Годы привередливые. Записки геронтолога
Шрифт:
Строили мы рядом с казахским поселком ферму – два коровника из бутового камня. Политехи не имели опыта работы с камнем, который я приобрел на своей первой целине. «Давайте сделаем щиты для кладки, нас армяне научили», – сказал я командиру и мастеру отряда. «Мы это обсудим на заседании штаба», – сказали мне, но на заседание не пригласили. По правилам ССО врач был членом штаба, куда входили также командир, комиссар, мастер и завхоз. Но мне объяснили, что все члены штаба являются членами КПСС, и они представляют собой партячейку, и заседания штаба – это заседания партячейки, куда не членов партии могут приглашать лишь при особой надобности. Я удивился, но не стал спорить: «В каждой избушке – свои погремушки». У меня была своя небольшая «медицинская» палатка, где я оказывал помощь нуждавшимся в ней товарищам по отряду. Отрядный врач мог не работать в бригадах на строительстве, как и бывало во многих отрядах. Однако мне сидение без дела, поскольку собственно медицинской
Нужно сказать, что мое решение проблемы с питьевой водой было довольно удачным. В отряде никто не болел, чего нельзя было сказать о жителях казахского поселка. В течение месяца, который мы провели, строя коровники в этом месте, несколько раз за мной приезжали из деревни, чтобы я осмотрел заболевших детей, взрослых и стариков. Обычно это были кишечные инфекции, простуды, пневмонии, отиты. Я оказывал помощь, назначал лечение, давал лекарства из своих запасов, направлял, когда требовалось, больных в районную больницу. После визита каждый раз хозяин дома предлагал рюмку водки или кумыса. Отказаться было нельзя – обидишь. Водки я не пил и даже к тому времени еще и не пробовал, да и не хотелось – жара стояла страшная. А кумыс был холодным, его доставали из-под пола, наливали в большую пиалу. Я быстро привык к этому замечательному и несколько хмельному (как пиво) напитку из кобыльего молока и с удовольствием его пил.
Однажды завхоз отряда разбитной парень Витька Ицкович сказал мне, что приглашает меня и ещё нескольких его друзей на «пикничок». Мы сели в штабного «козлика», за рулем которого был сам зав-хоз, проехали плотину у пруда за казахским поселком, проехали пионерский лагерь и остановились у нескольких чахлых кустов, громко называемых рощей. Расстелили на пожухлой травке солдатское одеяло, открыли консервные банки с килькой и сайрой, нарезали огурцы и хлеб, Витька торжественно извлек из огромного портфеля две бутылки сухого белого вина «Бiле мiцне». Разлили по кружкам первую бутылку, выпили, закусили. Когда Витя взялся за вторую, произошло непонятное: дно бутылки осталось на одеяле и все вино образовало небольшую лужицу, на которую мы с некоторым изумлением уставились. Первым не растерялся, конечно, завхоз: он схватил ложку и стал быстро набирать вино в свою кружку. Кто-то также ложкой стал быстро набирать вино и пить его, минуя стадию его сбора в кружку, что ускорило дело. Но ложки было всего две, и третий мой собутыльник припал к своему краю лужицы вина и стал по-собачьи лакать его. Не поверите, но на ворсистом одеяле даже мокрого пятна не осталось – так быстро и находчиво справились мои товарищи с возникшей проблемой.
Через несколько дней мы завершили строительство коровников, оставалось сделать стропила и крышу, и основная часть отряда должна была переехать в другое отделение того же совхоза. Мне нужно было отдать начальнику пионерлагеря ключи и замок от колодца. Мы поехали на «Беларуси» с прицепленной цистерной. Шел дождь. Дорога шла по импровизированной плотине, подпиравшей ручей, образовав довольно большой пруд, в котором мы даже иногда купались, несмотря на то, что из него пили коровы и лошади и он зеленел местами. Плотина была довольно высокой – метров 15–20. Неожиданно на середине пути через плотину передние малые колеса «Беларуси» соскользнули по раскисшей глине, и трактор стал медленно сползать под уклон на большие камни, лежавшие у основания плотины. «Прыгай, доктор!» – закричал Мишка, выключив зажигание и сиганув с трактора. Я последовал за ним, и освобожденный от седоков трактор вместе с цистерной перевернулся и рухнул к основанию плотины на камни. Мы взобрались на дорогу по скользкому глинистому телу плотины и пошли в свой палаточный лагерь, хохоча во все горло.
– Слушай, командир, – сказал Миша, когда мы предстали перед ним мокрые от дождя и заляпанные грязью, – доктор у вас счастливый – успел спрыгнуть с трактора, хоть и справа от меня сидел.
На следующий день мы переехали на другой объект километров за 30–40 от первого места. На этот раз никакого посёлка и водоёма рядом не было. На все четыре стороны до горизонта была ровная, как стол, степь. Мы поставили палатки и начали строить кошары для овец. Дело шло быстро, так как конструкция кошар была довольно проста: две параллельные стены высотой до полутора метров на низком цоколе с расстоянием метров 10–15 между ними образовывали П-образное строение. По центру каждой из трех сторон кошары ставились в ряд деревянные столбы, на стены клали лаги, к столбам и лагам крепили стропила и делали крытую шифером кровлю. На этих объектах «армянским» щитам просто цены не было. Наша бригада за день выкладывала по три-четыре кубометра кладки на брата, неизменно опережая в «социалистическом соревновании» другие бригады, о чем ежедневно можно было прочитать в «Боевом листке», аккуратно выпускавшемся комиссаром отряда.
Как-то мимо строящихся кошар – только стены были возведены – пастухи гнали стадо овец. Какой-то барашек легкомысленно отбился от стада и решил посмотреть, как идёт строительство его будущего дома. Это была его роковая ошибка. Витька Ицкович, убедившись, что пастух не заметил отсутствия любознательного барашка, взял кувалду и, когда несчастный зашел за стенку, скрывавшую его полностью, недолго думая ударил бедолагу в лоб. Тот, конечно, такого приёма не ожидал и – видимо, от огорчения – испустил дух, немного подрыгав ногами. Нечего и говорить, что на ужин у нас был роскошный плов вместо опостылевшей сиреневой «шрапнели» (перловки).
Строительство кошар быстро продвигалось. Рядом – примерно в метрах пятистах от них – стояли длиннющие стога с сеном. В один из вечеров мой товарищ по бригаде Александр Бегун таинственным голосом предложил мне и еще одному парню пройтись к стогам. Стояла роскошная южная ночь. Звезды были размером с блюдце, все созвездия были как на ладони. Я привез с собой атлас звездного неба и часто вечерами уходил в степь подальше от электрических огней. При свете луны, которая огромной красной дыней лежала на краю степи, я изучал по атласу звезды, отыскивая созвездия Ориона, Рыб, Кассиопеи, повторяя про себя волшебные названия звезд – Альдебаран, Бельтегейзе, Сириус, Вега, наслаждался видом Млечного Пути. Там, я точно знал, есть туманность Андромеды, где живут наши товарищи по разуму. Саша достал банку килек, хлеб и бутылку «Водкасы Москвасы» (водки «Московской»), разлил по кружкам. Так я первый раз выпил водки. Млечный Путь быстро расплылся, созвездия стали быстро смещаться по небесной сфере. Я проснулся утром от холода, лежа у подножия стога, прикрытый своим ватником и сеном. Рядом ворочались оба моих собутыльника. «Ну и мерзость эта казахская водка, – сказал Саша, демонстрируя отвращение к суррогату местного производства, – не то что наша, питерская!» Мы с ним легко согласились.
В середине августа ко мне, как и ко многим отрядным врачам, местные медики обратились с просьбой помочь в осмотрах детей перед школой. Меня поразило обилие детей с немецкими именами – Ганс, Фриц, даже Адольф – в поселках, где жили преимущественно переселенные с Волги немцы. Они сохранили не только свои имена, но и в значительной мере свою культуру. Приехав в немецкий поселок, мы всегда поражались чистоте, аккуратно побеленным и подвязанным деревьям, вымощенным кирпичом или камнем дорожкам от ворот к крыльцу. В домах у немцев на окнах висели занавески, стояли в горшках цветы, чистыми были туалеты. Как будто и жили они не в России почти четверть тысячелетия, привезенные еще Екатериной. Каким контрастом к ним выглядели русские и особенно казахские поселки…
Дело шло к отъезду – приближался сентябрь. Нам сказали, что студенты ленинградских вузов будут брошены на уборку урожая в пригородные совхозы, а нас обком комсомола просит продлить на весь сентябрь наше пребывание на целине. Кроме того, учить нас будет некому – преподаватели мобилизованы вместе со студентами, а «планета Целина» ждет наших трудовых подвигов. Все единодушно проголосовали за то, чтобы порадовать Родину новыми объектами, и приняли обязательство ударно построить еще третью кошару. В сентябре уже по ночам были заморозки, вода в умывальниках стала замерзать. Дежурные наливали по утрам в них подогретую воду. Нам привезли по второму одеялу, но многие спали одетыми – так было холодно. Тем не менее еще одну кошару мы построили. Накануне отъезда дирекция совхоза прислала нам двух баранов, два мешка муки, два ящика водки и двух женщин, которые приготовили нам настоящий бешбармак. До сих пор помню резко пахнущие куски жирной баранины, крупную плоскую лапшу и сивушный запах «водкасы».
Утром пришли грузовики. Мы вернулись в Ленинград. Перед отъездом состоялось заседание штаба отряда, куда впервые пригласили меня. Комиссар торжественно объявил, что как лучшего каменщика отряда меня партячейка представила к награждению Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ. Комиссара представили к награждению медалью «За освоение целинных земель». Вообще-то, сказал мне комиссар, отряду обещали две медали, и единственным кандидатом на вторую медаль был я. Но потом почему-то дали только одну медаль. Конечно же, партячейка не могла отдать её студенту другого вуза, хоть и такому замечательному, как их доктор, поскольку медали учитывали в соцсоревновании между отрядами и факультетами славного Ленинградского политехнического института имени Всероссийского старосты М. И. Калинина. Грамота ЦК комсомола – гораздо более почетная награда, чем медаль, убеждал меня будущий медаленосец. Я не спорил: грамота так грамота, и на том спасибо. Отряд был славный, песни у политехов были хорошие – я целый блокнот исписал, водку они меня пить научили, много не болели, жили весело, работали хорошо. Лето прошло замечательно.