Год Быка
Шрифт:
Хоть эти бабули были ещё прекрасны лицом, может и душой, но телом… не обманешь! Они относились к той категории перезрелых женщин, у которых возраст соответствовал их телу. Лишь редкие из их числа могли похвалиться телом, но такие бывали.
И из всего увиденного Платон сделал вывод, что в первую декаду сентября бабье лето получилось весьма удачным.
11 сентября была годовщина смерти двоюродного брата Платона – бывшего радиожурналиста Олега Борисовича Кочета.
Да-а! Олежка поступил, как настоящий журналист! Ушёл из жизни в свой профессиональный праздник!? –
Платон как-то обратил внимание, что в наше время почему-то родственные корни весьма сильно и быстро укорачиваются. Уже не общаются между собой не только троюродные, но даже уже и двоюродные братья и сёстры, совсем уже не говоря о четвероюродных и прочих.
Все заняты своими делами и проблемами: как выжить, выстоять, нажиться? И никакой духовной, тем более душевной жизни! Деградируем?!
И тогда философ вслух выдал квинтэссенцию им обдуманному:
– «Труд сделал из обезьяны человека! Труд сделает… и человека!».
К середине сентября осень сделала лето. Цветовая гамма за осенним окном всё больше приближалась к цвету хаки.
И каждое утро Платон убеждался в этом всё больше и больше. И не только в этом. Он видел, что подмосковная молодёжь менее воспитана, чем городская, столичная.
В электричке ни один парень, тем более девушка, не уступили место пенсионеру, хоть и не видимому, но всё же инвалиду, к тому же с двумя тяжёлыми сумками за спиной и на плече. И в таком положении Платон был не одинок.
Один раз ему даже пришлось попросить молодого человека уступить ему место. В другие разы удавалось сесть лишь после того, как контролёры очищали места от очередных зайцев-кроликов.
Кроликами Платон стал называть только тех из зайцев, кто тоже не брал билетов, откупаясь от контролёров-ревизоров-кассиров лишь по минимальной ставке в 52 рубля непосредственно на своём месте, не прибегая к примитивному позорному убеганию и перебеганию из вагона в вагон.
То есть, одомашненные кролики своим поведением всё-таки отличались от диких зайцев, которые боялись быть пойманными и «убитыми».
На работе Платон вдруг узнал от Надежды, что один из их постоянных потребителей масла, пенсионер со стажем, умер.
– «Видимо масло в этот раз оказалось несвежим?!» – задумчиво произнёс он без всякой задней мысли, открывая холодильник.
– «А кто это в холодильнике колбасу забыл?!» – спросил он, подсознательно подразумевая и её несвежесть.
– «А это твоя доля!» – напугала его невозмутимая Надежда Сергеевна.
– «Да нет! Я свою долю всегда ношу с собой… как крест!» – без нижней мысли ответил Платон, традиционно отказываясь от подачек с застоявшегося барского стола.
Не поняв ничего из им сказанного, Надежда на всякий случай проявила власть. Её жадность к потерям, из-за вынужденного простоя Платона, связанного с ожиданием чистого медицинского спирта для снятия с этикеток неправильно проставленной серии,
– «Платон! Спирт будет в два часа! Так что иди пока пообедай!».
– «Так ещё рано и я пока не хочу!» – пока без всякой задней мысли спокойно возразил тот.
– «Пока идёшь – захочешь!» – не унималась начальница менторским тоном.
Это ж, сколько надо идти, чтобы в двенадцать часов захотеть есть, как в четырнадцать?! – подумал он, но вслух вдруг вылетела задняя мысль:
– «Так я ещё после завтрака не покакал!» – неожиданно даже для себя самого вмял он дуру в дерьмо, проходя в цех.
С грустью на так и не проходящую низость своих коллег выглянул он на улицу. Падающие листья под лучами уже не палящего Солнца пробегали тенью по грязному стеклу окна полуподвального помещения Платона, поначалу вызывая ощущение садящихся под окно воробьёв. Но тех не было, как и, позабывших дорогу к давно опустевшей кормушке, голубей.
Грустное настроение навеяло и грустные мысли. По непонятным причинам Жан Татлян не отвечал на электронные письма Платона. Но в этом был и плюс. Сохранялась дистанция между звездой, кумиром, и его поклонником, созерцателем – слушателем.
Бабье лето, продержавшееся чуть больше двух недель, завершилось семнадцатого после семнадцати почти повсеместным московским ливнем с грозой. Но, конечно, он обошёл стороной подмосковный юг. Уже на станции «Отдых» было сухо.
И действительно, в Загорново тоже было сухо и безветренно, и небо пока оставалось чистым, а лучи Солнца ещё освещали землю. Недаром Платон давно прозвал своё дачное место – Сочи.
Но пока он радостный шёл до своего участка, небо на горизонте с севера, со стороны Москвы, уже заволакивалось тучами. Его голубизна сменилась сплошной пеленой облаков, которые из белых на глазах превращались в серые. Явно назревал дождь.
Платон только и успел дойти до дачи, переодеться и принести воды, как и здесь небеса низверглись на землю настоящим водопадом с грозой.
Но уже следующее холодное утро встретило Платона солнечной погодой и чистым небом. А после ливня земля покрылась жёлто-цветными листьями. Явные признаки осени давали о себе знать. Подул северный ветер. Холодно было и днём. Вместо уже привычных двадцати градусов тепла, стало всего двенадцать. А поздно вечером на улице уже попахивало морозцем. Началась осень.
С летом теперь можно было уже распрощаться до будущего лета. Ах, лето, лето! – чуть ли не запел поэт.
Вместе с холодом Платон заметил, что на него напал давно подзабытый осенний жор. Аппетит был явно выше среднего, тянуло на мясо.
Как и все последние годы, Платон занялся самой трудоёмкой работой в огороде – обработкой клубники.
Тимоша, как всегда вертелся рядом. Увидев, как хозяин тужится в попытке вытащить из земли толстый корень, не оборвав его, котёнок начал помогать ему лапкой, получив в благодарность улыбку и слова поощрения.