Год беспощадного солнца

Волынский Николай

– Сейчас скажу.

– Половина третьего, чтоб ты знал, садист!

– У меня, Миша, машина сгорела. Вот сейчас.

– Да ну! – поразился Волкодавский. – Совсем сгорела? – сочувственно спросил он.

– Совсем.

– Авария? Бандюки? Оборотни в погонах?

– Карбюратор перелило. Бензин попал на выпускной коллектор. Вспыхнула, как щепка.

– А ты? Жив?

– Мертвый не позвонил бы… Или позвонил?

– Отвечай, скотина, на прямой и ясный вопрос! С тобой все в порядке? Пострадал?

– Ни царапины.

– Уф! Это главное, – успокоился Волкодавский. – Все остальное – дрянь. «Все дерьмо, кроме пчел», – процитировал он Метерлинка. – Что я могу? Где ты?

– На твоей даче.

– А как ты туда попал? – удивился Волкодавский.

– Я же сказал: машина сгорела. Совсем неподалеку. Мне некуда было идти. И я пошел к тебе.

– Это правильно! – убежденно заявил Волкодавский. – Правильно, что пришел. Ты уже в доме?

– В доме.

– Постой-постой, – с подозрением спросил Волкодавский. – А как же ты вошел? Ключ-то я забрал!

– У меня свой. То есть, я попробовал на всякий случай свой, от квартиры. И он сразу подошел.

– И что? На веранде сидишь?

– В доме. Ты забыл запереть входную дверь.

– Вот холера! – огорчился Волкодавский и тут же поправился. – Нет, это очень хорошо, что не запер. Видно, сам Бог велел в расчете на тебя. А то сидел бы ты. Только моей жене не вздумай ляпнуть,

что я не запер, – забеспокоился он. И пояснил: – Убьет.

– Не скажу, – пообещал Мышкин.

– Там на кухне, под лестницей, в ящике консервы. Тушенка, рыба какая-то – не помню. Зеленый горошек. Огурцы. Консервный нож в буфете. Завтра приеду. Только не звони мне сегодня больше. Дай поспать.

– Дам… Миша, можно душ у тебя приму? Грязный, как трубочист.

– Электричество есть? Проверь.

Мышкин щелкнул выключателем.

– Нет электричества.

– Подойди к счетчику, глянь автоматы. Если рычагами вниз, кинь все вверх.

С телефоном около уха Мышкин открыл ящик со счетчиком, поднял рычаги автоматов вверх – на кухне зажглась лампа и зафырчал холодильник.

– Есть электричество, – сообщил он.

– Отлично! – обрадовался Волкодавский. – Поставь в душе регулятор нагревателя на красную метку. Автоматы выдержат, зато ждать, пока нагреется, будешь не час, а двадцать минут. Только воды там нет. Придется тебе натаскать с водопровода. Ведерком. В сарае возьми. Только замок придется сбить.

До водопровода было с полкилометра.

– Нет, – вздохнул Мышкин. – Не смогу. Никаких сил. Ладно, обойдусь. И на том спасибо. Будь здоров.

– Стой! – крикнул Волкодавский. – Иди на кухню.

– Я на кухне.

– Подними половик посередине. Что видишь?

Мышкин увидел металлическую крышку люка.

– Вход какой-то.

– Колодец. Еще отец делал, чтоб зимой не ходить. Он там жил круглый год. Отдыхай. И не буди меня! – напомнил Волкодавский. – Сам позвоню.

Мышкин открыл люк. Блок, веревка, ведро висит на крюке сбоку. Сверкнула вода – близко, не больше двух метров. Он опустил ведро.

Ждать, когда нагреется, пришлось не двадцать минут, а все сорок. Он лежал в семейной кровати Волкодавских, в новой, ни разу не надеванной пижаме хозяина и смотрел в окно на тонкие косые струи, сверкающие в свете наружного фонаря. Лежал неподвижно и тяжело, как бревно, и больше всего боялся вогнать себя в бесконечный круг мысленной жвачки. Как в учебнике психиатрии, где врач внушает буйному пациенту: «Для вашего блага: изо всех сил старайтесь не думать об обезьяне с красным задом!» Буянить психу теперь некогда. Он изо всех сил думает именно об обезьяне с красным задом для того, чтобы не думать об обезьяне с красным задом. Отяжели и стали гореть веки, словно засыпанные песком. Сон придет. Еще час без сна – и конец. Никто столько не может выдержать без биостимуляторов. И сон пришел.

Внезапно он проснулся. Разбудил далекий звук автомобильного мотора.

Половина четвертого. Дня. Он проспал не меньше десяти часов. За окном – свет, но серый и тусклый. Значит, дождь продолжается.

Звук мотора все сильнее. Скоро Мышкин понял, что слышит не один мотор. К даче приближаются несколько машин. С четырех сторон одновременно. Четыре автомобиля. Вот и занавески осветились. Дополнительные фары высоко. Значит, внедорожники.

Они взяли дачу в кольцо и заглохли, как по команде. И почти одновременно во все окна, с четырех сторон, ударил мощный поток ослепительного света ксеноновых фар.

Мышкин бросился к двери – слава Богу, запер. Он мгновенно оделся, обулся, надел очки и осторожно подполз к кухонному окну. Слегка отогнул угол занавески и отпрянул, ослепленный кинжальным светом.

– Дмитрий! – неожиданно прогремел над поляной гнусавый голос мегафона и отразился эхом в лесу. – Это Андрей Костоусов. Я знаю, что ты здесь. Напрасно ты украл у Литвака трубку. Его мобильник на контроле. Мог бы сам догадаться. Выходи. Ничего плохого не будет. Обещаю. Слово офицера.

Мышкин не ответил. Ему было некогда: в мозгу шла лихорадочная работа.

– Робинзон Крузо! Не дури. Выйдешь добровольно – дам тебе шанс. Наша фирма нуждается в тебе. Именно в таком, какой ты сейчас. Я тебе все объясню. ТО, что произошло, – операция прикрытия. Ради твоей же безопасности. Ты должен мне верить.

Мы приоткрыл форточку и крикнул:

– Именно тебе я не должен верить! Скорее поверю сатане! Слово твое не стоит и того дерьма, которым ты загаживаешь землю. Ты не офицер. Ты бандит. И слово твое – бандитское.

– Выходи, Дмитрий! Иначе мои ребята сейчас пойдут за тобой.

– Давай-давай! – закричал Мышкин. – Пусть попробуют. С нетерпением жду дорогих гостей! Только учти: будешь ложкой их соскребать со стен.

– Что ты сказал? – угрожающе протянул Костоусов. – Ты бредишь, Дима. Повтори!

– Я нахожусь на кухне. Левая рука моя – на кране газового баллона. Сто литров жидкого газа. В правой – зажигалка. Так что пусть идут. Милости прошу – приглашаю всех! И тебя первого. Вместе на тот свет побежим. Или полетим.

Мегафон скрипнул и умолк. Мышкин различил приглушенные голоса.

Снова мегафон хрюкнул голосом Костоусова.

– Блефуешь ты, мой дорогой Робинзон. Не обостряй: последний добрый совет! Я еще хочу тебя спасти. Но через шестьдесят секунд мое желание изменится. Последний раз предлагаю – сдайся. Ровно через минуту мои парни тебя уничтожат.

– В гробу я видал твой ультиматум! – в отчаянии крикнул Мышкин. – Потому что у тебя, бандюга, оказывается, была в школе двойка по физике! И ты не соображаешь: столитровый баллон с жидким газом – хорошая средняя авиабомба. Для взрыва достаточно искры. Или детонации. Идите сюда, бандерлоги! Все вместе, возьмитесь за руки! А то ведь я могу рассердиться и передумать.

Опять тихий бубнеж.

– Дима! – каркнул мегафон. – Еще раз предлагаю по-хорошему разрулить ситуацию. На равных. Неужели тебе не хочется жить?

Мышкин усмехнулся.

– Рядом с такими подонками, как ты, – нет, не хочется. Но я сейчас умру, как человек. Я даже рад умереть, потому что утащу с собой вашу кодлу, и счет все равно будет в мою пользу. А ты, отличие от меня, подохнешь, как гнусная мразь. Как подонок. Учти: смерть уже рядом с тобой! Она дышит тебе в затылок! Она схватила тебя за горло! Ты сейчас от страха готов нагадить в штаны. Потому что безумно боишься смерти, как боится ее только мразь, а не человек.

Он перевел дух.

– Ладно: могу дать тебе шанс остаться в живых, – устало продолжил Мышкин. – Но убирайся со всем кагалом, и я тебя не трону. Но только на этот раз. Второго не будет. И даю тебе не минуту, как ты мне, паскуда, предлагал. А целых две. Уходи, а то опоздаешь.

– Кто тебя вытащил? – спросил Костоусов. – Литвак?

– Он только закапывать умеет. Хороший человек меня вытащил! Он только что взял ситуацию на контроль. Минут через десять ты можешь с ним познакомишься. Но не советую. Беги поскорей на все четыре стороны!

– Всё! Конец связи! – злобно-металлическим голосом рявкнул мегафон. – Ты сам выбрал свой лотерейный билет.

Моторы взревели, автомашины сдали назад и выключили свет.

От внезапной темноты Мышкин ослеп. Перед глазами плавали и расплывались ксеноновые лучи – зеленые, на черном фоне.

Но секунд через десять зрение восстановилось.

Внезапно раздался удар о дверь веранды. Зазвенело стекло. «Бутылка, – безошибочно определил Мышкин. – Коктейль Молотова» Бутылки заколотили по всем стенам дачи. Одна влетела в окно и разбилась прямо у ног Мышкина, окатив его бензином.

В тот же момент вспыхнула веранда, загорелись одновременно все четыре стены. В доме стало светло, как в полдень на экваторе.

Мышкин заметался по дому. Стены трещали, огонь разгорался необычайно быстро. Пламя загудело, завыло, подпрыгнуло до крыши. Мгновенно вспыхнула ондулиновая кровля – картон, пропитанный битумом. Дым быстро заполнял комнаты.

Мышкин бросился на кухню, вытащил из буфера огромный кухонный нож и одним движением перерезал резиновый шланг газопровода. Достал из кармана зажигалку, поднес ее к шлангу, из которого с шипением пошла пропановая смесь, но заколебался. И сунул зажигалку в карман.

Одним рывком поднял половик и отворил металлический люк. Завязал петлю на веревке. Накинул ее на блок. Обжигая ладони, спустился в колодец и с плеском упал в воду, подняв тучу брызг.

Ледяная вода оказалась ему по пояс, но Мышкин, словно под наркозом, холода не почувствовал.

Наверху ревел огненный ураган. При такой мощи пожара в колодце над поверхностью воды начнет скапливаться углекислый газ – тяжелее кислорода. К нему добавится угарный. Все зависит от скорости горения.

Можно попробовать приподняться над слоем газа, упираясь ногами и спиной о бетонные кольца колодца. Только насколько хватит сил? На десять минут, на полчаса?

Он ощупал круглую стенку. Внезапно рука провалилась в пустоту. В восхитительную пустоту – даже сердце радостно защемило.

Прямо перед Мышкиным оказался проем в кольце бетона. За ним – ниша. Точно как в могиле на деревенском кладбище. Мышкин сунулся головой в проем и вытянул руки. Пусто. Полтора метра пустоты.

Он протиснулся в проем и закричал от отчаяния: плечи не проходили. Охваченный животным ужасом, Мышкин изо всех сил, крича от боли, обдирая кожу, упорно заталкивал свои плечи в проем. В глазах потемнело – сейчас потеряет сознание от боли.

И в тот момент, когда черное облако почти накрыло его, Мышкин вдруг испытал неописуемое облегчение и блаженство: плечи прошли.

На животе он осторожно вполз в нишу. Места хватило. Он пошарил рукой вокруг и попал на что-то круглое и холодное. Мышкин нажал кнопку фонарика на зажигалке – перед ним был штабель консервов в железных банках, покрытых толстым слоем солидола.

Он взял одну – без этикетки, толстая жесть. Дата производства – 1985 год. И гадать нечего: армейская тушенка, еще советская. Большой настоящий кусок мяса – говядина, без жира, ушей, копыт, щетины и обрывков кожи.

Он развернулся головой к колодцу, лег на спину и стал ждать.

Пламя ревело оглушительно – даже бетонные кольца колодца резонировали, словно литавры в симфоническом оркестре. Трещало дерево, со звоном лопались стекла. Понемногу в колодце запахло дымом.

Скоро Мышкин почувствовал, что у него слипаются глаза. Очень захотелось спать.

Он со страхом понял: колодец заполняется углекислым газом: он тяжелый и всегда стекает вниз. В смеси с угарным, безусловно.

Мышкин с трудом тряхнул головой. Мысли копошились, извиваясь в голове, словно змеи, и он никак не мог сообразить, что это за мысли, какой в них толк, а главное, что он здесь делает. Значит, смертельная газовая смесь сконцентрировалась в крови и отравляет головной мозг.

В боковом кармане пиджака пискнула мышь. Он с трудом сунул в карман руку и вытащил какой-то пластмассовый прямоугольник с кнопками и маленьким голубым экраном.

Он долго не мог вспомнить, что надо делать с этим предметом. Потом решил: выбросить. На всякий случай. Эта штука может оказаться опасной. Все незнакомые предметы всегда могут оказаться опасными.

Мышкин занес руку над водой, но почему-то не бросил в нее неизвестный и опасный предмет. Решил прежде нажать цифру 7. Зачем – он не знал, но все-таки нажал.

Трубка пискнула четыре раза. На дисплее он с трудом прочел: «Принято. Трассировка получена. Местонахождение локализовано. Ждите. Держитесь. ВВТ».

Вздрогнула земля, затрясся колодец, загремели консервные банки. В воду упал, подняв фонтан брызг, исковерканный кусок металла – крышка колодезного люка. Посыпались пылающие головешки и с шипением гасли.

«Прекрасно заменяет небольшую авиабомбу», – вспомнил Мышкин.

Пожар быстро затихал. Очевидно, взрыв погасил его, разметав по сторонам все, что горело и что час назад было дачей Волкодавского. Неожиданно стало легче дышать, сознание быстро прояснялось. Значит, взрывная волна ворвалась в колодец и очистила его – вышибла углекислый и угарный газы.

Через четверть часа наступила полная тишина. Мышкин почувствовал, что оглох.

Нет, не оглох, потому что различил в тишине зудение комара. Комар зудел все громче и наконец обратился в мотор автомобиля.

Машина остановилась почти над его головой. Мотор заглох.

Прошло несколько тысяч лет, прежде чем до Мышкина донеслось сверху:

– Дмитрий Евграфович! Вы здесь? Вы должны быть где-то здесь! Отзовитесь, если слышите. Или дайте еще раз тревогу.

Мышкин нажал семерку. В колодце потемнело. Мышкин осторожно выглянул и увидел: Туманов загородил свет. Но не весь. Над его головой светило солнце и сияло свежевымытое голубое небо.

– Дождь кончился? – хрипло спросил Мышкин.

– Кончился, Дима, кончился.

– Значит, можно выходить?

– Полагаю, да.

– Спусти мне на веревке кувалду, – попросил Мышкин. – Слишком тесная нора. Влез, а назад – никак.

35. Ширли Лютер Кинг и Татьяна Туманова

– Good morning, sir!

– Morning! – пациент с удовольствием отозвался на белоснежную улыбку чернокожей докторши лет сорока в белом хирургическом костюме и с фонендоскопом на шее. Продолжая показывать беломраморные зубы, она присела на кровать, протянула длинную черную руку и обхватила запястье больного ладонью, ярко-розовой, как язычок котенка. Щелкнула секундомером и замолчала, шевеля ярко накрашенными губами, слишком узкими для негритянки.

– Просто идеал! Шестьдесят четыре в минуту, – заявила она. – Теперь давление, – к другому запястью она приложила смарт-тонометр. – Сто двадцать на семьдесят – мечта! Температура, – попыталась вставить больному в рот градусник.

– Спасибо, – пациент деликатно отвел в сторону ее розовую ладошку. – Но я привык иначе.

И сунул термометр себе подмышку.

– Замечательно! – восхитилась докторица, глянув через пять минут на градусник. – Тридцать пять и девяносто percent [68] по Цельсию. Или шестьдесят восемь по Фаренгейту. Никак не привыкну к метрической системе… Как хорошо, сэр, что вы помните свои домашние привычки. А как меня зовут, запомнили? Или по-прежнему не получается?

Он медленно покачал головой.

– Тогда начнем с нашей обычной молитвы.

– Молитвы? А если я атеист?

– Не имеет значения, – успокоила она. – У нас с вами приземленные молитвы. Утилитарные.

– И как мы молимся? – поинтересовался он. – Кому? Сколько раз в день?

– Отвечаю. Первое – молимся исключительно по-научному. Второе – интернациональному Эскулапу. Третье – тридцать минут по утрам. Но пока, нужно честно признать, без особенного результата.

– Из-за меня?

– Отчасти. Итак, для начала, как всегда, напоминаю: меня зовут Ширли Лютер Кинг. Я дипломированный врач, невропатолог, заведую отделением нервных болезней в монастырской клинике ордена святой Бригиты и – обратите внимание! – женщина.