Годы испытаний. Книга 1
Шрифт:
Бойцы, как только заслышали стрельбу, бросились разыскивать Ежа.
И вскоре перед лейтенантом Мироновым стояла молодая женщина с голубыми глазами, в комбинезоне немецкого летчика. Изредка она расправляла плечи и испуганно глядела в его сторону.
Еж, довольный своим успехом, похвастался перед товарищами, показывая гимнастерку, порванную пулей.
– Давеча в меня чуть не всадила обойму. Прямо на волосок пули прожужжали. Тебя бы, чертова баба, чинить гимнастерку заставить! А нам когда чиниться? И так ходить не положено: не дай бог, на старшину напорешься… - И он сурово насупил редкие брови.- Скажи, счастье
– Да брось ты с ней балакать, - посоветовал Новохатько.
– На шо вона тоби сдалась, просвещать ще таку гадюку. Вона бонбы на людей кидае, а вин ей мораль читае.
– Боец Кузовлев, доставьте пленную в штаб полка!
– приказал Миронов. Сам он рассматривал фото, отобранное у пленной. С него глядело суровое лицо немецкого генерала. «Надо будет фото отдать в штаб. Отец пленной, а может, муж?»
Это была летчица Эльза Гафнер. По пути в штаб полка она и конвоир попали под бомбежку. Кузовлева нашли убитым, а пленную летчицу так и не удалось разыскать.
2
Евгений пришел к санинструктору Талановой. Он боялся встретиться с ней взглядом и отводил глаза в сторону.
– На перевязку, товарищ лейтенант?
– помогла ему Ляна.
Теперь Евгений смотрел на девушку, не отрывая глаз, и, все же не в силах ответить, молча кивнул головой.
– Садитесь!
– строго приказала Ляна. Темные брови ее почти сходились на переносице и придавали ее смуглому лицу немного диковатый вид.
Она делала перевязку, а он смотрел на ее проворные, ловкие пальцы и восхищался. И даже когда она, заторопившись, причинила ему боль, он решил, что только так и должно быть.
В растерянном выражении лица красивого лейтенанта было что-то непонятное Ляне. И она пристально поглядела ему вслед, когда он выходил. Жигуленко словно почувствовал взгляд, возвратился, спросил, когда приходить на перевязку.
– Приходите дня через три…
Все эти три дня он ходил сам не свой. Сравнивал ее с Ритой, со всеми знакомыми девушками. Нет, она прекрасней всех!…
Евгений просто не помнил, как опять очутился в перевязочной. И опять она стояла вполоборота к нему и, задумчиво склонив голову, делала перевязку, а он, не сводя с нее глаз, не обмолвился ни единым словом. Он любовался восторженно и молча темными локонами, спускающимися у правого маленького уха с пухлой розовой мочкой.
Ляна закончила перевязку, а он все стоял и не мог уйти. Она вопросительно посмотрела на него, и он, нарушая неловкое молчание, спросил:
– Когда мне прийти на перевязку?
Она отрицательно покачала головой:
– Больше не надо. Рана затянулась хорошо и быстро заживет…
Евгений даже не сумел скрыть своего огорчения, и Ляна пожалела его:
– Конечно, если не будет подживать, пожалуйста, приходите. Приходите… - не зная зачем, повторила она мягким, грудным голосом.
Евгений бросил на нее счастливый взгляд и быстро вышел, унося с собой на перевязанной руке запах йода, еще недавно невыносимо противный, а теперь ставший для него самыми лучшими духами.
3
Письмо жены встревожило Русачева. Он почувствовал, что Марина Саввишна, что-то скрывая от него, неспроста так настойчиво расспрашивает о Жигуленко. И стало вдруг обидно. Неужто недоглядели, за Жигуленко с Ритой? Столько лет растили, любовались, надеялись видеть ее счастливой женой, матерью - и вот на тебе! Теперь она обесчещена, идет война, и неизвестно, чем все это кончится. А все Саввишна: «Пусть гуляет, дело молодое». Догулялась! И вечно эти женщины норовят себя умными перед мужчиной показать. И по службе-то неприятностей не оберешься, а тут еще семейные прибавились.
Русачев достал фотографию. Дочь и жена, обнявшись и нежно склонив головы, улыбались. Он тяжело вздохнул. Теперь не до улыбок. Придется откровенно поговорить с Жигуленко. Чего скрывать? Жаль, свадьбу не удалось сыграть. И Русачев горько признался себе, что он тормозил дело: «Не торопись, Саввишна, Успеется со свадьбами. Пусть получше приглядятся друг к другу». А может, вызвать Риту сюда? Приедет, так никуда не денется этот красавец. Привыкнут, и… и тогда все будет в порядке…
Русачев позвонил начальнику штаба:
– Вызови ко мне Жигуленко.
Через несколько минут перед комдивом стоял Жигуленко, Как всегда подтянутый, он сейчас держал себя настороженно. «Знает кошка, чье сало съела, - подумал Русачев.
– Нажму по-военному - признается. А потом можно и помягче. Все же родственник теперь, негодник».
– Что там у тебя за шашни, лейтенант?
– хитро прищурился он.
«Неужели про Ляну узнал?» - встревожился Жигуленко.
– Вишь, как глаза бегают… Значит, совесть нечиста. Какие у тебя с моей дочкой отношения? Только прямо говори, не крутись. Я ведь все знаю.
И вдруг Жигуленко как подменили. Взгляд острый, строгий, голова гордо откинута назад.
– Товарищ полковник, я отказываюсь вам докладывать.- Он сделал вперед шаг.
– Это наше личное дело.
Русачева словно кнутом ударили. Кровь бросилась в лицо. «Этот щенок не хочет со мной говорить откровенно… Обесчестил дочь - и как с гуся вода…»
Комдив вскочил.
– Вон отсюда, мерзавец! Чтобы глаза мои больше не видели тебя! Пропадешь у меня на передовой, как собака.
Но Жигуленко вел себя спокойно, с достоинством. Русачев, захлебываясь, сыпал в его адрес отборными ругательствами, гневно тряс перед его лицом кулаками, а он стоял не шелохнувшись. А когда комдив, израсходовав запас крепких слов, стал понижать голос, он сказал:
– Прошу направить меня служить к Канашову.
– И подумал: «Уж если сложить голову, так не из-за этого самодура».
Глава восьмая
1
С полудня до захода солнца взвод лейтенанта Миронова отражал атаки противника. Тревожные слухи ползли среди бойцов:
– Говорят, немецкие танки давно уже прорвались к Минску с юга. И чего мы сидим здесь?
– Видно, пропадать нам, ребята… Обойдет и подавит танками… Куда деваться-то? Топиться в реке?
– говорили другие.