Год дурака

Литтмегалина

— Он с тобой? — спросил меня лысый мужичонка в толстовке, тыкая мне в лицо своим мобильником.

— Я не знаю этого человека!

— Да кто же не знает вождя мирового пролетариата! — возмутился Федя. — Пролетариата было вот сколько… — он развел руками, пытаясь показать, как много было пролетариата, но едва не упал и снова вцепился в статую. — А он всех их объединил, воедино созвал и единою черною волей сковал в Мордоре, где… хотя о чем это я? Ленин был добрым! Он лампочку Ильича изобрел!

Толпа гоготала. Кажется, я единственная переживала, что он упадет и сломает себе шею. Вздохнув, я отошла вызвать пожарных. Ожидая их прибытия, я тоскливо поджимала озябшие пальцы в промокших туфлях. Народ потихоньку рассосался. Федя наконец утомился и повис на статуе, покряхтывая от напряжения. Дождь усилился. У меня зуб на зуб не попадал. Я не заслужила всего этого. Чего уж там, даже Ленин не заслужил. Спустя полчаса приехали пожарные и начали смеяться над Федей, а я потихоньку сбежала.

Дома я налила себе горячую грелку и легла на кровать вниз лицом, чувствуя, как внутри все дрожит после пережитых волнений. Можно предположить, что я заснула, если основываться на том, что меня разбудили. В дверь стучали настойчиво и часто, но главное — зачем, ведь есть же звонок?

— Кто там?

— Открывай, подлюга.

Наверное, уже можно было догадаться, что пришли ко мне не с лучшими намерениями, тем не менее дверь я открыла, окончательно убеждаясь в наличии у себя синдрома жертвы. За дверью меня ожидала маленькая (наверное, до звонка она просто не дотянулась) старушка, похожая на крыску — вся серенькая, одежда тусклая, носик остренький.

— Здравствуйте. Вы по какому вопросу?

— Все ты, мерзавка, знаешь, — проворчала бабулька, решительно продвигаясь в мою квартиру.

Неспешно оглядевшись, она достала из своей тряпичной сумки потрепанный цветастый зонтик. Я наблюдала за ее действиями с некоторой настороженностью — так сидящий посреди дороги голубь смотрит на приближающийся автобус.

— Если полиция вас не карает, придется мне самой, старой, браться. При коммунизме таких скверных девок не было… развелись, поганки, при новой власти!

— Бабушка, вы о чем? Вы меня с кем-то перепутали?

— Как же я тебя, гадюка, перепутаю. С сыном моим встречалась? Федей звать?

С сыном? Должно быть, он очень поздний ребенок… и, как я знала, единственный. Что, видимо, означает, что мне будет особенно сложно мирно договориться с его возмущенной родительницей.

— Да-а, — начала я, и тут она ударила меня зонтиком. — Ай!!! Что вы делаете?!

— Больно? А сердцу материнскому не больно? Два года он не пил… мать радовал… работу нашел… хороший стал мальчик… дома сидит, в игры играет… и тут ты, паскуда драная, ему встречаешься… и все!

— Слушайте, если ваш сын влюблен, в этом нет ничего…

— Как же, в любви он! В запое!

Говоря все это, старушка мелкими шажочками приближалась ко мне, помахивая зонтиком с небрежностью настоящего братка. Я пятилась от нее, пока не уперлась задом в стол. И тут она с воинственным кличем сделала сокрушающий ребра выпад, после чего началась сценка из ситкома, когда все бегают друг за другом и кричат, только веселой музыки не хватало. Кто-то мог бы сказать, что это нелепо, убегать от старой бабушки, но они просто не знают настоящих русских бабок, рожденных на вольном хуторе закаленными войной матерями, вскормленных настоящим молоком и сверхвитаминными яблоками, затем поставивших удар локтем в советских очередях, укрепивших нервную систему в чернухе 90-х и на пенсии пробудивших в себе берсерка путем ежедневного двенадцатичасового просмотра криминальных передач.

Внезапно появившийся Эрик прервал нашу идиллию.

— Что за шум, а драки… и драка.

— Еще один разгильдяй, — рассмотрев Эрика, резюмировала старуха, подступая к нему с зонтиком, но Эрик с неожиданной легкостью развернул ее, обхватив поперек туловища, оторвал от пола и понес к двери, несмотря на отчаянные попытки пнуть его по коленям.

— Бабушка, там в магазине в конце улицы сахар продают по дешевке. Прямо-прямо, а потом налево.

Распрощавшись со своей бесноватой ношей и вернувшись в комнату, он рухнул на диван и заявил:

— Ты меня поражаешь.

Я все еще не могла перевести дыхание.

— А при чем тут я? Это все она.

— Только не говори мне, что это нормально, когда чокнутые пенсионерки лупят тебя в твоем же доме.

— Черт, я не знала, что он алкоголик… тогда, наверное, я действительно виновата.

— Если я правильно понял по отрывочным воплям, доносящимся из-за стены, алкоголиком он был до тебя, так что вряд здесь есть твоя вина.

— Спасибо, что помог мне.

— Да не за что. Люблю идиотские ситуации. Они меня забавляют.

Мы помолчали с минуту, затем я спросила:

— Как Деструктор?

— Бросил.

— Зачем ты вообще разрешил ему курить?

Эрик тяжело вздохнул.

— У него невероятно упрямый характер. К тому же его новые старшие приятели не из самых благополучных семей. Я могу втирать ему о вреде курения до бесконечности, но его друзья скажут, что это круто, и он согласится с ними, тем более что сигареты запретны и оттого еще более желанны.

— Значит, следует ограничить его общение с теми ребятами.

— И как это сделать? Перевести его в другую школу, скорее всего, такую же по контингенту? Запереть в четырех стенах? Повесить датчик слежения на щиколотку? Начнется война не на жизнь, а на смерть. Не вариант. А так он за день накурился до рвоты, теперь ему противно, и он говорит, что курят только дураки.

— Я поняла, что ты хотел сформировать внутреннюю позицию, но это прокатит не с любым ребенком.

— Когда мне было девять, со мной еще как прокатило. И своего сына я знаю.

— Где его мать?