Шрифт:
Глава1.
В какой момент мы понимаем, что погружаемся в пустоту? Неосознанно или всё-таки с осознанием собственной беспомощности каждый приближается к точке необратимости, деля жизнь на до и после. С точки зрения формальной логики нельзя предусмотреть все проявления на сто процентов. И нет разницы происходит это дома, на улице, на работе. Просто в один момент приходит осознание, что больше ничего нельзя поменять, что уже всё изменилось, и ты сидишь в новых для себя обстоятельствах, а всё, что тебя окружало стало другим. В полуночных снах нельзя найти истины, так и в реальности истина не всегда подводит к пониманию. Да, осознание всегда на шаг отстаёт. А на сколько этот шаг будет длинным лишь одному тебе предстоит выяснить.
Вот сидит человек на обычной больничной кушетке
И вот ты сидишь и сидишь. Много людей проходит мимо, не замечая того, как терпеливо ты ожидаешь, всё ещё надеешься, но уже где-то глубоко понимаешь, что ждёшь напрасно. Но больше ничего не остаётся. Просто сидишь и ждёшь. Сидишь и вглядываешься в лица. Вот он. А нет, нужно ещё ждать. Смотришь в следующее лицо, и снова промах. Тебя не видят, проходят мимо. Уже становится трудно понять, где и что пошло не так. А может и ты нереален, как ещё объяснить, что смотрят сквозь, не замечая.
Вообще очень странная штука – время. Когда ты проживаешь жизнь оно вроде идёт, но ты этого не чувствуешь, и раз, уже поздно, и два, пора спать, чтобы завтра начать новый круг. Но для кото-то круг заканчивается и можно ли назвать это свободой? А с другой стороны когда чего-то ждёшь, волнуешься, то время намеренно тянется, и настолько, что в конечном счёте погружаешь в транс, и ты один остаешься в своём медленном переживании, но другие продолжают двигаться с обычной скоростью. Пытаешься отвлечься, но что-то непременно будет раздражать. Вот, например, эта лампа. Все мы знаем, как бесит, когда начинаем мигать лампочка в светильнике или люстре, не важно. И вот она мигает, да поначалу это раздражает, но в скором времени привыкаешь, принимаешь ситуацию и двигаешься вперед, не замечая, но, когда все мысли сосредоточены на ожидании, она мигает как будто намного сильнее, чаще, будто пытается вызвать ещё большее отторжение. Не думаю, что персонал больницы обращает внимание на эту мелочь, они сосредоточены на чём-то более важном. Но ты-то ничего не делаешь, просто сидишь, а она мигает и мигает, погружая в больший транс. Можно начать сопротивляться, смотреть в другую сторону, но не важно свет распространяется далеко, и сбежать не получится. Ты во власти света и тьмы, нельзя бороться с тем, чего не видишь.
И вот спустя время, когда уже ничего не ждёшь, кто-то решает смилостивится. Тебя замечают. Ты всё же реален. Взгляд этой девушки всё говорит за себя. Она ещё совсем молодой врач, не привыкла к боли и ужасу, которые будет преследовать всю жизнь. Сейчас её взгляд полон тоски и жалости, но вскоре он не будет таким мягким, он утратит прежнюю теплоту, будем менее прозорливым. Мы все меняемся, но врачи гораздо быстрее, погружаясь внутрь себя, чтобы не стать частью кошмара. Все мы, когда только начинаем свой путь верим, что нет, со мной так не будет. Но это случится, не потому что ты станешь злой и тебе будет всё равно нет, в большинстве своём люди всё-таки человечные что ли, утратить базу, основу довольно трудно, пока ты в ладах с собой. Но если не стать жёстче, и продолжать взваливать весь груз на себя, то сгоришь полностью и ничего не останется, абсолютное ничего. Я знаю, что она скажет мне, могу предугадать, как неловко ей будет, когда перейдёт недозволенную черту, но это пройдёт. Всё проходит рано или поздно.
***
Тот день я не смогу забыть никогда. Тот пасмурный октябрьский день, осень уже полностью вступила в свои и права и полностью захватила ситуацию. Она не давит, но обречённо поддерживает хаос, создавая ветер и дождь, будто желая испепелить, что осталось.
Как справится с болью, с утратой? Похороны и так не самый приятный процесс, но если ещё и день мерзопакостный, вокруг туман и морось, то как не впасть в большее уныние? Да, это тяжело и нет ничего хорошего в том, что умирают люди, особенно когда были так молоды. Это неправильно, но борьба со смертью не приносит пользы, по большому счёту вовлекая нас в бессмысленность, просто стоит принять тот факт, что смерть не имеет второго шанса.
Я стоял прямо напротив гроба, в котором нет отражения человека, который был прежде знаком. Человек утратил основную свою функцию – жизнь, да, там уже нет человека, просто слабое тело, без права функционировать дальше. Как абсурдно, наверное, это кажется со стороны, стоять здесь. Как можно принять факт того, что человека, которого ты знал более десяти лет, больше не рядом. Ты придёшь домой, а он нет. Вы не скажите другу другу, что не смогли сказать раньше. Не встретите ещё один день. Не скажите люблю или извини. Не займётесь сексом. Вас больше нет, остался только ты и твои воспоминания, больше ничего.
А ещё хуже, когда пытаешься оглянуться по сторонам и видишь убитые горем лица. Каждый переживает своё горе по-разному. Вот в стороне стоит её брат, стоит с видом как будто ничего не случилось, но он ещё не прочувствовал, а это намного больнее, отсроченные чувства сжирают заживо, повезёт, если хоть что-то останется. Его можно понять он такой молодой, ему всего шестнадцать лет, начало жизни. Нужно думать о любви, учёбе, поступлении в ВУЗ. Нужно гулять с друзьями по торговому центру, ходить в школу, играть в игры, а не присутствовать на похоронах старшей сестры.
Как же мучительно сложно принять смерть. Можно было бы принять, если бы в гробу был человек преклонного возраста. Да, это всё равно больно и грустно, нет никаких сомнений, но это правильнее, не должны лежать в гробах такие молодые, это даже не абсурдно, просто страшно.
А вот и её мать, стоит ближе всех, застыв в мгновении, словно сама лишилась жизни. Никогда не забыть мне тот взгляд отчаяния и безысходности, запечатлевшийся на её, тронутой морщинами, коже лица. В этом взгляде я помню нечто неуловимое, невозможное объяснить. То было лишь секундой, но в момент, когда она отвернула взгляд от тела своей дочери и устремила свой взор на меня, я почувствовал, что она всем бы сердцем желала, чтобы я там лежал вместо своей жены. Не знаю винит ли она меня в её смерти, но это и не важно. Теперь уже ничего не важно. Вне всяких сомнений я чувствую свою вину. Вину что не говорил так часто, как я люблю её. Вину, что так мало был рядом. Вину за то, что у нас так и не появилось детей. Но вины за её смерть в этом бесконечном списке не числилось.
В тот день я как обычно задерживался на работе. Впрочем, она тоже никогда не стремилась прийти домой раньше. Мы оба были трудоголиками, в полном смысле этого слова. Нет, нам нравилось проводить время вместе, нравилось засыпать в объятиях друг друга, иногда ездить за город. Всё это было прекрасно, и я всегда буду вспоминать это с теплотой. Но именно то, что мы находили вдали друг от друга и делало нас такими близкими. Мы были молоды и хотели познать себя, самореализоваться. В целом иметь свою жизнь, вне спектра чужих интересов, здорово.
Но именно в тот день она ехала с работы раньше обычного. Я помню, как она последний раз позвонила мне и как всегда своим сладким голосом спросила:
– Что бы ты хотел на ужин, дорогой?
В основном наш рацион составляли блюда из магазина или кафе на заказ. Благо финансы позволяли не отказывать себе в этом удовольствии. Разумеется, никто из нас не убирал в квартире, этим занимался клининг раз в неделю. Делегирование обязанностей на других людей составляло основу нашего брака. Но бывали дни, когда моя жена хотела сделать что-то сама, например, приготовить ужин. Обычно такое случалось в дни, когда у неё выгорала важная сделка, фирма заключала контракт или заканчивался тяжёлый многомесячный проект. В такие дни её настроение было необычайно приподнятым, она отпрашивалась пораньше и мчалась на всех парах домой, чтобы поделиться со мной своей радостью. Я любил её за такую непосредственность, за улыбку, за смех. Не всегда у нас, конечно, всё получалось, бывали и грустные дни. Но я любил её и тогда, её редкие вздохи, и как она подергивала губой, пытаясь сдержать слезы. Всё это было в нашей простой жизни, всё как у всех.