Год великого перелома
Шрифт:
Таисья не слышала советов Судейкина. Она заманивала овец в ворота опустевшего своего двора. Перекрестилась. Слава те Господи, всех лошадей с подворья вычистили. Теперь овец в один хлев, корову — в другой. Красуля много недель стояла в чужом доме, голодная. Корова жадничала, прямо из рук хватала сено, на брюхе насохли большие навозные бляшки. Вторая корова, Звездка, тоже стельная, была не обобществленная, все эти недели стояла дома, она, казалось, не узнавала свою напарницу, ревниво помыркивала. «Отвыкла! — подумала Таисья Клюшина. —
— Степан! Дедко! Где лошадь-то?
Дедко Клюшин не торопясь нюхал в проулке табак с Климовым.
— Теперь, значит, такое дело, куды, Савватей Иванович, Игнаха-то повернет, направо или налево?
— Этот пойдет в одну премь! — сказал Савватей.
Таисья отступилась от них, побежала искать Степана.
Степан Клюшин до чего человек спокоен — в самый главный момент взял да и уехал в лес за хвоей. Таисья и забыла про это. Когда вспомнила, куда ей было деваться? Не могла она остаться одна, минуты были особые. «Дожили до Христова дня!» — сказала баба сама себе и побежала к Роговым.
Куземкин с Лыткиным все сидели на крыше и ждали подмоги. Уже в сумерках Володя Зырин изловил наконец барана и совсем уж в потемках прибежал выручать председателя. Поспешно отставил лестницу, поднял ее на дыбы, приоторвал от земли и рывком прислонил к церковному карнизу.
— Слезай, Митрич! — кричал Зырин. — Пока ты тут с Богом воюешь, от колхоза остались рожки да ножки.
— Какие ножки? — не понял председатель Куземкин, задом спускаясь на землю.
— Одно названье осталось! Разогнали скотину.
— Это как так? — Митя получил наконец свободу, ступил на снег. — А ну, пойдем в контору.
— В конторе засел Жучок. Ворота на крюк и никого не пускает.
Митя Куземкин открыл рот. Тем временем спустился на землю и Миша Лыткин. Председатель снова обрел дар речи:
— Михаило, беги запрягай Зацепку. Нет, погоди, лучше Шибру. Сразу поезжай за Сопроновым!
— Какая тут запряжка? — выручил Зырин сникшего было Мишу Лыткина. — Не то что лошадей, и вожжей не осталось!
— Пешком!
Но тут даже безответный Лыткин не согласился:
— У меня, Митрей Митревич, с утра маковой росинки в роту не было. Завтре уж-Куземкин стих. Он и сам еле стоял на ногах. Голодный, замерзший.
Единственное, что ему хотелось сейчас, это уйти подальше от кладбища. Домой! Поесть бы да и забраться на печь, это бы еще лучше. Он велел Мише Лыткину собрать инструмент и веревки, а сам сунул руки в карманы:
— Пошли!
— Куда? — спросил на ходу Зырин.
— Сперва в контору.
— Жучок в контору не пустит! — убежденно отсоветовал Володя Зырин.
— А кто ему ключ дал? Ты, что ли?
— Ключ? Будет он ключ спрашивать! — разозлился Зырин. — Пешню у Новожилова взял, замок с пробоями выдрал. Ты что, не слыхал, что он тронутый стал?
— А тронутый, дак ему место в Кувшинове, отнюдь не в конторе! — Митя даже остановился. — Ты, товарищ Зырин, куды глядел своими глазами?
— А ты куды? — еще больше обозлился Зырин. — Он вон без порток на улицу выскочил! Всех коров со двора вытурил, кроме своей. И ворота на крюк. Я тебе не милиция…
Председатель не ответил. Он споро шагал к дому Жучка. Рядом, также споро, ступал счетовод, а сзади, пытаясь не отставать, пыхтел коротенький Миша Лыткин. «По дороге зимней скучной тройка борзая бежит!» — припомнил Зырин школьное стихотворение. Ему стало сперва смешно, потом стыдно. Чего он у Жучка забыл? Одна амбарная книга, в которой записаны фамилии. Еще старые лошкаревские счеты, да и те без многих костяшек… Скотину развели по домам, колхоз разбежался в разные стороны. Нет, в этой «конторе» и делать сегодня нечего…
Днем Зырин успел прочитать в газете сталинскую статью, спервоначалу не поверил своим глазам: «Вот те раз! А как ловко повернул дело товарищ Сталин! Сам-то вроде и ни при чем».
Счетовод посулился вечером к Степану Клюшину, чтобы прочитать статью старикам, но газетку кто-то прихитил. Где она теперь, эта газета? Ищи свищи… Были у счетовода и другие заботы: в избе Самоварихи собиралось игрище. Шибановские девки как взбесились, готовы плясать каждый день или через день. Забыли и про Великий пост. Сегодня на игрище сулились ольховские. Зырин с неодобрением покосился на Митю: «Сидел бы на крыше-то! — со зла подумалось счетоводу. — И этот, Миша-то… Перетаптывается, как медвидь перед страньем…»
Около Жучкова крыльца, то бишь у колхозной конторы, перетаптывался нынче не один Миша Лыткин, а все трое, в том числе и сам Зырин, еще оравушка ребятни. Начали появляться кое-кто и большие, вроде того же Климова.
— Чево, Митрей, не пускают? — спросил Савватей и сочувственно почмокал мохнатым ртом. — Коли так, дак и скажи ему: Северьян Кузьмич, становись сам председателем! Вот и будет дело с концом!
— Ежели бы раму выставить? — посоветовал Миша Лыткин.
— Истинно, — сказал Савватей. — Все одно, што в двери ходить, што в окно.
— Ломись, отопрет! — крикнул счетоводу Куземкин.
— Нет, не отопрет! Пошто он отопрет? Он у сибя дома, — опять резонно заметил Климов.
Митя поглядел на него, но ничего не сказал. Промолчал.
Народ, особенно подростковый, снова копился вокруг.
— Брысь! Палоголовцы! — Володя шутливо кинулся на ребячью стаю. Малолетки отпрянули, но тут же снова начали окружать конторское крыльцо и начальство.
— Ломись! — опять приказал председатель то ли Лыткину, то ли Зырину.
Зырин постучал кулаком по воротнице. Побрякал железным колечком. Жучок не отозвался. Появился и Киндя Судейкин. «Этого только и не хватало, — в сердцах подумал Куземкин, — таких стихов навыдумывает, что и до району дойдет».