Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды
Шрифт:
Мы подошли к забою — стене, преграждавшей дальнейший путь. У его основания лежала большая груда взорванной породы.
— Ну вот тебе и штольня, — сказал Крамов, ставя лампочку на землю. — Проходку начали только недели полторы назад. Породу убираем пока вручную, рельсы еще не до конца проложили, да и электровоз обещают прислать только через два-три дня. В понедельник начнем монтировать зарядную станцию. Все ясно?
Нет, конечно, не все было ясно. Меня интересовало, какие применяются буровые молотки, и трудно ли было произвести
Крамов терпеливо отвечал на все мои вопросы.
Было уже около четырех утра, когда мы вышли из штольни. Я вытащил из кармана подобранные камни и стал их разглядывать. Да, это были ийолиты — одна из крепких пород, серые, чуть зеленоватые осколки с черными блестками.
Мы вернулись в комнату Николая Николаевича.
— Ну, теперь спать, категорически и безоговорочно! — сказал Крамов, сбрасывая с себя кожаную куртку.
Тревожные мысли, надежды, сомнения одолевали меня. Что я увижу на своем участке? Как сумею догнать Крамова, который уже вторую неделю ведет проходку? Как сложится дело с кадрами, с оборудованием?
— Совсем не хочется спать, Николай Николаевич, — сказал я. — Здесь, под этим ночным солнцем, по-настоящему сознаешь, что люди созданы для деятельности, а не для сна. Не знаю, может быть, это и вредно с точки зрения медицины.
— С точки зрения медиков все вредно, — шутливо отозвался Крамов. Он сел на кровать и начал стаскивать сапоги. — Не спать вредно. Волноваться вредно. Курить тоже вредно, трубку в особенности: рак губы можно нажить… А посему, Андрей, давай на этот раз послушаемся медиков и завалимся спать.
Я разделся и лег на топчан. Николай Николаевич в носках подошел к окну и развязал веревочки, которыми была обвязана скрученная в валик штора из черного дерматина. Штора с шумом упала. Комната погрузилась во тьму.
Я проснулся, встал и приподнял уголок шторы. Постель Крамова пуста.
За окном было светло по-прежнему. Ночь? День? Утро? Все сместилось в моем сознании, ощущение времени было утеряно.
На столе, у трубочной горки, лежала записка. Я прочел:
«Не хотел тебя будить. Должен съездить в поселок ненадолго. Приеду — организуем твои дела.
Когда я мылся под умывальником, прибитым к стене в сенях, в дверь постучали.
На крыльце стоял маленький, худощавый человек. В руках он держал глубокую жестяную тарелку, прикрытую другой, мелкой. Сверху лежали два куска черного хлеба и ложка.
— Доброе утро, — сказал человек. — Умылись? Вижу, штору подняли… Завтрак я вам принес.
Он прошел в комнату и поставил тарелки на стол.
— Спасибо, — сказал я. — У вас что же, столовая есть?
— Нет, столовой еще не имеем.
— А где же берете еду?
— Привозят на машине из комбинатской столовой. Раз в день. Приятно вам кушать!
Он ушел.
Я съел пшенную кашу с мясом, чуть теплую. Все-таки это не очень удобно — возить еду из поселка. И в чем они ее возят? В термосах, что ли? На моем участке, конечно, тоже столовой нет. Что-нибудь надо будет придумать…
Позавтракав, я вышел на площадку. Здесь по-прежнему было пустынно. Из барака доносились всхлипывания гармошки. На крыльце барака стоял босой человек и чистил сапоги, поплевывая на голенища.
Делать было решительно нечего. Предстояло снова томиться ожиданием. Вернувшись в комнату, я стал разглядывать фотографии над кроватью Крамова.
На одной из них был изображен Николай Николаевич в военной форме с майорскими погонами. Он сидел на пеньке на опушке леса, уперев одну руку в бок, другую положив на колено.
На следующей карточке я увидел офицеров, выстроившихся на той же опушке. На первом плане Николай Николаевич принимал что-то из рук генерала — должно быть, орден.
На третьей карточке был снят какой-то человек, полный и лысый. Весь левый угол фотографии был занят размашистой надписью, похожей на резолюцию. Я прочитал: «Николаю Николаевичу Крамову от…» Подпись была неразборчива, и последний ее росчерк упирался прямо в нос лысого человека.
Случайно я увидел себя в зеркале, висящем рядом с фотографиями, и вдруг подумал:
«Каким же мальчишкой выгляжу я рядом с Николаем Николаевичем!»
Зеркало висело под углом, и, отойдя, я видел себя всего: долговязый, чуть припухлые губы и розовое лицо. Я попробовал поджать губы и нахмурить брови, но лицо мое стало каким-то непропорциональным, что-то в нем оставалось моим, а что-то появилось чужое.
Я решил бриться не чаще раза в неделю, чтобы казаться хоть немного мужественнее…
Вскоре приехал Николай Николаевич.
— Встал? Завтракал? — спросил он, сразу наполняя комнату атмосферой веселой, дружеской приветливости.
— Спасибо, все в порядке, — ответил я. — Теперь только одна просьба — помогите добраться до моего участка.
— На твоем участке сегодня делать нечего! — категорически сказал Крамов. — Я только что видел Фалалеева и договорился с ним, что отправлю тебя завтра. И Фалалеев туда подъедет. К девяти. А сегодня побудешь у меня.
— Но, Николай Николаевич…
— Тебе что, у меня не нравится? — шутливо спросил Крамов, поднимая брови и широко раскрывая свои синие глаза.
— Что вы! — горячо воскликнул я: мысль, что он хоть в шутку мог обидеться, встревожила меня. — Вы так меня встретили… И мне все так нравится… Только я места себе не нахожу…
— Это почему же? — он достал из кармана трубку и зажал ее в зубах.
— Все думаю о том, сумею ли вас догнать.
— Нагонишь, — уже серьезно сказал Крамов. — В любом случае обращайся ко мне. В любую минуту. Ну, а сейчас мы с тобой пойдем на именины.