Год у американских полярников
Шрифт:
— Нет, проклятый доктор! У меня семья, двое детей. Я не могу сейчас оставить их сиротами или идти из-за тебя под военный трибунал. Но я когда-нибудь сделаю то, что сказал.
«Ах я дурак, дурак», — думаю я сейчас. Полез как боевой петух: «пойдём за барак». Но ведь кто-то же сделал его таким, что, дай ему в то время палку, а на конце штык, он бы «не дрогнул»…
Тогда я отошёл в сторону оскорблённый: «Как же так? Без повода! Без предисловия!»
Так вот, значит, как выглядит это в жизни? Да нет, несерьёзно все это. Надо просто забыть и все.
— Игор, стой! В чем дело? Мне передали ваш разговор. Кто это был? — Передо мной стоял лейтенант-комендер Джон Донелли, заместитель начальника станции. Многие на станции не любили Донелли. Он был слишком прямолинеен, что ли, слишком ура-патриотичен. Например, тогда, во время ведения Америкой войны во Вьетнаме, многие военные здесь считали, что это необходимо, но соглашались с тем, что война эта грязная, старались избежать личного участия в ней. Донелли же везде говорил, что он мечтает после Антарктиды отправиться во Вьетнам. Нет, я не мог объяснить ему, что произошло. Поэтому я сказал только:
— Все в порядке. У меня нет никаких претензий ни к кому. Я не знаю, о чём разговор.
— Игор, ты должен сказать все. Ты не понимаешь, как это серьёзно, — начал умолять Донелли. Но мы так и не договорились ни о чём.
«Пустое», — подумал я.
На другой день, когда я утром готовился к выезду на лёд, позвонил телефон:
— Игор, это я, Дасти, — раздался в трубке голос начальника станции, — если можешь, брось все дела и зайди ко мне. Я дома. Дело очень срочное.
Через минуту я уже снимал парку в просторной прихожей «дома адмирала». Дасти ждал у входа в большую светлую комнату, увешанную эмблемами и вымпелами кораблей и военных частей. Вид у него был расстроенный.
— Кофе, Игор? Садись. Джон Донелли мне все рассказал.
Он выложил на стол пять фотографий, на одной из которых был Плинт.
— Скажи, Игор, кто из них?
— Послушай, Дасти, зачем ты развиваешь это? Забудь. Ничего не было. Я не могу тебе ничего рассказать.
— Нет, ты должен, Игор. Джон прав. Дело серьёзное. Дело даже не в тебе. Но как это все отразится на содружестве наших экспедиций? И потом, Игор, если что-то случится, я не получу повышения по службе, — улыбнулся он. — Скажи, кто он? Я только поговорю с ним, объясню, что он не прав. Ведь это он, да? Ну посмотри, — он показал на Плинта.
Я кивнул.
— Боже мой, это Плинт, я так и чувствовал, а ведь это такой исполнительный солдат…
— Послушай, Дасти, ну что ты скажешь своему Плинту? Ведь он действительно хороший солдат. Он же готов рискнуть жизнью, чтобы разделаться с одним из потенциальных врагов, каким он меня считает. Ну что ты скажешь ему: не верь всему, чему учат тебя наставники?
Мы помолчали, а потом Дасти полез в шкаф, где хранились напитки из адмиральских запасов. Ведь сегодня был не обычный день. Так закончился для меня самый большой праздник Антарктиды — День зимнего солнцестояния — День середины полярной зимы. Ну а с Плинтом мы потом, через несколько месяцев, сидели за одним праздничным столом. Смеялись и шутили и не вспоминали о том, что было. Что помогло? Беседы Дасти? Думаю, нет. Мы с ним вместе пережили полярную зиму. Зимовали вместе. Это уже много.
Чифы
Когда началась настоящая полярная ночь и выезжать на лёд мы стали реже, я лучше познакомился с тем удивительным племенем людей «нэви», которые называются «чиф-петти-офисерс».
Старшим среди чифов был Миллиген, являющийся одновременно и «мастер эт армс» (что-то вроде шерифа в США). Он один имеет право арестовать любого дебошира на станции. В знак его особых прав на груди у него висит огромная белая металлическая бляха, что-то вроде шериф ской звезды. По-видимому, чиф Миллиген гордится этим, так как он никогда не снимает этой «медали», хотя она, наверное, мешает ему, болтаясь при ходьбе, да и каждый человек в Мак-Мердо и так знает, что он «мастер эт армс».
Его специальность — радиолокационный привод и обеспечение посадки самолётов. Но сейчас зима и нет самолётов. Да и как «мастер эт армс» он тоже бездействует. Никто никого не бьёт и наручники ржавеют в его кармане. Миллиген шуточно переживает это. «О-о! — сокрушённо говорит он. — Если бы где-нибудь поблизости жили хотя бы десяток женщин, я бы имел работу, но их нет — и нет нарушений по службе. Никто не ходит в самоволку, никто не теряет рассудка. Если кто и выпил больше, чем надо, то его выдают только неверная походка и слишком громкий разговор».
Миллигену сорок пять лет, из них уже двадцать лет он служит в «Нэви». Чиф чуть выше среднего роста, худой, с лихо закрученными усами. Дома семья, пятеро детей.
— Тебе хорошо, Игор, у тебя ребята, а у меня одни девочки, — говорит он, вздыхая.
Помолчали. Посерьёзнели. Мы разговариваем в клубе чифов. Играет весёлая музыка.
— Посмотрите! — вдруг закричал на весь клуб Миллиген: — Москва нас опять обманула, она прислала нам нерусского!
— Как нерусского? Я русский, — запротестовал я.
— Нет! Ты не русский! Посмотри, как ты пьёшь водку. Разве так должен пить её русский? Настоящий русский должен после этого осмотреться, выбрать самое красивое зеркало и трахнуть в него пустой стакан. Разве ты не смотрел наш фильм «Война и мир»? Там русские делали именно так.
Все захохотали.
— Ты знаешь, Миллиген, Москве-то легко было послать одного нетипичного человека, — подхватил я шутку. — А вот где Америка нашла столько нетипичных американцев, чтобы послать их на Мак-Мердо, я не знаю.
— Как нетипичных? — теперь уже возмутились чифы.
— А так. Чем должна время от времени кончаться выпивка в баре, где сидят столько американских мужчин? Кто-то, конечно же нарочно или нечаянно, должен обидеть кого-то. И обиженный должен вытащить кольт сорок пятого калибра и всадить несколько пуль в обидчика. И тот должен медленно, обязательно винтовым движением сползти с табуретки и рухнуть на пол. Да это же ясно — достаточно посмотреть любой американский боевик. А тут я живу у вас на станции столько месяцев, и никто из вас не убил друг друга. Какие же вы американцы? Вы что, свои картины не смотрите?