Год на Севере. Записки командующего войсками Северной области
Шрифт:
Подводя итог изложенному, получается, что силы союзников во всем огромном районе области измерялись количеством около 40 рот, что при слабом составе рот давало не более 5–6 тысяч человек сборных единиц, чрезвычайно пестрого по качеству состава.
Русские силы фактически еще были в зачатке, кроме отмобилизованного батальона, небоеспособного и нетвердого по духу.
Полным хозяином всех этих сил был генерал Айронсайд и его штаб, который представлял собою довольно интересное зрелище.
Начальником
Тут же при начальнике штаба было отделение, ведающее разведкой сил противника. В этом отделении работал и полковник князь Мурузи, в чине английского лейтенанта.
В том же здании помещалось и отделение «снабжений», целиком подчиненных генералу Ниддэму, который и был фактическим хозяином всего продовольствия, обмундирования и вооружения, получаемого войсками.
Высокий, элегантный и обходительный, первоначально он производил очень хорошее впечатление. Впоследствии мои отношения с ним несколько охладились, так как Ниддэм не понимал и не хотел понять ни наших русских интересов, ни исключительного положения области.
В особом здании помещалась организация, носившая название «Военный контроль». Военный контроль в области имел значение чисто политическое. Его представители, рассыпанные по всему фронту, вели работу по охране интересов союзных войск, наблюдению за населением и сыску. По существу, это была чисто контрразведывательная организация с громадными правами по лишению свободы кого угодно и когда угодно.
Английские интересы были представлены в контроле полковником Торнхиллом, прекрасно и почти без акцента владеющим русским языком. Отлично знакомый с Россией дореволюционной, переживший немало и во время революции, Торнхилл являлся одной из центральных фигур по борьбе в области с большевистской пропагандой. Хорошо понимающий русскую действительность, он пользовался и соответствующим влиянием в штабе.
Другим членом контроля был граф Люберсак, представлявший интересы Французской республики. Осведомленность у графа Люберсака была поразительная. Обаятельно-любезный и широко гостеприимный, он собирал у себя в доме и англичан, и американцев, и русских.
Недалеко от «контроля» в особом доме помещалось огромное управление английского коменданта города, полковника Кроссби, ирландца по происхождению. Этот представитель английской власти заслуживает совершенно особого внимания. Я думаю, никто из английских военных чинов не сумел завоевать такое расположение и такие горячие симпатии, какими пользовался Кроссби в самых широких кругах.
Я помню речь его, произнесенную в клубе, при огромном количестве английских офицеров, по случаю дня Нового года. Он указывал своим соотечественникам, что они «гости» в Архангельске, и требовал у них и соответствующей корректности в отношении населения и русских офицеров. Каждое его слово было проникнуто не только симпатией к России, но и глубоким уважением к ее величию, даже в несчастье.
На другой день после этой речи я счел своим долгом быть у Кроссби с благодарственным визитом.
Этот обворожительный человек старался делать добро даже в кругах, не имеющих никакого отношения к его служебной деятельности.
Представитель высшей французской военной власти был полковник Доноп, начальник военной миссии.
Полковник Доноп до Великой войны отбывал «стаж» в лейб-гвардии Драгунском полку и всегда носил полковой значок, поднесенный ему офицерами. Он знал русский язык и был хорошо знаком со старой армией и с революцией.
Я уже упоминал о Лелонге, связанном со мною личною дружбой. Здесь добавлю только, что раз в тяжелые минуты большевизма Лелонг, с большою опасностью для себя, спас мне жизнь. В этом эпизоде участвовал также капитан Барбье, которого я знал еще на Французском фронте. Этот Барбье оказался тоже в Архангельске.
Французская военная миссия, помимо ее сотрудничества в моем трудном деле, для меня всегда была группой моих личных друзей, о которых я сохраняю самые светлые воспоминания.
Военные представители других стран прямого участия в формировании армии не принимали, и потому говорить о них буду только попутно, в связи с описанием событий.
Конец ноября в Архангельске ознаменовался рядом торжеств по поводу наступившего перемирия на европейском фронте.
В первый же день я попал на торжественное заседание, с участием правительства, в клубе, организованном У.М.С.А. для солдат союзнических частей, в одном из лучших помещений в городе.
Горячие патриотические речи, произнесенные Н.В. Чайковским и вожаками демократии в городе, произвели на меня двойственное впечатление. Я сочувствовал им всею душою, но разум подсказывал, что долгожданное перемирие на европейском фронте не послужит успеху дела Северной области. Измученные войной войска, заброшенные на далекую, чуждую им русскую окраину, не связанные военными обстоятельствами, будут тяготиться их ссылкой. А без этих войск никакая работа долго еще не будет возможна.
В этот же день г-н Нуланс произнес одну из своих блестящих речей. Он говорил, конечно, по-французски, но стоявший за ним лейтенант Манжо, великолепно владевший русским языком, немедленно и с теми же интонациями, в красивом переводе, фраза за фразой, передавал эту речь аудитории.
Конец ознакомительного фрагмента.