Год длиною в жизнь
Шрифт:
– Пошли покурим, Георгий, а?
– Пошли, – кивнул Георгий, бросив обеспокоенный взгляд на Риту. – Покурим…
Он не курил. Или все же курил? И скрывал от нее? Да кой черт, перекур – предлог, чтобы мужчинам уйти от нее, понятно же.
Они вышли на улицу. Рита легла на кровать, уставилась в окно, и вдруг убожество этого окна с белыми некрасивыми рамами, этих бревенчатых стен, из которых торчала пакля, тусклых литографий на тему счастливой жизни рабочих и колхозников, прикнопленных там и сям, убожество обстановки, среди которой она провела две недели,
Рита села, провела ладонями по лицу. В том-то и дело, потому-то она и сходит сейчас с ума, что вдруг поняла: нечего ей ждать добра от Николая Тихоновича. Забыла, что ли, каким чудищем он ее выставил во время встречи с родственниками? Рассчитанно выставил… И сюда приехал ради встречи с Георгием. Нечего ждать добра от их разговора!
Она подошла к окну, уткнулась в стекло лбом. Томно было, тошно. Слезы дрожали на кончиках ресниц. Да что ж они так долго говорят, о чем столько времени говорить можно!
Зафырчал мотор, мимо окна проехала черная «Победа».
Монахин уехал? А Георгий? Что, если отчим забрал его с собой?!
В припадке слепого ужаса Рита кинулась к двери и едва не столкнулась с Георгием. Ей достало одного только взгляда, чтобы понять: на необитаемый остров высадились пираты, и они с Георгием в плену, из которого нет спасения.
– Нам пора возвращаться в город, да? – спросила Рита, потому что Георгий молчал.
Он кивнул.
– Когда поедем?
Молчание.
– Что случилось?
Георгий вздохнул. Еще помолчал. Наконец решился заговорить:
– Рита, слушай… Зачем ты приехала в Энск?
Так, вот оно…
– Разве ты не знаешь? – холодно проронила Рита. – Из-за Лаврова. Награждать его. Ну и потом у меня были дела на Дальнем Востоке.
– Какие дела?
– Личные. Мне нужно было найти сына одного человека. Передать ему кое-что.
– Что передать?
– Это неважно.
– Деньги? Ты должна передать ему деньги, которые твой знакомый оставил своему сыну?
Рите на миг стало жарко. Так жарко, что захотелось выбежать из натопленной спальни и броситься в Волгу. Но тотчас ее начал бить нервный озноб.
Поручение Сазонова! Она совершенно забыла про все в угаре своего счастья! Но откуда узнал Георгий? Ах, да понятно же, тут не надо быть семи пядей во лбу.
– Что сказал тебе Николай Тихонович?
Георгий отвел глаза. Он не умел врать.
– Ну, дядя Коля сказал, что ты приехала ради каких-то денег. Денег, украденных эсерами во время отправки из Энска золотых эшелонов.
– Что ты знаешь об эшелонах?
– Это было государственное золото России, на которое молодая Советская республика покупала оружие для обороны от врагов.
– Серьезно? – изумилась Рита. – Оружие? Нет. Деньги передавали немцам для уплаты контрибуции, обусловленной Брестским миром. Разорительной для России, преступной контрибуции! Такой мир навязали России большевики, они…
– Рита, что ты говоришь? – сердито перебил Георгий. – Ты совершенно не знаешь нашей истории. Если б не Брестский мир, Советская Россия погибла бы.
– Конечно, я не знаю той истории, которую преподают в ваших школах. – Рита старалась говорить спокойно. – Но я согласна, что без Брестского мира Советская Россия погибла бы. Но зато осталась бы жива другая Россия. Та, в которой жили Сашенька и Шурка Русановы, мои родители, другие люди… Осталась бы жива та Россия, которая была до революции. Она могла бы возродиться, если бы…
– Рита!
Она опомнилась.
– Ладно, не будем об этом. Поговорим о деньгах. Мне следовало самой завести речь о них. Я просто забыла. Честное слово, я обо всем забыла рядом с тобой!
Какой у него враждебный, недоверчивый взгляд. Что, не верит, будто ради любви можно забыть обо всем на свете? Странно. Вроде бы советские школы воспитывают своих учеников в презрении к материальным ценностям…
– Ну слушай. В сорок первом году в нашей семье появился один человек. Фамилия его была Юрский, хотя мы знали его как Сазонова. Он спас мне жизнь, из благодарности мои родители приютили его, потому что ему некуда было пойти. Он прожил у них в доме всю войну, а в тот день, когда отряды R?sistance вошли в Париж, его убили на площади Мадлен, недалеко от нашего дома. Он погиб, второй раз спасая мне жизнь! Он предчувствовал свою смерть, поэтому оставил прощальное письмо, адресованное мне и моей матери, в котором просил исполнить его последнюю волю: найти в России его сына и отдать ему деньги, которые в восемнадцатом году спрятал в одном из домов в Сормове.
– Где? – тихо переспросил Георгий.
– В Сормове.
– Так вот почему… – Он смотрел расширенными глазами. – Так вот почему ты ездила тогда в Сормово, да? В тот вечер, когда…
Он осекся.
– Да, – кивнула Рита. – Я поехала посмотреть, цел ли еще тот дом, о котором говорилось в письме. Видишь ли, некогда Сазонов… Юрский… работал врачом на Сормовском заводе. А мой дед, отец моей матери, Никита Ильич Шатилов, был на том заводе управляющим.
– Ты говорила о нем тогда, я помню, – пробормотал Георгий. – Значит, Юрский спрятал сокровища в доме управляющего? Но ведь дом разрушен. То есть клада больше нет?
Да, в самом деле, подумала Рита, советские школы воспитывают молодое поколение в презрении к материальным ценностям. Такая отчаянная надежда прозвучала в голосе Георгия, что даже жаль было разрушать ее.
«Скажи нет! – словно бы шепнул ей чей-то голос. – Скажи нет, верни тот покой, то счастье, которые были с вами всего лишь час назад!»
Нет. Между ними больше не должно быть недомолвок и лжи.
– Юрский спрятал клад совсем в другом доме. Он стоял рядом с домом управляющего. Помнишь его?