Год в Касабланке
Шрифт:
Но только в Марракеше мы отдались искушению в полной мере. Местная медина — это империя искусства и ремесленного мастерства. Долгими пыльными днями в ее узких улочках бьется неистовый пульс жизни: запряженные ослами тележки, полные керамических горшков; целая армия продавцов бронзовых светильников и серебряных ламп; мальчишки, зазывно предлагающие грубые деревянные игрушки; просящие милостыню слепые; обгоревшие на солнце туристы с фотоаппаратами в руках; карманные воришки и переодетые полицейские; велосипеды и мотороллеры; предсказатели судьбы и заклинатели змей; сумасшедшие
Каждый клочок пространства здесь заполнен каким-нибудь товаром: подносы со свежей нугой, блестящие на полуденном солнце, уйма фисташек и кураги, жареного миндаля, неочищенного ореха пекана. Здесь вы найдете и шафран, горы его, и пряный лимон, и инжир с кусками говядины, срезанной с кости.
В тот самый момент, когда мы полностью лишились сил и готовы были умереть от удушья, владелец одной из лавок поманил нас пальцем, приглашая зайти. Внутри было прохладно и тихо. На полках была разложена привлекательная смесь всякой всячины. Хозяин закрыл дверь, задвинул засов и предложил нам мятного чаю.
— Добро пожаловать в мой оазис.
Я в шутку спросил, уж не взял ли он нас в заложники. Владелец лавки, похожий на живой скелет, передал мне стакан чая.
— Я не вас запер, я заперся от них.
Мы выпили чаю и осмотрели сокровища, расставленные по полкам. Там были терракотовые горшки с зигзагообразными орнаментами, верблюжьи попоны из Сахары и коврики, сплетенные из волокон травы альфа. Были здесь и коврики-килимы с контрастными красными, желтыми и зелеными пятнами, серебряные броши, подвески с каллиграфическими надписями, древние берберские брачные контракты, написанные на деревянных цилиндрах. На задней стене висел фонтан в форме газели, а рядом с ним были сложны гадальные бронзовые чаши с выгравированными тайными надписями.
Мой взгляд привлекла замечательная кедровая дверь, подпиравшая витрину. Он была украшена звездой Давида и надписями на иврите.
Владелец лавки заметил мой интерес к ней.
— Вы удивлены, не так ли? Удивлены тем, что видите здесь еврейскую дверь?
Я подтвердил, что так оно и есть.
Торговец распрямил спину.
— Возможно, между арабами и евреями не все так просто, но без евреев Марокко было бы гораздо беднее.
Я сказал ему, что слышал, якобы у короля есть не один советник-еврей, а также что я читал об истории евреев в этой стране.
— Мои предки евреи, — сказал тощий торговец. — Мы прибыли сюда из Андалусии семь веков назад и гордимся нашими традициями. Поколения за поколениями мы хранили нашу иудейскую веру, мирно уживаясь с арабами-мусульманами. Но двести лет назад султан Марокко наложил на еврейские семейства непосильные налоги. Другого выхода не было — пришлось принять ислам.
Прежде чем покинуть гостеприимное убежище магазина, мы купили там гадальную чашу, килими маленькую серебряную шкатулку. Хозяин отодвинул засов, пожелал нам всего доброго и вручил мне свою визитную карточку. Я прочел его имя — Абдул-Рафик Коган.
В Касабланке меня ждала
Я путешествую по югу Марокко. Еда была великолепной везде, кроме Сиди Ифни. Нам подали очень подозрительный бифштекс. Бог знает, что это было за мясо. Оно оказалось несъедобно. От него отказалась даже моя кошка-компаньонка.
В конце мая я на три дня слетал в Лондон на премьеру своего фильма. Это была одна из тех скучных поездок, которые обычно заполнены вынужденными разговорами и одиночеством. Я постоянно скучал по детям, Рашане и Дому Калифа. Я повстречался со своим старым школьным приятелем, который все еще находился в плену традиций: словно зомби ежедневно ездил на работу и обратно домой и общался с псевдодрузьями. Мы посмеялись над английской жизнью, над ужасной сборной мебелью и над перегруженностью информацией. Мне показалось, что на него произвел впечатление мой переезд в Касабланку. Мы всегда тайно мечтали вместе вырваться на свободу, но его что-то удерживало. Когда я уходил, то пошутил, что мой приятель будет до конца дней своих привязан к бутербродам с курицей карри и унылой британской погоде.
— Это все, что доступно моему пониманию, — сказал он.
Ровно через час после моего возвращения в Дар Калифа раздался стук в ворота. Я сказал Рашане, что это, должно быть, Хичам пришел справиться, нет ли новых марок. Но это оказался не он, а его жена, Кадия. Белки ее глаз стали свекольного цвета. Похоже, что она много плакала. Я пригласил женщину войти, но она отказалась.
— Мой муж умер два дня назад. Его сердце перестало биться.
Я выразил ей свои глубочайшие соболезнования.
— Он сказал мне, что если с ним что-то случится, то я должна передать вам вот это.
И вдова старого филателиста протянула мне большую коробку.
Я отнес ее в свой кабинет, включил настольную лампу и заглянул внутрь. Там были сложены альбомы с марками. Хичам научил меня многому — это касалось не только Марокко, но и самой жизни. Я сидел и грустил о потере такого мудрого друга. Одновременно меня охватила радость оттого, что наши пути пересеклись и что я сумел так долго и прекрасно беседовать с ним в обмен на почтовые марки.
Спустя тридцать дней после изгнания джиннов Осман сказал, что он хочет мне кое-что показать. Я спросил его, что именно. Он попросил меня пока не задавать вопросов и следовать за ним. Осман повел меня к конюшням, туда, где сторожа украдкой распивали мятный чай. В Дар Калифа было четыре конюшни, расположенных буквой L. Одну занимали сторожа, другая была забита старыми лестницами и веревками, садовым инструментом, колючей проволокой и сломанными стульями.
Осман толкнул дверь в конюшне слева. Внутри было так много всего навалено, что дверь не поддавалась. Осман толкнул ее еще раз. И еще.