Год беспощадного солнца
Шрифт:
– Да и у соседа не было шансов, – ответила Потапова. – Ему семьдесят два года, представляете?
– Нет, – удивился Мышкин. – В ресторан вас пригласил?
– Какое там! Дождешься нынче от мужиков… Это его самого муж пригласил к нам. Представляете, сидят на кухне, водку трескают, я им – грибков, сосед меня в щечку – совсем по-отечески. Поблагодарил. И так чуть-чуть погладил. Правой рукой. В знак признательности.
– И по какому же месту он вас погладил? – вкрадчиво поинтересовался Мышкин.
– По спине.
– И только-то? Не радуете меня, не радуете, Вера Сергеевна… – вернул словечко Мышкин. – Сплошное разочарование.
– Правду сказать, немного ниже. И что тут такого?
– В самом деле, что такого… – согласился Мышкин. – А дальше?
– Пошла в ванну стирать, вдруг слышу вопли. Влетаю – сосед орет, рука у него висит, как тряпка. В двух местах сломана. А мой кричит ему прямо в ухо…
– Зачем же в ухо? – перебил Мышкин.
– Затем, что сосед глухой, как тетерев. Так вот, орет ему в ухо: «Еще дотронешься до Верки – бонус получишь. Третий перелом».
– Вам, наверное, все женщины завидуют! – убежденно заявил Мышкин.
– Завидуют? Ну, как вам сказать… – задумалась Потапова. – А что вы звóните? Чем могу?
– Мне нужны истории болезни всех усопших за последние три года. Буду брать ящиками.
Трубка замолчала. Потом удивленный голос Потаповой:
– Что-то не пойму вас, Дмитрий Евграфович.
– Истории с летальными исходами по клинике за три последних года, – медленно, как диктовку, повторил Мышкин.
– Вы в отпуске-то были? – неожиданно спросила Потапова.
– То есть?
– В отпуск уходили?
– Это я вас что-то не пойму. При чем тут мой отпуск, Вера Сергеевна?
– Были или нет? – упрямо допытывалась Потапова.
– Был, но при чем тут…
– Когда вернулись? – не отступала она.
– Уже не помню. С месяц, наверное. Да, месяц назад. Но при чем тут…
– Значит, вы ничего не знаете. Вообще-то, странно.
– Конечно, не знаю! Что я, по-вашему, должен знать?
– Всего лишь то, что ровно четырнадцать дней назад я передала в компьютерный центр последний документ нашего архива. Идите к Ладочникову.
– И куда же вы?
– На повышение. В коммерцию, – холодно ответила Потапова.
– Вот как! – уважительно отозвался Мышкин. – Значит, вы у нас стали бизнес-вумен. Собственную фирму открыли?
– Незачем. Около моего дома уже есть нужная коммерческая фирма.
– И какая же?
– Мясной магазин.
– Лучше не придумать! – восхитился Мышкин. – Приобрели в собственность? Или акции?
– Я туда кассиром. Обещают на пять тысяч больше, чем здесь.
– Очень жаль! – искренне пожалел Мышкин. – Вот Эсмеральда, а тут еще вы… Лучшие люди уходят. Все равно: дай Бог вам удачи!
Он позвонил в компьютерный центр – прямо начальнику. Сергей Ладочников, начальник и одновременно сам себе подчиненный, не отвечал. Мышкин послушал гудки минут пять, плюнул и бросил трубку.
На двери компьютерного центра висели два объявления: «Надень бахилы! Здесь тебе не операционная!» и второе: «Осторожно: живой Ладочников. Стучать три раза, только без звука».
Машинально Мышкин глянул на свои кроссовки: оказывается, он так и ходил в демидовских бахилах.
Дмитрий Евграфович деликатно поскреб пальцами дверь, потом щелкнул по ней ногтем три раза. Выждав две минуты и представив себе, что бьет пенальти, Мышкин с размаху ударил ногой по филенке. С потолка сыпанула штукатурка. За дверью что-то лязгнуло, и она отворилась.
Ладочников сидел за компьютером. Он повернул голову на шум и поспешно выключил монитор.
– А! Димундий! – закричал Ладочников. И с неодобрением: – Мы знаем, что Македонский был герой, но зачем двери ломать?
Мышкин разглядывал его розовую, как у большинства рыжих, физиономию в крупных веснушках, наползающих чернильными кляксами одна на другую.
– Заперся? Не открываешь, парниша? Увлекся? Кино смотрел, конечно. Или я тебя просто разбудил?
– Это невозможно! – отпарировал Ладочников. – Я никогда не сплю. А кино вообще не смотрю. Все хорошее кино осталось в двадцатом веке.
– И что там такого хорошего?
– В тех фильмах герои не говорят: «Ты в порядке?»
– Не спишь, значит… Даже когда взламываешь сайт Сити-банка?
– Когда взламываю – тем более. Ты что же, пришел делать маленький рэкет? Вот вскрою форт Нокс [9] , тогда и приходи, требуй свою долю.
– Не сомневайся, потребую! Вот счастье-то привалило!
– Еще не привалило, – рассмеялся Ладочников. – Только в следующий раз дверь открывай не ногой, а башкой. Иначе ничего не получишь.
– Обещаю, – заверил Мышкин. – Головой.
– Посмотрим… Так зачем мешаешь моей компьютерной мысли? Надо что?
– Понимаешь, Серж, я был в отпуске, а тут мне Потапова говорит, что весь архив клиники у тебя.
– Нет, – возразил Ладочников.
– Не понял! – удивился Ладочников. – Что же Потапова? Она меня именно к тебе прислала. Говорит: «Все у нашего любимого Сереженьки. Весь архив. И для вас, Дмитрий Евграфович, он покажет его полностью, причем немедленно!»
– Это она так развлекается!
– Значит, архив у нее? Ну, стервоза… – угрожающе произнес Мышкин.
– У нее, в самом деле, ничего нет. Уже с месяц.
– А ты?
– А я просто отсканировал десятка два историй последних и отправил в Женеву. Там теперь весь архив.
– И оригиналы?
– И оригиналы давно там. С полгода. Все у них на сервере.
– Ничего не понимаю, – заявил Мышкин. – Как он туда попал? И зачем?
– Попал согласно приказу Барсука, то есть главврача Демидова. А точнее, по распоряжению совета директоров фонда. А зачем? Сам у него и спроси. Мне до этого дела нет.
Мышкин взял стул и сел около компьютера.
– Все-таки не понимаю, – признался он. – Ну, на другой носитель скопировать документы – понятно, так удобно. Но зачем выводить туда наш архив? Зачем им оригиналы?
Ладочников усмехнулся.
– Тебя не Дмитрием назвать следовало, а Кандидом [10] . Вот скажи мне: когда войско вступает в неприятельский город, что в первую очередь хватают победители?
– М-м-м… Млеко, яйки, шпек, руссише швайн, Сталин капут… Хенде хох.
– Ответ неверный! В первую очередь хватают не жратву, не оружие, не трофеи, не золотой запас, не женщин… Самая большая ценность – архивы. Именно архивы и вывозят оккупанты в первую очередь.
– Да уж! – не поверил Мышкин. – Какая великая ценность – был понос у пациента Иванова или нет? И потел ли перед смертью коматозник Петров?
– Не в поносе дело, конечно. А в общей тенденции. В принципе! Когда в девяносто первом победили демокрады и либерасты, то на Запад, в первую очередь, к янкесам, немедленно ушли колоссальные секретные архивы КПСС, Верховного Совета СССР, Совмина и даже Госплана. И личный архив Сталина янки украли. Точнее, ельциноиды им так отдали, за бутылку водки.
– И что же теперь? – растерялся Мышкин.
– А ничего. Набраться терпения и ждать Реконкисты [11] . Может, тогда вернем хоть что-нибудь.
Мышкин вздохнул:
– Я не могу столько ждать, – возразил Мышкин. – Мне некогда. Да и проблема попроще. Надо посмотреть кое-какие истории болезни. За три года. Открой базу. Можешь?
– Не могу, – развел руками Ладочников. – Не имею доступа.
– Что значит – не имею? У меня приказ Демидова поднять архивы. Я готовлю для него материал. И для фонда, кстати. Барсук лично должен тебе приказать? В письменном виде?
– Он не может мне приказать, – ответил Ладочников. – У него тоже нет доступа.
– Как так – у начальника конторы нет доступа к архивам его же конторы! Никогда не поверю.
– Кого волнуют твои сомнения, Дима? – усмехнулся Ладочников. – Кому интересно, во что ты веришь или не веришь?
Мышкин покачал головой.
– Ну и дела, – произнес он. – Что мне теперь делать? У кого доступ? У Пушкина?
– В фонде. Только тебе его все равно никто не даст. Можешь не сомневаться. Уже были прецеденты. Я лично проверял.
Мышкин вдруг почувствовал себя бесконечно усталым. Он достал пачку сигарет.
– Здесь не курят, – предупредил Ладочников.
– Даже для меня не сделаешь исключения?
Улыбнувшись, Ладочников, кивнул:
– Для тебя сделаю.Погасив окурок в банке из-под пива, Мышкин сказал:
– Идиотская ситуация.
– Не без того, – согласился Ладочников.
– И что же мне теперь делать, Серж? То, что приказ главврача – плевать… Но мне и для себя надо. Мне еще важнее, чем главному. Нет вариантов?
– Почему же… Есть. Порядок теперь такой: Барсук пишет бумагу, отправляет в Женеву – и не «мылом» [12] , а обычной почтой. Там бумажку маринуют пару месяцев, а потом вежливо отказывают. Или невежливо. Я плохо объяснил? Вопросы?
– Сережа, неужели не можешь? – в отчаянии воскликнул Мышкин. – Во что угодно поверю, но только не в это!
Ладочников сразу не ответил, и Мышкин понял, что тот клюнул. Теперь надо подтягивать удочку – сильно, но осторожно.
– Понимаешь, – вкрадчиво продолжил он. – Теперь, после того, что ты сказал, у меня появилась масса дополнительных причин залезть в этот чертов архив. Зачем они его закрыли? Что-то там такое, что нельзя всем показывать. Так? А почему нельзя? Какие у нас могут быть тайны в морге? Нет тайн, а они засекретили. Значит, я просто обязан посмотреть. И отметь себе: я не журналист и не следователь прокуратуры. Научный интерес – самый бескорыстный в мире интерес.
Ладочников встал и подошел к двери. Запер на сейфовый замок, провернув ключ четыре раза, еще и цепочку набросил. Включил компьютер, открыл какой-то файл, запустил медиа-плеер. Из колонок полились низкочастотные вибрирующие звуки.
– Зачем это? – удивился Мышкин. – Даже башка загудела.
– Защита, Дима. От прослушек защита.
Мышкин рассмеялся:
– В шпионов играешь?
– Уже наигрался, – спокойно ответил Ладочников. – Это они играют. И думают, что я ничего не вижу. Здесь, у меня, как минимум, три клопа. Минимум! И две веб-камеры скрытого наблюдения. Цифровые: можно писать полгода без перерыва.
– Если бы я тебя не знал, то сказал бы, что ты параноик! – заявил Мышкин. – Хочешь сказать, слухачам интересно, какое кино ты смотришь в рабочее время? Или каких баб сюда водишь?
– В тотальном контроле, Дима, важен сам принцип – ничего не оставлять без внимания. Тогда, действительно, ничего не упустишь. Даже в сортирах нашей клиники есть прослушки и веб-камеры. В женском тоже. Представлешь? Записывают, как наши бабы трусы снимают.
Мышкин понял, что шанс у него в руках.
– Вот ты кто на самом деле! Все раскопал! Тебя не проведешь, – радостно воскликнул он. – Профессор! Академик! И не говори теперь, что ничего нельзя для меня сделать.
Ладочников прищурил свои зеленоватые, как у рыжего кота, глаза.
– Вообще-то можно. Только ты должен тоже подключиться. Разделить со мной ответственность. Стать немножко хакером.
– Я готов! – радостно воскликнул Мышкин.
Но Ладочников его тут же остудил.
– Дело это уголовно наказуемое, доктор. Могут даже посадить – это в лучшем случае. В худшем – искалечить до инвалидности. Найти компьютер, с которого хакер выходит в сеть, сейчас проще пареной репы. На дне морском сыщут.
– Тебя же они не поймали! – грубо польстил Дмитрий Евграфович.
– Ну, меня-то… – усмехнулся Ладочников. – Долго бежать придется, чтоб меня догнать.
Он вытащил из кармана пачку «Мальборо».
– Будешь?
– Так ведь здесь не курят! – удивленно напомнил Дмитрий Евграфович.
– Разве это курево? – отмахнулся Ладочников. – Фальшивые. Как все наши достижения. Все решили, что при демократии будем курить настоящие американские сигареты и пить настоящее немецкое пиво. А получили фальшивые сигареты, пиво, выборы, фальшивые свободы… Одно только в нашей России настоящее.
– Что же?
– Ворье! – плюнул в корзину для бумаг Ладочников. – На сто процентов настоящее. А как иначе, если все ворье начинается с Кремля.
– Это мы все знаем.
– А толку?
Мышкин пропустил вопрос мимо ушей.
– Выручай, старичок. С меня причитается.
– Что будет?
– Бутылка «хеннеси».
– «Хеннеси», говоришь… Что ж, есть над чем подумать.
Ладочников докурил, тоже раздавил сигарету в пивной банке, встал и с удовольствием потянулся.
– Помнишь, как сказал великий пролетарский писатель Максим Горький: «Человек оттого и растет, что тянется ввысь»?
– Не помню, – признался Мышкин.
– Позор. Ладно, на первый раз прощаю… Только имей в виду, господин хакер, вся ответственность на тебе. Не струсишь?
– Даже не знаю, что означает это слово! – с торжественным презрением
– Тут главное не в том, чтобы полицаев не бояться. А в том, чтобы все сделать точно и без ошибок. Немножко придется повозиться. Машина есть?
– Волга. Пробег – четыреста тысяч километров. Без капиталки.
– Я про компьютер. Дома?
– Дома есть.
– Объем RAM? [13] Винчестер?
– Пятьсот двенадцать мегабайт, сто гигов.
Ладочников поморщился.
– Керосинка, конечно, но сойдет. В сеть выходишь через телефон?
– Кабель. Скорость десять мегабит в секунду.
– Очень хорошо, что кабель… Значит так: вечером получишь «мыло». На сегодня все.
Мышкин выбрался из тесного кресла.
– Спасибо, дорогой друг, товарищ и брат! От всей души.
– От души мне ничего не надо! – отрезал Ладочников. – Беги в лабаз за бутылкой.Вечером, действительно, пришла почта – два сжатых файла и письмо.
«Прежде чем приступить к работе, – писал Ладочников, – уничтожь это письмо, как прочтешь. Да с гарантией, чтоб и следа не осталось. В нашем деле главное – не оставить никаких следов после незаконного посещения сайта в отсутствие его хозяина. Для этого установишь программу анонимного серфинга. Она будет менять твой сетевой адрес каждые пять минут. Сейчас ты заходишь на сайт жертвы из Германии. А через пять минут уже из Таиланда. Можно менять через минуту. Но не стоит. Уже на первой смене след обрывается. Второй архив – собственно программа взлома. Работает подбором разных вариантов букв и цифр и выдает логин жертвы, пароль и дополнительные коды, если надо.
Когда сходишь на сайт к клиенту, все снятые данные запиши на отдельный носитель и полностью отформатируй винчестер. Придется тебе систему переустанавливать, все настраивать, но зато гарантия. Цена этой гарантии – твоя свобода. И моя тоже. Жду бутылку!» Подписи не было.Компьютер Мышкина работал всю ночь с субботы на воскресенье и утром выдал логин и пароль. С сердечным трепетом Мышкин зашел на сервер Европейского антиракового фонда, заполнил форму запроса и тут же получил ответ: «Acces impossible. Wrong login or password» [14] . Битых два часа он пытался снова и снова вставлять буквы и цифры. В конце концов сервер прервал связь. В довершение обе программы Ладочникова исчезли с винчестера.
– Сергей Васильевич, – позвонил он утром Ладочникову. – Не получается. Выручай.
– А что он тебе пишет?
– Кто? – не понял Мышкин. – Златкис?
– Да уж, конечно, он! Сундук твой что пишет? Керосинка твоя!
– Пишет: «Доступ запрещен, неправильные лог и пас».
– И это все?
– Не все. Твои программы исчезли. Как корова языком слизала. Только что были и вот – нет. Устанавливать заново?
– Боюсь, Дима, что ничего уже не надо, – замогильным голосом сказал Ладочников. – Нельзя тебе заниматься этим делом.
– Вчера ты говорил по-другому, – обиделся Мышкин.
– Вчера я думал, что ты точный и дисциплинированный человек.
– Разве я мог перемениться за ночь?
– Ха! Человек может перемениться за секунду! – заявил Ладочников. – Сейчас он нормален. А через секунду – убийца, насильник или член партии «Единая Россия». Нельзя с тобой дела иметь.
– Да можешь ты объяснить в конце концов! – разозлился Мышкин.
– Я тебе что говорил? Что было в инструкции, которую ты якобы выполнил?
– Все сделал, как сказано.
– Ты не убрал следы! – отчеканил Ладочников. – На твое счастье я поместил в своих прогах по маленькому троянчику [15] . Программу на самоуничтожение, если следы твоего путешествия останутся на винчестере.
– Ах ты, холера! – воскликнул Мышкин. – Точно! Забыл! Не сердись, старик. Не повторится.
– Мне-то что? Твоя шея. На нее веревку надевать будут… Вот что: там, у клиента твоего, за прошедшие сутки произошли крайне неприятные изменения.
– Серьезные? – упавшим голосом переспросил Мышкин.
– Очень. Они, видно, взяли наконец на работу хорошего компьютерщика.
– И тебе тут же сообщили? Отчитались… – попробовал сострить Мышкин.
– И так вижу. Теперь нужен дополнительный пароль. И не простой.
– Что я должен делать?
– Ничего ты не сделаешь. И даже не знаю, получится ли у меня.
– Так сложно?
– Сложно. Надо вводить голосовой пароль. Сервер различает определенные голоса. Тут не подберешь. Тысячу лет будешь подбирать и ничего не выйдет. Потому что нет на свете двух людей с одинаковыми голосами. Так же, как и с одинаковыми отпечатками пальцев. Нужен хотя бы образец. А где взять?
– Значит, конец? Все – по домам? – уныло спросил Мышкин.
– По домам, – подтвердил Ладочников. – Хотя…
– Что? Что? Есть шанс? – вскочил Дмитрий Евграфович.
– Я этого не сказал, – отрезал Ладочников. – Еще одна «хеннеси» будет?
– Да хоть две!
– А четыре? – насмешливо спросил Ладочников.
– Четыре? – задумался Мышкин.
– Ага! Не знаешь. И кто поверит, что тебе база данных нужна позарез, если коньяка жалко?
– Будет четыре! – твердо пообещал Дмитрий Евграфович.
– Не надо, – засмеялся Ладочников. – Проверка! Хватит двух. Как справлюсь, позвоню. Ко мне в конторе даже не подходи. Как понял?
– Есть не подходить, ваше благородие!Ладочников молчал четыре дня. Позвонил на пятый – в два ночи. – Зайди ко мне завтра. То есть уже сегодня в семь утра, до конференции.
Мышкин был у него без пяти семь.
– Кажется, имеем, – сообщил Ладочников, включая защиту от прослушек. – Завтра в пять вечера будь у метро «Чернышевская». К тебе подойдет красивая девушка, блондинка, звать Елена. Она тебя знает. Не вздумай флиртовать – это моя жена.
– Лучше сдохну! – заверил Мышкин.
– Ну, ежели так, то она даст тебе диск.
– А откуда она меня знает? – поинтересовался Мышкин. – Моя аспирантка? Врач?
– Фамилия Карташихин тебе известна?
– Иван Антонович?
– Он.
– Главный судмедэксперт города?
– Именно. Лена – дочка евонная…Не опаздывай, доктор.
– Постой, постой! – закричал Мышкин. – А коньяк? Две бутылки! Ей передать?
– Не надо, – сказал Ладочников. – Выпей сам – за мое здоровье и за успех нашего дела.
– Но как же… Ты говорил… условия… Да и не могу я на халяву. Быть неблагодарным, скажу тебе, – чувство отвратительное.
– Не переживай! – засмеялся Ладочников. – Я совсем не пью. И Ёлка моя тоже.
– Так какого же ты дьявола меня по магазинам гонял? – обиделся Дмитрий Евграфович.
– А такого, – отрезал Ладочников, – что такую работу бесплатно делать нельзя. У меня примета такая. Фортуна моя – девка капризная. Шуток не любит.
– Трудно мне тебя понять иногда, Серега, – признался Мышкин. – Зачем же отказываешься, если фортуна такая?
– Не тебе одному трудно, – успокоил Ладочников. – Хотя тут понимать нечего. Ты выпивку мне выставил?
– Выставил.
– Приходится честно признать, дорогую выпивку. Так вот: считай, что я коньяк у тебя принял, значит, работа оплачена. А теперь я тебе эти две бутылки дарю – по старой дружбе.
– У меня пока одна, – уточнил Мышкин.
– Обязательно купи вторую. Фортуна все видит.
– Не сомневайся! – пообещал Мышкин, повеселев. – Сегодня же.
– Верю. Кстати, посмотри диск очень внимательно. Там есть пара бонусов для тебя лично.
– Спасибо, век не забуду! – растроганно сказал Мышкин.
– А теперь дай, друг, на счастье лапу мне. Такую лапу не видал я сроду. Давай повоем вместе при луне на тихую и ясную погоду! [16]
– Повоем, Сережа, я – с удовольствием.
– Еще раз призываю: ни на шаг от инструкции. Иначе плохо будет. Мне тоже лет пяток могут дать. И не только за соучастие. А для удовольствия. Там, за бугром, русских хакеров ненавидят чуть меньше, чем белорусского батьку Лукашенко.
– Тогда… – несмело начал Мышкин, – Если все настолько серьезно, то какой тебе смысл мне помогать?
– Какой смысл, говоришь? – задумчиво повторил Ладочников.
– Конечно! Тут коньяка мало. Но консультацию квалифицированного специалиста, твою консультацию, я оплачу. Только не в один прием, – спохватился он. – Частями.
Ладочников посмотрел на него с сожалением.
– Дурак ты, Дима, дурак, хоть и без пяти минут доктор наук. Это у вас там в академии учат теперь, что всё на бабки надо сводить? Обижаешь, гражданин начальник… А если бы я к тебе с такой вот просьбой пришел? Ты отказал бы? Или стал намекать на бабки?
– Ну… на «хеннеси» я точно намекнул бы, – честно сказал Мышкин.
– Другое дело! Значит, зачем я влез в твое дело? Тут немного сложнее все… Скажу так, чтоб ты сразу понял. Я уже сейчас знаю, на что ты натолкнешься в базе данных фонда. И даже знаю, как отреагируешь. И скажу тебе честно, старая перечница: мне очень хочется, чтобы ты нарыл на огороде у Златкиса все, что можно. И даже больше, чем все. А главное, пристроил к делу. Чтоб труд мой не пропал. И твой.
Что-то защемило у Мышкина за грудиной, и так печально защемило, что он не нашелся, как и что ответить Ладочникову. Хоть он и освоил кое-как роль холодного циника, но сегодня не получилось. Защемило и в носу. Мышкин взял салфетку, которой Ладочников только что протирал монитор, высморкался в нее и швырнул в корзину.
– Спасибо тебе, старина, – с чувством сказал он.
– Благодарить будешь, когда получишь результат.
Тут Сергей Ладочников неожиданно помрачнел и затих, и вид у него был такой, словно он что-то взвешивал на невидимых весах в своей голове, но при этом знал, что весы врут, а других весов у него нет.
Дмитрий Евграфович ждал – внимательно и почтительно. Он думал, что Ладочников, конечно, скрытый психастеник, как большинство людей, занимающихся делом неясным, но требующим большого душевного напряжения. Понятно, Ладочников человек творческий, следовательно, плохо управляемый. Судьба таких людей – постоянно пребывать в зоне повышенной опасности, о чем они, как правило, не задумываются, потому что для них опасность – естественное состояние.
– Скажи мне, друг Дима, – заговорил Ладочников. – Какая категория социальных отношений, как принцип всей жизни, стала определяющей для нашего счастливого времени? Даю пять секунд на размышление.
– Не надо, – ответил Мышкин. – Я тоже думал над тем же. И вычленил две категории.
– Ну и?
– Предательство и безграничная жестокость к ближнему. И дальнему тоже. Вот две.
– Неточный ответ. Поправляю: не простое предательство, а тотальное . Предательство как условие существования общества и функционирования государства. Оно везде – в политике, в бизнесе, в дружеских и в семейных отношениях. Но самое отвратительное не это.
– Что может быть более отвратительным? – усомнился Мышкин.
– Сошлюсь на себя. Самое отвратительное в том, что состояние тотального предательства стало для нас привычным. Как и двадцатилетний непрерывный антисоветский и антисталинский вой демокрадов, либерастов и едросов. Оно не удивляет. Я уже не боюсь предательства отовсюду и от всех. Страх прошел, появилась привычка. И я привычно жду сволочизма каждый день со всех сторон. Но еще гнуснее то, что я чувствую себя тоже вполне готовым на предательство. И боюсь, что скоро совершенно перестану бояться предать кого-нибудь. И только когда думаю, что придется за все ответить на том свете, каким-то чудом еще удерживаюсь.
– На каком – на том? – Мышкин вспомнил разговор с Волкодавским.
Но Ладочников отмахнулся.
– Он у каждого свой, – ответил он и включил компьютер.
На мониторе появились две красотки – одна в черном, другая в белом. Прозвучали первые симфонические аккорды «Гренады» – великолепного шлягера Агустина Лары, мексиканца, сочинившего лучшую испанскую песню на все времена. Дмитрий Евграфович загорелся. даже стал подпевать: