Годы привередливые. Записки геронтолога
Шрифт:
Были и смешные истории. Даже анекдот в Ухте родился: мальчик с мамой идут по улице, на которой студенты траншею под кабель копают. «Мама, мама, – спрашивает мальчик, – а почему дяденька негр сидя копает?» – «Потому что лёжа неудобно!»
Наконец, спала первая суета и дело пошло, медицинская служба в отрядах работала в общем-то без сбоев, студенты болели мало, отрядные врачи были опытные. Я вспомнил о том, что являюсь активным лектором общества «Знание» и даже был избран председателем его ячейки в НИИ онкологии, зашел в горком, где находился, как сейчас говорят, офис Ухтинского отделения общества «Знание», представился. Кандидату медицинских наук из Ленинградского института онкологии, конечно же, были там очень рады. За два месяца я прочел много лекций в самых разных организациях как самой Ухты, так и в районе. Основной темой моих лекций была профилактика рака. Содержание лекции варьировалось в зависимости от аудитории. Помню, что читал лекцию на сажевом заводе, где рассказал, что производство сажи признано канцерогенным для человека и как следует снижать риск развития рака кожи у работников таких производств. Рабочие меня горячо благодарили, а главный инженер, подписав путёвку, прощаясь со мной после лекции, меланхолично сказал: «Зря вы, доктор, такое народу говорите, не будут они беречься». После лекции я заехал в палаточный лагерь ССО, в котором врачом был Валера Яценко. Я помнил, что отряд въехал в прекрасно оборудованный лагерь, палатки были новехонькие, со склада. Прошло всего три недели, а палатки были уже не зелёными,
Иногда после лекции подходили слушатели и просились на приём. Когда была такая возможность, я осматривал больных, давал рекомендации, направления к специалистам. Однажды моя медицинская практика очень меня выручила. Пятого августа я поздно вернулся в штаб. После служебных дел именно в этот день я навестил родителей Славы Зудина, передал от него привет и какую-то посылку. Все члены штаба сидели за столом и как-то странно смотрели на меня. «Тебе телеграмма пришла – лежит на твоей койке», – сказал кто-то. Я схватил телеграмму и запрыгал от счастья. Телеграмма была от родителей, которые поздравляли меня с рождением сына! Я попросил у завхоза штаба в долг четвертной, схватил какую-то сумку и, сказав коллегам «я сейчас», собрался мчаться в ближайший гастроном. «Все закрыто, уже 9 часов вечера», – мрачно сказал комиссар. «Ничего, что-нибудь придумаю», – подумал я и помчался через весь город, благо он был весьма компактный, в ресторан, где только и можно было найти то, что мне было нужно. Ресторан был открыт, я прошел к администратору – на мою удачу, я её знал, так как читал в этом ресторане лекцию, после которой именно она обратилась ко мне за консультацией (не будем вдаваться в медицинские детали). Важно, что лечение, которое я ей назначил, оказалось весьма эффективным после длительного безуспешного лечения у местных докторов. Я объяснил ей причину своего визита и попросил продать пару бутылок вина и какой-нибудь закуски, дал деньги и сказал: «На всю сумму!» 25 рублей были тогда приличной суммой (зарплата врача была 90 руб. в месяц). Администратор исчезла с моей сумкой и спустя несколько минут вернулась, вручив мне сумку, приятно позванивавшую стеклотарой, и, еще раз поздравив с рождением сына, выпустила через служебный вход. Когда я раскрыл сумку, чтобы отметить с товарищами столь радостное для меня событие, то наш многоопытный завхоз только крякнул от удовольствия, высказав предположение, что я, наверное, нашел доступ к горкомовскому распределителю, где всегда был самый дефицит по смешным ценам. Так второй год подряд, будучи на стройке, я получил гонорар за свою медицинскую квалификацию. Помните историю с тремя яичками и луковкой?
Весть о рождении у меня сына быстро достигла ушей моих коллег-врачей, так что мои регулярные инспекционные и рабочие посещения стройотрядов сопровождались горячими поздравлениями и, что там лицемерить, иногда нарушением устава ССО, запрещавшего потребление алкоголя. Особенно радовался мой брат Дима, который заявил, что давно мечтал иметь племянника.
Время летело стремительно. Приближалось время отъезда. Из республиканского штаба ССО, располагавшегося в столице Республики Коми городе Сыктывкаре, пришла телеграмма, что главным врачам всех районных и зональных отрядов надлежит прибыть такого-то августа на совещание и отчет в штаб ССО города Воркута, располагавшийся по указанному адресу. Мои коллеги и я заранее получили все формы отчетности и в целом были готовы отчитаться. И вот знаменитый курьерский поезд Ленинград – Воркута мчит меня по тундре, по зеленой равнине, стучат колеса, выбивая ритм знаменитой песни о том, как «мы бежали с тобой в зеленеющем мае…». Не спалось, за Интой началась настоящая тундра. Далеко на востоке в дымке синели отроги Северного Урала, а за окнами поезда я увидел свидетельства того, о чем лишь сквозь треск и вой «глушилок» слышал по «Голосу Америки». С завидной регулярностью вдоль дороги стояли развалившиеся остатки разрушенных лагерей ГУЛАГа, кое-где можно было разглядеть даже вышки, на которых – мне выстукивали колеса – «…не дремлет распроклятый чекист». За каждым таким лагерем можно было в неярком свете полярной белой ночи разглядеть заброшенные кладбища со сгнившими деревянными крестами. Мне потом несколько лет снилась эта дорога, вернее, ужас безмолвия безрадостного пейзажа, в котором молча кричали пасти остовов бараков, давно лишившихся крыш и вздымавших зубья редких столбов, когда-то подпиравших кровлю. Мне мерещились сотни, тысячи одетых в тюремные робы зэков, среди которых наверняка могли бы быть и я, и мои друзья, если бы мы родились лет на тридцать раньше.
В Воркуте, в штабе ССО приехавших врачей встречал весёлый и энергичный Александр Евдокимыч. Шевеля своими буденновскими пшеничными усами, быстро принимал отчеты, журя кого за недочёты, кого просто для порядка («чтоб служба мёдом не казалась!»), заставил каждого расписаться в ведомостях за полученный спирт, указанное количество в которых явно превышало то, что мы получали на целый зональный или районный отряд. На недоуменные вопросы особо непонятливых врачей он невразумительно прогундосил какую-то ахинею про взаимозачеты за инструментарий, шприцы, перевязочные материалы и лекарства. Но никому уже до этого дела не было. Затем, собрав всех в большой комнате, подвёл итоги работы медицинской службы республиканского КомиССО, оценив её в целом как вполне успешную, отметил лучших, по-отечески пожурил отставших. В заключение он сказал, что завтра утром после завтрака нам предстоит экскурсия на шахту, и вечерним поездом Воркута – Ленинград поедем в свои, на время оставленные без надзора, отряды.
Я до сих пор вспоминаю эту экскурсию. Нас привезли в автобусе на одну из старейших воркутинских шахт «Капитальная», у ворот нас встретил пожилой, с седыми, коротко стриженными усами дядечка со значком «Почётного шахтера», провел в какое-то похожее на учебный класс помещение, где очень кратко, но профессионально и четко рассказал об истории шахты, как ведётся добыча угля, чем различаются штольня, лава, штрек и забой. Затем провел такой же толковый инструктаж по технике безопасности, провёл нас в другое помещение, где мы облачились в шахтерские брезентовые робы, надели сапоги, шахтерские каски с лампами на лбу. Суровая женщина выдала нам сумки со самоспасателем, на каждой из которых был номер, который она записала в ведомость против наших фамилий. Мы всей группой подошли к клети, вошли в неё и… ухнули на глубину, наверное, метров четыреста. Было жутковато, но интересно. Клеть остановилась, мы вышли в тускло освещённый длиннющий тоннель, напоминавший тоннели метро, прошли немного по нему, и, как в метро, нас ждали небольшие открытые вагончики, на которых мы с ужасным грохотом минут тридцать ехали по узкоколейке, довольно круто уходившей дальше в глубь земли. Приехали в какой-то небольшого диаметра тоннель. В нем стояла гусеничная машина с пушечным стволом. На его конце сверкала стальными гранями огромная «еловая шишка», которая по команде кого-то из темноты стала вгрызаться в породу. Затем наш гид сказал, что, поскольку пласт угля здесь идет под углом 45 градусов и мощность его не превышает полутора-двух метров, нам нужно спуститься на нижний штрек. Он присел на корточки, лег на породу и, махнув нам рукой, чтобы мы следовали за ним, исчез в какой-то щели, шириной не более 70 см. Мы на пятой точке сползали по углю, острые края которого впивались в наши спины, цеплялись за какие-то мощного вида стальные, остро пахнущие маслом цилиндры, которые выхватывали в кромешной темноте наши фонари на касках. Слышался шум каких-то работающих мощных механизмов и кряхтение ползущих по щели следом товарищей. Наконец, мы выпали из этой жуткой щели и оказались в небольшом тоннеле, по которому шла узкоколейка и ехал небольшой локомотив с прицепленными вагонетками, наполненными с верхом сверкающим в лучах фонарей углем.
– А если лава обрушится? – спросили мы нашего Вергилия.
– Ну, это ничего, гидравлические домкраты гарантируют вам просвет в 30 см, полежите, пока придут горноспасатели.
Мы поднялись на-гора, проделав последовательно весь обратный путь. Уже другая неулыбчивая женщина отметила наши самоспасатели по номерам, мы сдали одежду. В кармане своей робы я обнаружил кусок антрацита, который привез домой. Все-таки был он с глубины 604 метра, как сказал нам старый шахтер, когда мы вылезли из щели. «А теперь прошу в баньку, – пригласил он нас в итээровскую раздевалку, – все-таки гости». Гости были черны от угольной пыли. Взглянув на часы, мы увидели, что пробыли под землей почти пять часов! Время промелькнуло незаметно, а ведь мы не работали. Шахтёр объяснил нам, что самая короткая в мире пятичасовая рабочая смена у шахтёра начинается не тогда, когда он входит в шахту или даже в клеть, а тогда, когда он приходит в свой забой и включает компрессор отбойного молотка или угольный комбайн. На шахте «Капитальная» 64 километра подземных выработок, вот и считайте, сколько проводит под землей горняк. Банька была обшита гладким сосновым кругляком, парок и веники были отменными, а когда наш улыбающийся гид поставил перед нами запотевшие кувшины с фирменным кваском, благодарности нашей не было предела. Мы спросили, давно ли он на шахте. Мастер ответил, что давно. Строил шахту, был инженером, маркшейдером, преподавал в филиале Горного института, который окончил в Ленинграде. Выходя из здания шахты, мы увидели, что звезда на копре не горит, извещая, что сегодня план по углю не выполнен. Да, нелегко дается уголёк стране…
Мы вернулись в штаб, быстро перекусили и поехали на вокзал. В поезде мы больше молчали, переживая этот долгий день. А за окнами вагонов была бескрайняя тундра, и с удивительной периодичностью из тумана выплывали остовы лагерей и обвалившихся вышек.
Скажу, что навсегда осталось одно из сильных впечатлений от Республики Коми – это обилие зон, обнесенных высоченными заборами с колючей проволокой и вышками, на которых несли службу солдаты внутренних войск с малиновыми петлицами на гимнастерках. За заборами и проволокой работали зэки. Сколько же их там было! Самих зэков мы практически не видели. Зоны были даже в центре Ухты – заключённые строили жильё. Только однажды, когда ехал в один из отрядов, расположенных довольно далеко от Ухты, я видел, как под охраной автоматчиков с собаками что-то грузили в большие КрАзы люди в полосатых пижамах и таких же шапочках. Наш водитель сказал, что это «строгачи», то есть зэки строгого режима – убийцы и осужденные за особо тяжкие преступления. Захотелось побыстрее уехать – зрелище было не из приятных.
Приближался сентябрь, нужно было возвращаться домой. Как обычно, на запасных путях формировался эшелон. Начальником эшелона назначили меня, так как остальные члены штаба «Интер-Ухта» должны были еще закончить какие-то дела в Ухте и Сыктывкаре. Я с удовольствием ходил по вагонам, в каждом из которых был слышен громкий смех – бойцы «вспоминали минувшие дни». Много пели, часто песни, сложенные в отрядах. На стоянках студенты устраивали танцы на платформах. Очень популярна была «Летка-енька». Отряд I ЛМИ танцевал «Хаву нагилу». Дело в том, что в интеротряде было несколько израильтян-палестинцев и израильтян-евреев, а также арабов, которые учились в I ЛМИ. Как они отличали друг друга, было непонятно, так как внешне все выглядели типичными представителями одного из древнейших народов. Танцевали все вместе, включая русских, украинцев, татар, и одному богу известно, представителей каких наций. Эшелон прибыл на Московский вокзал. Напутствуя меня перед отъездом, комиссар зонального отряда сказал, что нас, то есть эшелон, будут встречать из областного штаба ССО. Студенты выгружались из вагонов. Я прошел к первому вагону – никого, кого можно было принять за встречающее начальство, не было, только родители и друзья, встречающие своих вернувшихся со стройки чад, любимых и друзей. Меня никто не встречал – Лена с детьми была в Кишинёве у родителей. Я закинул на плечи свой рюкзак и пошел в метро. Под сводами огромного зала у бюста Ленина (сейчас на его месте стоит бюст Петра I) стояла группа растерянных молодых людей в чистенькой форме ССО, мимо которой валила толпа оживленных студентов. Молодые люди хватали их за руки: «Всем на митинг! Где начальник эшелона?»
– Я начальник, – сказал я, поняв, что это и есть встречающее эшелон высокое начальство.
– А как же митинг?
– Встречать нужно у поезда, а не у бюста, – отрезал я. – Вас ждали, никого из вас у вагонов не было. И я всех распустил по домам. Впрочем, вот попробуйте, остановите этих.
В зал колонной входил какой-то отряд, в пятьдесят глоток распевая:
Если Родина скажет – Коми край нас зовёт,То туда мы поедем, только деньги – вперёд.И в окошко вагонное будем долго плевать,Чтоб комяцких перронов никогда не видать…Да, не очень-то оптимистично… Но слов из песни не выкинешь.
В лаборатории эндокринологии в то время несколько сотрудников (Ю. Ф. Бобров, М. Н. Остроумова, И. Г. Ковалева, И. А. Васильева, Е. Л. Львович) изучали особенности липидного и углеводного обмена у больных раком и при старении, были налажены все необходимые методики, включая радиоиммунологические. Под руководством Юрия Федоровича Боброва в полуподвальном помещении нашего экспериментального корпуса работал великолепно по тем временам оснащенный радиоиммунологический блок. Еще формально числясь в лаборатории экспериментальных опухолей, я начал активно сотрудничать с Леной Львович, с которой мы исследовали изменения в жироуглеводном обмене у крыс при старении, синдроме персистирующего эструса (на модели Бильшовского) и канцерогенезе молочных желез, индуцируемом ДМБА. Оказалось, что и при синдроме персистирующего эструса, и при введении канцерогена у крыс, еще до появления каких-либо определимых опухолей, развиваются изменения, которые обычно наблюдают при естественном старении без воздействия каких-либо факторов, но значительно позднее. Это совпадало с тем, что было установлено в моей кандидатской диссертации при исследовании показателей в репродуктивной системе. В работе с Леной Львович подобный феномен впервые был продемонстрирован в энергетическом гомеостате, как называл эту систему В. М. Дильман [34] . Затем мы его обнаружили с К. М. Пожарисским, который работал с моделью канцерогенеза кишечника, индуцируемого 1,2-диметилгидразином [35] , с М. А. Забежинским, работавшим с канцерогеном, вызывающим у крыс рак легкого. С Леной Львович мы выполнили серию работ, в которых показали, что аналогичный феномен развивается и при введении этих канцерогенов.
34
Анисимов В. Н., Львович Е. Г. Нарушения углеводного и жирового обмена у крыс при старении, постоянном эструсе и введении ДМБА // Вопр. онкол. 1976. Т. 22. № 2. С. 55–58.
35
Анисимов В. Н., Пожарисский К. М., Дильман В. М. Влияние фенформина на бластомогенный эффект 1,2-диметилгидразина // Вопр. онкол. 1980. Т. 26. № 8. С. 54–58.