для коммерческой репутации Успенской клиники.