Год Черной Лошади
Шрифт:
— Но это же Народный клуб, — сказала администраторша укоризненно. — Это же плановое мероприятие, понимаете?
— Понимаю, — сказал Тимур.
Он устал. За эти десять дней он вымотался, как футбольный мяч. Его били со всех сторон, он метался, ухитряясь каким-то образом добиваться своего, пусть с потерями, пусть на пределе возможностей, но — добиваться…
Уже заказана машина — отвезти декорации.
Уже есть договор с монтировщиками, не раз и не два работавшими на Коне.
«Отказаться можно в любой момент,
— Пустите нас на ночь, — сказал Тимур. — Это очень нужно. Пустите!
Администраторша смотрела на него — немолодая, неумная, не очень счастливая женщина.
На дне ее глаз еще жило воспоминание о «Комедии характеров» — смех, мысль, тишина, отзвук аплодисментов…
— Не дай вам Бог, Тимьянов, зажигать на сцене настоящие свечи…
— Не будем.
— И не дай вам Бог опять разливать на сцене воду — от этого покрытие коробится…
— Не будем…
— Если вы мне клянетесь, Тимьянов, что в помещении будут находиться только ваши люди… Только те, кто записан у меня в заверенном списке…
— Клянусь!
— …и если на сцене не будут курить — в порядке исключения, Тимьянов… Слышите? Я допущу вас в зал ночью — в порядке исключения!
— Тим… Можно тебя на минутку?
Борис. Опять что-то случилось.
— Тим… У меня мама заболела… отец на ночной смене, некому с ней ночью… Тим, не могу я сегодня. Ну хоть убей… Давление высокое… У нее, когда давление… Понимаешь?
Тимур закрыл глаза. Ему показалось — на секунду; когда он поднял веки, оказалось, что Борис смотрит на него с недоумением и ужасом.
— Боря, — сказал Тимур. — Хочешь, я найду для твоей мамы сиделку? С медицинским образованием?
— У меня денег…
— Совершенно бесплатно? Хочешь?
— Тима…
— Боря. Осталось три дня. Мы не можем делать прогон без тебя. Мы не можем.
— Но мама…
— Я же сказал, что приведу сиделку.
— А если ей станет хуже? — в глазах Бориса мелькнула тень истерики. — А если… я же не смогу жить! Я же…
Тимур взял его за воротник. Притянул к себе, к самым глазам:
— Ей не станет хуже. Ей будет лучше, это я тебе говорю! Я найду самую лучшую в городе медсестру. Я оплачу лекарства… Я найду профессора, и он бесплатно будет с ней сидеть! Всего несколько часов, с одиннадцати до пяти утра! Ну как, согласен?!
Борис молчал. Хватал воздух ртом, как рыба.
— Тима, ты не забыл о своем обещании?
— Я разве что-то обещал, мама?
Длинная пауза.
— Ты обещал позвать меня на генеральный прогон.
— Нет. Я не обещал. Ты просила, чтобы я обещал, но я…
— Тима. Послушай… Нет, не слушай. Не слушай никого, только себя… шагай через меня, шагай через всех… ради искусства… оно того стоит… если Кон оценит тебя — все простят тебе… всё простят… даже те, через
— Мама, отдай бутылку. Ну отдай! Тебе нельзя больше!
— Господи, как мне тяжело. Знать все наперед — и ничего не уметь объяснить… Я знаю. И не могу убедить тебя. Тим, я приду на прогон, восемнадцатого, утром. И ты не сможешь помешать мне. Кон меня знает, он знает, что ты мой сын, он меня пропустит.
Начало ночной репетиции назначено было на одиннадцать ноль-ноль. Во всем здании клуба никого не было. Дремал вахтер в запертой прихожей, на сдвинутых стульях; покачивались на сквозняке бумажные гирлянды, непременный атрибут всех смотров самодеятельности.
— Который час?
— Одиннадцать сорок…
Тимур и Дрозд дежурили у входа, чтобы сразу услышать, когда Кирилл постучит в запертую стеклянную дверь. Но минуты шли, а Кирилла не было.
Без десяти двенадцать.
— Спокойно, Тим. Все бывает. Я в Кирюшку верю. Он придет.
Ноль часов две минуты. Ноль часов, тридцать минут…
В холле появилась Вита. Молча протянула карамельку Тимуру и еще одну — Дрозду.
Ноль часов сорок минут.
— Я его видела сегодня… то есть вчера вечером. Он был веселый, никакого намека… даже мысли не было, что он может не прийти!
Тимур молчал.
Еще в одиннадцать десять младший брат Кирилла, с которым Тимур говорил по телефону, утверждал, что Кир пошел на репетицию. И уже давно.
— Иди к ребятам, — сказал Тимур Вите. — Возьми у меня в сумке термос с кофе, литровый такой, знаешь…
— Ага, — деловито обрадовалась Вита.
Вахтер храпел.
Ноль часов пятьдесят девять минут…
Тихий стук в стеклянную дверь.
Они вскочили одновременно — Тимур и Дрозд. Осторожно, чтобы не разбудить вахтера, вынули железную скобу, соединявшую ручки дверей; Кирилл вошел странно, боком, надвинув на глаза вязаную лыжную шапочку.
— Кир?!
— Руку сломали, — сказал Кирилл, будто извиняясь. — Тим… Это ничего. Руку сломали, но ведь не ногу же… А морду гримом залеплю, ничего и не видно будет… А сотрясения, сказали, нет… Только руку сломали… Такая шобла, человек пять…
Под правым глазом Кирилла растекался синяк. Щека расцарапана, губы разбиты; правая рука висела на перевязи, в лубке, и видны были синие, перепачканные гипсом пальцы.
«Отказаться можно в любой момент, я не обижусь. В любой момент, до третьего звонка…»
Тимур без сил опустился на скрипучий стул.
— Кирюха…
— Я в травмпункте был, — сказал Кирилл. — Сказали, сотрясения-то нет… Это же классно, Тим. Было бы сотрясение — я не играл бы, наверное… А так я могу играть. Подумаешь, мой Писатель будет в гипсе… Это даже интересно. Все подумают, что это такое художественное решение. Или можно гипс снять, а после премьеры надеть… Ты слышишь меня, Тим?