Год беспощадного солнца
Шрифт:
За третьим поворотом Мышкин затормозил.
Место подходящее. Хороший бетонный столб справа. Слева на обочине густой кустарник тянется метров на двадцать.
Оглянулся вокруг, выждал. Тишина. Аккуратно посадил труп на место водителя и пристегнул.
– Спасибо, Толя. Спасибо тебе за все. Еще раз извини, что так вышло. До свиданья.
Облил салон бензином, завел мотор и, стоя левой ногой на земле, нашел правой педаль сцепления. Потянул на себя ручной дроссель. Мотор взревел. Мышкин вывернул руль точно на столб, осторожно отпустил педаль сцепления и едва успел отскочить. Машина дернулась, дверь захлопнулась. Волга сорвалась с места и влетела точно в столб.
Раздался удар, глухой и плоский – кто-то хлопнул палкой по сосновой доске. Бетонный столб дрогнул, зазвенели осколки стекла, сверкнули голубые искры под рулевой колонкой – замкнула электропроводка. Машина стала, как вкопанная. Двигатель заглох.
Не спеша Мышкин подошел к машине, щелкнул зажигалкой и голливудским жестом швырнул ее в салон. Зажигалка погасла в воздухе
«Ну, холера!..» – с досадой плюнул Мышкин.
Нащупал на полу мокрую зажигалку, тщательно вытер полой рубашки. Отозвал от рубашки полосу, скрутил узлом и макнул в бензиновую лужицу на полу. Снова высек огонь, поднес пламя к тряпке, швырнул ее в машину и в три прыжка оказался за кустарником.
В машине кто-то глубоко и шумно вздохнул. Потом ухнуло, и в машине медленно родилось до жути красивое желто-белое пламя. Через несколько секунд огню стало тесно, он выбил все стекла. Несколько осколков долетело до кустарника. Последнее, что Мышкин увидел, – в машине вдруг зашевелился, как живой, огненный кокон, будто пытаясь отстегнуть ремень. Тишину потряс гром, красное яркое пламя вырвалось через лобовое окно, подпрыгнуло и лизнуло верхушку столба.
Через пятнадцать минут примчалась гаишная машина с сиреной и мигалкой. Старлей и сержант Вавилов наблюдали, как угасает пламя в разорванном кузове волги. Скоро послышался паровозный рев: появилась пожарная машина.
Огня уже не было. Пламя ничего не оставило в обгоревшем кузове. На его радужной от огня, металлической поверхности шипели, испаряясь, редкие капли дождя. И все равно пожарные размотали брезентовые шланги. Через две минуты кузов исчез под горой белой шевелящейся пены.
Пригибаясь за кустарником, Мышкин вышел на шоссе и зашагал в город.Через полчаса он был на проспекте Энгельса. Миновал баптистский молельный дом, и остановился под старым раскидистым тополем. Он решил здесь ловить машину и добираться на дачу Волкодавского. На всякий случай прощупал пиджак – правый внутренний карман. Ничего не прощупывалось. Диска там не было.
Все поплыло перед глазами. Мышкин пошатнулся.
Лихорадочно обшарил все карманы, хотя уже понял: незачем.
Диск мог выпасть в машине. Или рядом на землю, когда Мышкин доставал из машины зажигалку и смачивал тряпку бензином.
Бессильно Мышкин прислонился к мокрому тополю. Несколько раз глубоко вздохнул и расслабился. Закрыл глаза, добился ощущения абсолютной пустоты в голове и стал ждать.
Через три-четыре минуты внутренняя видеозапись, перемотанная назад, повторила картинку.
Он укладывает в черный полиэтиленовый мешок Клюкина. Рядом, на секционном столе, лежит диск. Мышкин выложил его, чтоб не мешал. И не взял.
Вернуться? Риск. Тем более, есть копия – у Туманова.
Нет. Нет у Туманова копии. Она была на его даче.
Решительно подняв руку, Мышкин остановил старенький москвич.
Водитель на треть опустил стекло.
– Случилось что?
– Вы могли бы меня отвезти на Васильевский?
За рулем был старик с длинной седой бородой, как у Льва Толстого.
Он покачал головой:
– Извините. Не по дороге.
– Я заплачу. Как за такси. И сверху добавлю.
– Довез бы бесплатно в другое время, в советское, – с сожалением сказал старик. – А сейчас вообще не по пути.
Мышкин вытащил из кармана последнюю сотню долларов. Остальные пятьсот он предусмотрительно спрятал под резинкой носка.
– Пожалуйста, умоляю! Вопрос жизни и смерти. Не преувеличиваю, честное слово. Этого хватит?
Пенсионер заколебался.
– Доедем, получите еще столько же. Как раз ваша пенсия.
– Да, месячная, – вздохнул водитель. – Садитесь. Хоть я, честное слово, очень устал.
– Так давайте я поведу! – с готовностью предложил Мышкин. – У меня есть права, при себе, стаж пятнадцать лет. На сумму вознаграждения это не повлияет.
– Садитесь, – повторил пенсионер. – Довезу. Только пристегнитесь и помогайте следить за дорогой.Ехали долго. От денег пенсионер все-таки отказался. Тогда Мышкин решительно положил сотню на заднее сиденье и рысцой двинулся к клинике.
Ключ в дверном замке повернулся только на один оборот. И дверь медленно открылась сама. Но Мышкин помнил, что запер на два оборота. За грудиной заныло, и он снова ощутил там кусок льда.
Диск лежал на том же месте – в морге на столе.
Сзади раздался шум, загремела стальная дверь, и по лестнице резво спустился Литвак.
– Смотри! – крикнул он, подбегая. – Смотри, Дима, что у меня есть для тебя!
Он резко поднес к лицу Мышкина газовый баллончик, нажал распылитесь. Все вокруг погасло.
Падая в черную бездну, Мышкин успел услышать, как злобно кричал Литвак:
– Куда лепишь, лепило?! Руки оторву! В яремную надо, в яремную!.. Дай сюда, я сам!32. Похоронен живым
Когда Мышкин открыл глаза, ему показалось, что после крика Литвака прошла секунда, максимум, полторы.
Он по-прежнему в отделении. В своем вольтеровском кресле. Хорошо видит все вокруг – и предметы, и людей. Странно только, что здесь собрались люди, ничем не связанные.
За его столом главный врач клиники Демидов. Не в белом халате, а в кремовом чесучовом костюме. Внимательно смотрит на дисплей компьютера, рядом – полковник ФСБ Костоусов. А этот как сюда попал?
Перед Мышкиным верхом на стуле – Литвак с черной сигарой в зубах. Смотрит озабоченно, даже с тенью сочувствия. Поодаль, у самых ступенек, Мышкин различил реаниматолога Писаревского.
Что-то непонятное здесь. Он хотел спросить, что происходит, но, что язык словно примерз к небу. Руки и ноги тоже отказали. И с удивлением и страхом он обнаружил, что чувствует себя не живым человеком, а неподвижным бревном.
«Инсульт, – в ужасе догадался Мышкин. – Меня разбил инсульт. Все правильно: полный паралич. Но почему-то сознание нормальное. Ему полагается быть сумеречным. Хотя… кто сказал, что все вокруг не мои собственные галлюцинации? Интересно, оказали мне первую помощь? Не вижу капельницы. И следов инъекций на руках. Если не успели, на всю жизнь могу остаться с перекошенной рожей. Или вообще сыграю в ящик. А может, я как раз при смерти. Как интересно, холера! Вот удача! Жаль, не рассказать и не описать, как это бывает на самом деле… А ведь хорошая глава для докторской. Или даже монография страниц на пятьсот».
– Вернулся наш красавчик! – сообщил Литвак.
Демидов и Костоусов одновременно повернули к Мышкину головы и снова уставились на монитор.
Наконец Демидов откинулся на спинку стула, достал вечную «белинду», закурил и огорченно уставился на Мышкина.
– Как же так? Какая неосторожность! – с упреком сказал он. – Я же тебя предупреждал. Долбил тебе тысячу раз: будь осторожен, будь осторожен, будь осторожен, черт побери!.. А ты? Большую должность тебе предлагал, членство в фонде, большие деньги, пожизненную ренту… Без всякой корысти, без личной мне выгоды. Лишь бы наш умник Мышкин рос и развивался, науку двигал, людей помогал спасать. И что в ответ? Это?! – крикнул Демидов, ткнул пальцем в дисплей и покраснел до синевы. – Кому ты хотел продать эту гадость?
«Тому, кто сломает тебе шею, скотина! – хотел сказать Мышкин, но сумел только открыть глаза – изо всех сил, понимая, что скоро и веки перестанут двигаться.
– За сколько же ты хотел продать своих друзей, своих товарищей, свой коллектив, который стал тебе и отец и мать… Семьей тебе стал. А! – он сокрушенно махнул рукой. – Так вот пригреешь на своей груди змею… – он оглядел всех вокруг. – Всем нам наука!
– Сергей Сергеевич! – подал голос полковник Костоусов. – Вернитесь, пожалуйста, к тому месту, где Кокшанский пишет о кристаллическом вирусе.
– Сами возвращайтесь! – прорычал Демидов и отодвинулся вместе со стулом. – Или я у вас на побегушках?
Костоусов невозмутимо взял мышь и защелкал.
– Ты хотел, Дима, узнать у меня, что такое огурец зомби? – спросил Литвак. – Вот тебе мой ответ. Практическая демонстрация. Это то, что ты сейчас ощущаешь. Жаль только, что записать не можешь и вставить в докторскую свою, которая так и не появится. Никогда. Осознай, что это такое – никогда .
Он помолчал.
– Главная твоя ошибка, Дима: не надо было жену у меня уводить. Только не говори, что ты здесь ни при чем, что не знал, что мы были в разводе… В разводе – да, но у меня был очень большой шанс ее вернуть. И я вернул бы. Да только ты украл у меня этот шанс. Вот в чем твоя ошибка, Дима. И самое печальное в том, что ты ее уже не исправишь. Жизнь твоя кончилась. Хоть и жаль. Мне лично жаль. Ты был мне другом. И не плохим. Я тебя уважал.
Мышкин отвел взгляд в сторону.
– Не надо! – усмехнулся Литвак. – Я и так знаю, кем ты себя считаешь, а кем – меня. «Был бы человек хороший» – так, по-моему, ты говорил?
Дмитрий Евграфович медленно открыл и закрыл глаза.
– Во! – весело крикнул Литвак. – У нас тут уже диалог наладился!
– Кому он нужен со своим диалогом? – меланхолически отозвался издалека Писаревский. – Пусть платит по счетам – вот и весь диалог. И что он с Клюкиным сделал?
– Клюкина он убил, – оторвался от монитора Костоусов. – Убил прямо здесь, в морге. Шею сломал – садист, маньяк одно слово. А труп уничтожил. Подложил вместо себя в машину и только что сжег. Вместе с собственной тачкой. Буквально часа полтора назад. Переоценил ты себя, Дима, переоценил… Неужели ты надеялся, что тебя никто не будет контролировать? Да ты и шагу без меня не мог сделать. Даже в сортир сходить, как верно отметил взломщик Ладочников. Все знал, собака… И девушка твоя – все ей казалось, что кто-то ее подслушивает. Интуиция прямо-таки собачья у нее. Была, – добавил полковник. – Э-хе-хе… Не только профессор предостерегал тебя от глупостей. И я тебя предупреждал, много раз. Добра тебе хотел, как и другие здесь. А толку? Информацию отдать советовал. Послушался? Нет. Ничего не отдал. Убеждал с Тумановым дружбу не водить. Опять глухарем прикинулся. И что Туманов? Помогли тебе твои ляхи?
Он вместе со стулом развернулся к Мышкину.
– Скажу честно: такого идиота, как ты, я встречаю первый раз в жизни. Хотя нет – второй. Был еще на моем пути некий генерал Рохлин – тот самый, герой чеченской войны, еврей, между прочим… – тут он бросил короткий взгляд на Литвака, но тот не шевельнулся. – Приятель мой давний, вместе в школе учились. Так Рохлин вообще государственный переворот готовил, хунту военную, Ельцина скинуть хотел со всеми чубайсами. Военный человек был Рохлин, а не соображал, как и ты, что такие люди никогда не остаются без заботы со стороны нашей внимательной и деликатной службы. Рохлина жена вовремя застрелила. По нашей просьбе. Правда, никто не поверил, потому и выпустили ее так быстро. А вот тебе, в отличие от Тамары Рохлиной, придется слопать весь огурец, который так сильно тебя интересовал.