Год жизни. Дороги, которые мы выбираем. Свет далекой звезды
Шрифт:
Я присел на поросший мхом обломок скалы.
Рабочие потоптались на месте, потом подошли ко мне, присели. Я с облегчением вздохнул.
— Объясни ему, Кузьма, — устало сказал Федор Иванович.
— Что ж, дело ясное, — угрюмо начал Кузьма. — Работали мы на руднике. Работа была, и заработок был, по три тысячи в месяц забуривали. Потом говорят: «Туннель будем прокладывать, чтобы поезда без задержки руду возили. Работа сдельная, от метра проходки». Ну, мы согласились. Привезли нас сюда. «Вот, говорят, начинайте проходку». — «Чем?» — спрашиваем. «Пока ломами. Завтра
Оба они сумрачно глядели себе под ноги, но не уходили. И я понял, что, несмотря на всю усталость и обиду, они с любопытством ждали, что ответит новый начальник.
А я молчал. Я не знал, что сказать им. Что инструменты прибудут не сегодня-завтра? Махнут рукой: новое, дескать, начальство, старые песни… Кроме того, я и сам возмущен тем, что услышал. Я едва сдерживался, чтобы не ругать вместе с рабочими дирекцию комбината. Мне хотелось сказать им: «Бросайте работу! Пойдем на комбинат, устроим скандал! Пока строительство не будет элементарно обеспечено техникой и кадрами, продолжать работу бессмысленно и я, Арефьев, участок не приму…»
Но что-то мешало мне произнести эти уже готовые сорваться с языка слова.
Ведь легче всего ударяться в панику, устроить скандал в комбинате. Но это трусость, Андрей, обыкновенная трусость! Разве так поступали в трудных условиях люди, о которых ты читал, которым завидовал? Разве так поступил бы Крамов?
Некоторое время мы стояли молча, не глядя друг на друга.
— Вот что, товарищи, — произнес наконец я, стараясь говорить как можно тверже. — Упрашивать вас я не буду. Вы люди пожилые, да и я уже не мальчик. Скажу просто: есть твердое решение пробить в этой горе туннель. На западном участке уже ведут проходку, вы это, наверное, знаете. Директор комбината заверил меня, что оборудование начнет поступать к нам со следующей недели, да раньше оно и не потребуется. Насколько я знаю, у вас и компрессор-то еще не установлен. Где же мы возьмем воздух для бурильных молотков? Словом, я приму необходимые меры. А приказание долбить породу ломами пока отменяю.
Рабочие по-прежнему глядели себе под ноги. Мне показалось, что мои слова прошли мимо их ушей, не произвели никакого впечатления. Решимость покинула меня, и я воскликнул:
— Выручайте меня!
Федор Иванович медленно поднял голову, сказал, взглянув на меня:
— А вы высшему начальству про все это заявите…
— Или в газету, — угрюмо поддержал его Кузьма. — Пропесочат, будь здоров. За такие дела по головке погладят.
Они больше не сказали ничего. Но я уже знал — они останутся.
Федор Иванович подтвердил мои мысли:
— Ладно, инженер, останемся. В тундре тебя не бросим, у нас на Севере так делать не положено. Только вот тебе наше слово: если на будущей неделе инструмента не будет, уйдем. Уйдем, Кузьма?
— Уйдем, — подтвердил второй.
— Обещаю, обещаю! — вырвалось у меня. Мне хотелось обнять их.
В эту минуту
— Вот и главный повар явился, — зло проговорил Федор Иванович, — завтраками будет кормить!
Я пошел навстречу приехавшему.
— Здорово. Я Фалалеев, — буркнул человек, тыча в меня рукой.
Когда я сообразил, что этим жестом Фалалеев протягивает руку, чтобы поздороваться, он уже опустил ее. Он будто и не заметил, что я не пожал ему руку. Ткнул и опустил — вот и все.
— Ну, как устроился? — все той же скороговоркой спросил Фалалеев. — Жалеешь небось, что в такую даль забрался?
Во мне поднималось озлобление против этого человека. Это он назвал меня щенком в разговоре по селектору. Это он заставил рабочих делать бессмысленную работу. И теперь тычет в меня рукой, будто я чурбан какой-то.
Я спросил, стараясь говорить как можно спокойнее:
— Скажите, пожалуйста, это вы распорядились начать проходку ломами?
Фалалеев мельком взглянул на меня.
— Допустим, я.
— Скажите, пожалуйста, с какой целью?
— Э-э, парень, молодо-зелено, — рассмеялся Фалалеев. — Ну, объясню, нетрудно. Рабочие есть? Есть. Занять их чем-то надо? Надо. Оборудования еще нет? Нет. Ясно?
— Неясно, — сказал я.
— Да чего ж тут неясного? — пожал плечами Фалалеев. — Рабочие есть?..
— Но, может быть, целесообразнее было бы привезти сюда бурильщиков, когда будет оборудование? — прервал его я.
— Э-э, товарищ инженер, — уже с явной иронией сказал Фалалеев, — такой синхронности в наших краях не случается. Это вам не столичное метро. Вы мне скажите: лучше будет, если оборудование придет, а кадров нет? А раз дали вам кадры — благодарите. Пока нет инструмента, пусть хоть камни с места на место перетаскивают.
— Я считаю такую установку возмутительной, — тихо проговорил я.
— Как? — неожиданно меняя прежний тон, взвизгнул Фалалеев. — Вы… вы… молокосос! Я приехал на Север, когда здесь людей на десятки считали… Я…
Что-то прорвалось во мне, я потерял над собой всякий контроль и заорал:
— Замолчите! Вы бездушный человек! Для вас люди — не люди, а кадры, вы хотели убить в них любовь к работе, с первых дней внушить отвращение к туннелю. Я поеду к директору комбината, к прокурору…
Задохнувшись, я замолчал. Мне вдруг стало нестерпимо стыдно за свой крик, точно я внезапно услышал его со стороны. Я был уверен, что Фалалеев сейчас же повернется, сядет в машину и уедет. Но, к моему удивлению, он этого не сделал. Он пробурчал довольно спокойно:
— С первого дня начнешь к прокурору бегать — когда же работать будешь?
Его спокойствие охладило меня. Я поспешно сказал, пытаясь хоть как-нибудь загладить свою мальчишескую выходку:
— Посудите сами, товарищ Фалалеев, разве это дело — проходку ломами вести? Ведь рабочие должны любить работу, а мы… а мы все равно что солдата с палкой против танка посылаем!