Годы испытаний. Книга 2
Шрифт:
По мере того как Канашов ставил задачу, карты командиров покрывались условными значками: красными стрелочками, букашками, обозначающими минометы, синими зубчиками - позиции немцев. Бой за безыменную высоту был продуман до деталей. Все учтено и рассчитано: кто и когда открывает огонь, в каком направлении атакует. Но главное - впереди. Войска должны воплотить эти замыслы в ночном бою.
…Завывала метель, будто пробовала свой голос: тянула от мышиного писка до разбойничьего залихватского пересвиста, резала лицо мелкими стеклянными снежинками. Ветер валил людей с ног. Первыми поползли к озеру саперы. Они открыли путь группе, которая должна была выйти
Канашов и Коломыченко сидели на наблюдательном пункте в напряженном ожидании. Уже прошли все установленные сроки, но никаких признаков выхода группы к высоте не было. Тоскливо завывала метель. Но вот донеслись частые минометные взрывы на высоте.
– Наши!
– схватил комдив за руку Коломыченко.
– Значит, началось. Давай подтягивай штурмовые группы. Я сейчас скомандую дивизионной артиллерии.
И вот мутно-белую, крутящуюся кутерьму метели пересилил гром артиллерийского удара, и красноватые отсветы заплясали на высоте.
– Подымай в атаку, Коломыченко, пока немец в себя не пришел…
Вряд ли кто-либо смог описать, как происходил этот ночной бой за безыменную высоту. Все планы были нарушены. Четыре штурмовые группы немцы отбросили шквальным огнем. Пятая группа просочилась вместе с пулеметчиками, что были в тылу, и нанесла удар, который оказался решающим. И как ни странно, потери, понесенные в этом ночном бою, были очень невелики, да и то преимущественно ранеными, и бойцам даже не верилось, что они захватили высоту.
Немцы, обозленные неудачей, обрушили на высоту огонь артиллерии и минометов. Дважды они переходили в контратаки. Но все их попытки не достигали цели. С каждым часом бойцы все глубже и глубже зарывались в землю. Шли последние часы первого года войны. И уже многие, кому позволяли условия встретить новый, 1942 год, собирались в кругу товарищей и друзей.
Торопился на встречу Нового года и Канашов, приглашенный Аленцовой. Но только он сел в машину, как противник начал обстрел полковых позиций шквальным огнем. Несколько снарядов и мин разорвалось неподалеку. Канашов упал. Адъютант склонился над ним, осветил карманным фонариком.
– Убит!
– вскрикнул Ракитянский в отчаянии.
Он увидел, что кровь с левой половины лба растекалась черными бороздами по лицу.
– Носилки! Полкового врача ко мне!
– крикнул осипшим голосом подполковник Коломыченко.
Канашова внесли в землянку. Руки его бессильно свешивались с носилок.
Пришел военврач третьего ранга, быстро осмотрел раненого и отдал короткие приказания санитарам.
– Товарищ военврач, может, лучше отправить его в дивизию?
– спросил Ракитянский.
Врач, хмурясь, сердито глянул на адъютанта.
– Разрешите, я сообщу комиссару? Где у вас телефон, - попросил Ракитянский.
Канашов приподнял голову.
– Где я? Ничего не вижу, будто клеем плеснули в глаза.
– Лежите, лежите, - приказал врач, - сейчас вы будете видеть. Ваше счастье, полковник, силу осколок потерял и ударил по касательной.
– В правой руке он держал извлеченный из головы зазубренный осколок.
– Тампоны. Дайте сюда скобки и шприц, - слышны были краткие распоряжения врача.
– Промойте борной. Вот так, так, - приговаривал он.
– Повязку. Через месяц, товарищ полковник, вы забудете об этих неприятностях, если не повреждена кость. Голова болит?
– Шумит немножко.
– Еще бы не шумело… Вас же с ног сбило.
– Врач подбросил на ладони продолговатый ершистый осколок.
Ракитянский взял его, завязал в уголок носового платка, сунул в карман.
Вошел радист. На лице - радость. Он включил приемник и поднял кверху палец. Все насторожились.
«От Советского Информбюро… Сегодня войска Закавказского фронта и Черноморского флота освободили города Феодосию и Керчь…».
Лица всех оттаивали, теплели, в глазах светилась радость.
– Нам, товарищи, никак нельзя торопиться умирать, - сказал комдив.
– Еще поганые фашисты нашу землю топчут… Давай, старшина, поедем в Поземково.
– А как же рана?…
– Ничего, пройдет.
Комдив поздравил всех с наступающим годом, попрощался и уехал.
В полях бушевала метель. Машина шла на предельной скорости, но как ни спешили - к двенадцати часам не поспевали. И когда подъезжали уже к Поземково, Канашов вдруг приказал:
– Давай разворачивайся, старшина, домой…
Ракитянский удивленно поглядел на Канашова, но сразу же повернул машину назад. «Почему же, когда были уже у самой деревни, вдруг заспешил домой? Может, сильно рана разболелась?»
2
Канашов долго не мог уснуть в эту ночь: болела рана на лбу, болела голова. Ракитянский сидел возле него, дремал и тотчас вскакивал от малейшего шороха.
Канашов часто вставал и ходил по комнате. В окно сыпало колючим снегом. Взгляд его вдруг остановился на книге, лежащей на подоконнике. Это был небольшой томик стихов Блока в коричневом, замшевом переплете. «Его забыла Нина, - подумал он.
– Она любит стихи. Хорошо, если бы она сейчас пришла…» Он взял книгу, погладил по бархатистой коже, и ему показалось, что мягкий переплет сохранил тепло Нининых рук. И от этой мысли стало легче и радостней на душе. «А если она обидится, что я не сдержал слова и не пришел встречать с ней Новый год? Да, я хотел бы его встретить, как и все. Чем я хуже других? Но сейчас я не имею права это делать. Мне доверены жизни десяти тысяч воинов, а за нашей обороной сотни тысяч советских людей. Они нам верят. И я должен быть выше своих личных желаний - это мой долг перед Родиной…»
Опять усилилась головная боль. Канашов лег, отвернулся от Ракитянского, стараясь ничем не показать свою слабость.
– Может, вам воды, товарищ полковник?
– робко спрашивал Ракитянский.
– Или врача вызвать?
Но на все заботливые вопросы он получал один неизменный ответ: «Ничего не надо», - и со вздохом сожаления опять садился неподалеку от Канашова.
– Ну чего ты мучаешь себя, старшина? Ложись и спи. Надо будет - разбужу, - сказал Канашов.
– Вы же знаете, товарищ полковник: залягу - так намертво, хоть стреляй.