Год дурака
Шрифт:
Грешная, безалаберная и неряшливая, я должна была встретить Роланда, чтобы он направил меня на путь истинный. Когда он смотрел на меня с тихим упреком, мне хотелось ударить его по лицу, но вместо этого я мысленно вздыхала и делала все правильно. В конце концов, я понимала, как он страдает. Беспорядок был для него больше, чем беспорядок. Крушение основ. Потеря душевного равновесия. Дезориентация и хаотизация. Может, это было ненормально, но я слишком запуталась, чтобы разобраться самостоятельно. Мои нервы расшатались.
Все же, Роланд не был плохим или злым. И прежде чем высказать очередную придирку, он мысленно досчитывал до ста двадцати четырех. С ним вполне можно было жить. Более того, отыщи он похожую на него женщину, они были бы удовлетворительно счастливы, занимаясь сексом по субботам и разговаривая по воскресеньям. Кстати, о сексе. Шестидневное табу Роланда уже не казалось мне таким возмутительным. Не то чтобы мне вообще чего-то от него хотелось.
Итак, я жила, практически не приходя в сознание. Изредка я пробуждалась и меня начинали одолевать разные мысли. Например, что совместная деятельность оздоровляет отношения. И мы с Роландом явно нуждаемся в совместной деятельности. Например, прорыть туннель под Ла-Маншем. Или построить Байкало-Амурскую магистраль. Но, поскольку все это сделали до нас, пришлось довольствоваться чем-то попроще. Посмотреть вместе комедию, например.
Я заметила сомнение на лице Роланда, но он тоже, видимо, размышлял о пользе совместной деятельности и поэтому согласился. Далее мы провели самый дискомфортный час в нашей совместной жизни. Роланд честно старался мне угодить. Проблема в том, что ему было бы легче посадить самолет на картофельном поле, чем разобраться, что является шуткой в семейной комедии. Он напрягался, как бегун перед выстрелом сигнального пистолета («Это смешно? Достаточно ли смешно? Если я проявлю веселье сейчас, будет ли это уместным?»), но каждый раз либо спешил, либо запаздывал. Его натужный смех невпопад был еще ужаснее, чем его чувство юмора. Это било по нервам. Это было хуже, чем китайская пытка водой, капающей на голову, да еще во время четвертования, как раз когда тебя сжигают, обув в испанские сапоги и унижая вербально. Роланд становился печальнее с каждой минутой. И, сдавшись, я нажала на «стоп».
— Попробуем посмотреть что-нибудь с закадровым смехом. Потом. В другой раз. Может быть.
Я находилась не в том месте, не с тем человеком, но это только подстегивало мой вымученный оптимизм.
Следующей попыткой стал боулинг. Хорошо хоть не бои в грязи. Я сорок минут уговаривала Роланда надеть специальную обувь, без которой не пускали на дорожку. Зря — уже на этапе объяснения правил он впал в ступор.
— Я должен сбить как можно больше кегель? Но они стоят так упорядоченно.
Удивлял сам факт, что человек, дожив до его лет, понятия не имеет о боулинге, но эта претензия совсем меня деморализовала.
— Ну да. Чтобы ты мог их сбить.
— Какая здесь мотивация, кроме абстрактного желания привнести в мир беспорядок?
— Э-э… тебе начислят очки.
— Я так понимаю, эти очки невозможно конвертировать в какую-либо валюту, — самодовольно изрек Роланд.
Он пошутил! Вы посмотрите на него!
— Ярослав Борисович… Я не понимаю, что вы… то есть ты несешь. Это соревнование в меткости.
— Меткость не является фактором, определяющим мою карьерную и жизненную успешность.
— Это расслабление! Люди играют, чтобы расслабиться!
— Впустую разбрасывать кегли — очень странный способ расслабиться. С тем же успехом можно давить пластиковые стаканчики или рвать траву на газоне. Чистая деструкция.
— Хорошо. Ты что предлагаешь?
— В детстве я пытался доказать теорему Ферма[1]. Но в 1995 году она была доказана Эндрю Уайлсом.
— А что ты делал после 95 года?
— А потом учеба, работа, стало не до расслабления. Впрочем, всегда можно подумать над проблемой Ландау. И две проблемы Гильберта[2] из двадцати трех пока остаются нерешенными.
— А можно я не буду думать над проблемами Гильберта?
— Только если ты очень занята.
Я почувствовала, что сейчас заору. И буду орать, пока потолок не рухнет на его сверхразумную голову. Заметив гнев на моем лице, Роланд засуетился:
— Ладно-ладно, давай поиграем в этот твой боулинг. Но мы можем при этом не разбрасывать кегли?
В тот день только моя пассивность позволила ему сохранить его жалкую жизнь.
Через неделю в городской музей привезли прерафаэлитов[3], и я решила дать Роланду последний шанс.
Некоторое время мы прогуливались по гулким залам музея, чопорно держа друг друга под ручку, когда возле «Апрельской любви» Артура Хьюза я вдруг увидела Эрика. На нем были старые джинсы, красная куртка и шарф нелепой расцветки. Еще никогда он не казался мне таким элегантным.
— Эрик! — завопила я, едва не уронив Роланда в мощном рывке и напугав бабульку-смотрительницу, дремавшую на стульчике в уголке.
Эрик замер, пристально глядя на меня. Потом зашагал мне навстречу.
— Привет! Что ты здесь делаешь? — я потянулась обнять его, но передумала и отступила на шаг. Эрик сунул руки в карманы. — Как Игорек? Я пишу ему, но он мне не отвечает.
— Вряд ли он тебе ответит в ближайшее время. А я зашел с компьютерами помочь — у меня тут подруга работает.
Подруга? Что еще за подруга? Не слишком ли много у него подруг? Неприятные мысли мелькнули и скрылись. Я пожирала лицо Эрика взглядом. Вблизи я заметила, что выглядит он не очень хорошо — глаза и крылья носа покрасневшие, щеки бледные, лицевые кости проступили четче. Простудился? Раньше он никогда не болел.
— С кем ты разговариваешь? — поинтересовался подошедший Роланд.
— Да так, мы…
— Это твой сосед? — догадался Роланд.
Странно, я думала, он не слушает, когда я рассказывала ему о моей прежней жизни.
— Бывший сосед, — подчеркнул Роланд.
Эрик окинул Роланда взглядом:
— С виду почти нормальный.
— Не могу сказать о вас того же, — насупился Роланд. — Я бы посоветовал вам сменить гардероб.
— Ничего страшного. По одежде встречают, а провожают по уму. Так что это вам нужно беспокоиться, — не остался в долгу Эрик.