Год дурака
Шрифт:
Роланд коснулся моего плеча губкой и нерешительно замер. Ох, ладно. Не рассуждает об особенностях работы с немецкими фармацевтическими компаниями, и то хорошо.
— София, вы трогали мою бритву? — осведомился он сдавленным голосом.
— Нет, — быстро соврала я.
— Она лежала параллельно краю ванны. А теперь располагается под углом примерно в десять градусов.
— Какой ужас, Ярослав Борисович, — съехидничала я.
— Я резко отрицательно отношусь к совместному пользованию гигиеническими средствами…
Я закатила глаза, радуясь, что он не видит моего лица.
— Вот, например, полотенца…
— А что с полотенцами? Мы пользуемся разными.
— Вы вешаете свое слишком близко к моему. И микроорганизмы переползают с одного на другое.
Я стиснула зубы. «Вы и представить себе не можете, что происходит, когда люди трахаются, Роланд».
— Что это у вас на плече? — встревожился он. — Какое-то покраснение. Это не атопический дерматит?
— Спасибо вам за помощь! — я вырвала у Роланда мочалку и выставила его вон.
Заперев за ним дверь, я устало прислонилась к кафельной стене. Что со мной такое, что я навожу мужчину на мысль об атопическом дерматите?
Я легла спать в десять. Роланд — в одиннадцать. Это было начало конца.
Всю субботу мы прослонялись по квартире, стараясь не встречаться. Я откровенно скучала. Тайра Бэнкс, чирлидеры и Сьюзен Элизабет Филлипс смогли бы поднять мне настроение, но в этом доме даже употребление героина встретило бы меньшее осуждение.
В половине одиннадцатого Роланд протянул мне бокал шампанского.
— Нам действительно нужно немного расслабиться.
Удивительно, но мне показалось, что он пытается быть милым или вроде того.
Захватив шампанское, мы переместились в спальню, где, незаметно для себя, я быстро прикончила всю бутылку, с незначительной помощью Роланда. В одиннадцать он выключил люстру и включил ночник, излучающий холодный голубой свет. Не слишком уютно для ноября. После того, как мы распили вторую бутылку шампанского, случилось чудо не меньшее, чем явление Богоматери в небе над Францией: мы с Роландом погасили ночник и занялись сексом. К тому времени у меня разболелась голова от шампанского, да еще мешал переполненный мочевой пузырь, и порой меня настолько отвлекали неприятные ощущения, что я забывала, где я, с кем и чем занимаюсь. Роланд действовал четко и последовательно, что не оставляло сомнений — когда-то, прежде чем решиться на практику, он внимательно изучил теорию и, проложив маршрут, с тех пор следовал по нему без изменений. «Вот поэтому роботы никогда не заменят людей», — думала я, наблюдая, как по потолку ползут синие тени.
Когда все закончилось, Роланд позволил моей голове полежать на его плече ровно пять минут (уверена, он отсчитывал секунды) и бросился в ванную. Пока он отсутствовал, комплексы и фобии реяли над моей головой, как воронье. Что вызвало у него такое отвращение, что после меня он отмывается уже полчаса?
— Почему мы не делали этого раньше? — спросила я, когда Роланд соизволил вернуться, уже облаченный в пижаму, закрывающую его тело от подбородка до пальцев на ногах.
— Потому что была не суббота.
— А что с субботой?
— В будни я слишком устаю на работе. В субботу же чувствую себя достаточно отдохнувшим.
— А в воскресенье?
— В воскресенье мыслями я уже на работе.
Хорошо, что он не еврей. А то шаббат лишил бы его последней возможности оставить потомство.
— Удивительно, что ты не потребовал от меня справки от гинеколога, — после свершившегося я решила наконец перейти на «ты».
— Я запросил твою карту в клинике, обслуживающей нашу компанию.
— Как я сразу не догадалась, — вздохнула я.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи с равнодушными интонациями соседок, встретившихся с ведрами возле мусоропровода. Вскоре дыхание Роланда стало редким и глубоким, а я все лежала и смотрела в темноту, вспоминая, что нужно моргать только когда глаза начинало жечь. Спустя час или больше я тихо встала, нащупала телефон и выскользнула в ванную.
Я слушала гудки до упора, пока холодный женский голос не известил меня, что абонент недоступен. Вдруг ослабев, я присела на край ванны. Эрик был доступен всегда. Он отвечал, когда я звонила, открывал, когда я стучалась в его дверь, и приходил, когда я звала. В любое время дня и ночи. Без него разверзлась зияющая пустота, и в нее посыпались оптимизм, жажда общения, мелкие радости дня, значимость вещей и событий, все, что наполняло мою жизнь. И я осталась одна в тишине.
Слезы падали на мои колени и, разбиваясь, превращались в маленькие лужицы.
Проснувшись утром, я увидела десяток пропущенных вызовов от Эрика — он все-таки перезвонил! Вот только я вчера не обратила внимания, что звук телефона отключен… дура. Я уже решилась набрать его номер, когда на дисплее высветился звонок. Я нажала кнопку «принять».
— Да, мама, все хорошо. Я больше не живу в той квартире. Я переехала к своему директору. Он ищет жену-рохлю, которая будет следовать за ним, не отсвечивая, и решил, что я вполне подходящая кандидатура. Да, мама, это правда. Да, я вас познакомлю.
Она молчала пять минут, переваривая новость. Потом выдохнула:
— Доча, я невероятно за тебя рада!
Глава 13: Несчастливый Новый Год
Мне никогда не нравилась зима. Кто-то считал, что заснеженная земля похожа на невесту, но я бы сказала, что она одета в саван. Декабрь был тем более угнетающим, что за ним следовали январь и февраль.
Когда утром я выходила из дома, снег был белым, а небо черным. К вечеру все смешивалось в непроглядную муть. Блуждая по монохромной квартире Роланда, я думала, что моя жизнь растеряла краски. Да, каждый раз зимой как будто немного умираешь. Или впадаешь в анабиоз. Иначе как объяснить мою глубочайшую апатию?
Мы с Роландом, кажется, начали привыкать друг к другу. Наша совместная жизнь позволила мне узнать о себе много нового: я бросала обувь там, где ее сняла, на кухне не всегда вешала прихватки на крючки, а в ванной порой забывала закрыть тюбик с зубной пастой. Я мыла руки, приходя с улицы, перед едой, после туалета, но даже не задумывалась, что их нужно мыть и в остальное время. Примерно с интервалом в пять-десять минут. Ничего, что они все растрескались — это с непривычки. У Роланда же вон не растрескиваются. У него дубленая кожа.