Годы привередливые. Записки геронтолога
Шрифт:
Одним из результатов опыта было установление феномена большей устойчивости к стрессу самок крыс. Нужно было посмотреть в литературе, насколько это было новым. На удивление, нам удалось обнаружить очень немного данных по этому вопросу. Нашли работу, в которой на классической физиологической модели изолированного нервно-мышечного препарата лягушки было показано, что в ответ на раздражение электрическим током мышца самки отвечала значительно дольше, чем мышца самца. Книгу создателя теории стресса Ганса Селье «Очерки об адаптационном синдроме» [11] мы нашли в научной библиотеке Института, тщательно проштудировали, но не обнаружили в ней указаний о существовании полового диморфизма в реакции на стресс. Тогда мне пришла в голову мысль обратиться к самому Селье. Сказано – сделано. В Публичной библиотеке был найден адрес классика, и я написал ему письмо, в котором просил прислать оттиски его работ на эту тему. Письмо отправил через
11
Селье Г. Очерки об адаптационном синдроме. М., 1960.
В 1966 году, после 4-го курса, мы не могли поехать на целину – нам предстояла двухмесячная врачебная практика. Можно было выбрать клинику в городе или в глубинке – от Прибалтики до Мурманска. Восемь парней и две девушки выбрали районную больницу заполярной Кандалакши. Название города объясняли как «кандалы кши», то есть снимай кандалы – мол, отсюда уже не убежишь. В больнице нас встретили хорошо, распределили по отделениям. Большинство врачей сразу ушли в отпуск, на каждом отделении оставалось по одному-два врача для надзора за нами. Мы все сразу устроились подрабатывать в больнице, кто на отделениях, с которых начинали практику, кто на станции скорой помощи. Мы с Женей Соболевым попали сначала в гинекологию, где и проработали дежурантами весь срок практики, даже когда переходили на терапию и хирургию. Практика была замечательная: мы принимали роды в родильном отделении, вели больных, на хирургии ассистировали и даже сами полностью выполняли несложные операции. По совету К. М. Пожарисского я познакомился с патологоанатомом районной больницы – нужно было набираться опыта работы в прозектуре. Весь 4-й курс по его рекомендации я довольно регулярно ездил в прозектуру Александровской больницы, которой заведовал известный патологоанатом профессор С. С. Вайль. Патологоанатомом в Кандалакше была Наталья Артуровна Аброян, совмещавшая должность судмедэксперта. Она с удивлением отреагировала на мою просьбу дать мне возможность производить вскрытия – такого пожелания от студентов-практикантов ей не приходилось слышать. Однако, когда я сослался на рекомендации Пожарисского, да еще узнав, что я ездил учиться к самому Вайлю, она взяла меня под свою опеку, и почти все, что поступало в ее печальное отделение, прошло за эти два месяца через мои руки.
Однажды мы производили вскрытие повесившегося самоубийцы.
– Сколько часов он провисел в петле, пока его нашли? – тоном экзаменатора спросила меня Наталья Артуровна. Судя по некоторым признакам, которые я четко ей перечислил, не менее пяти часов.
– Правильно, – заметила она меланхолично, – а твои коллеги, дежурившие на скорой и вынувшие несчастного из петли, полчаса пытались реанимировать его. И даже делали искусственное дыхание «рот в рот»…
– Вот какие добросовестные! – всё, что я мог сказать. Кстати, один из них стал профессором хирургии, а другой – эпидемиологом, кандидатом медицинских наук.
В один прекрасный день во время прохождения трехнедельной практики в хирургическом отделении старшая сестра попросила Юрия Стефаненко и меня привезти самосвал земли для новой клумбы перед хирургическим корпусом. Это было нам совсем несложно, самосвал мы накидали быстро, привезли, разровняли землю и пошли докладывать старшей сестре о выполненном задании. Она пригласила нас к себе в кабинет, достала из ящика стола хлеб с салом, луковку, поставила два стакана и налила до половины чистого спирта из огромной оранжевого стекла бутыли.
– Вам разбавить или чистый потребляете? – задорно сказала она.
– Конечно, неразбавленный, – уверенно сказал Юрий, отслуживший армию и бывший чуть ли не мастером спорта по боксу. Я не решился показать свою неопытность перед бравым товарищем и перед дамой и, выдохнув, лихо опрокинул содержимое стакана в рот, закусив салом. Расстояние от хирургического корпуса до дома, где мы квартировали, было не более ста метров. Помню, как мы вышли из отделения, а вот как я очутился на своей кровати, совершенно выпало из моей памяти, хотя никогда в жизни после той истории я не пил неразбавленный спирт и другим не советую.
Перед отъездом из Кандалакши врачи, вернувшиеся из отпусков, в благодарность за ударный труд устроили в нашу честь банкет в ресторане «Нива». Банкет прошел на высоком уровне. Мурманский экспресс «Арктика» проходил через Кандалакшу в 3 часа ночи. Можете себе представить, уважаемый читатель, сцену, когда колонна из семи карет скорой помощи проследовала от ресторана через весь спящий город и торжественно выкатила на привокзальную площадь. Когда к перрону подошел поезд, из каждой машины на носилках вынесли почти бездыханные тела, которые на глазах потрясенной проводницы и нескольких пассажиров, страдавших бессонницей, заботливо были погружены в вагон, внесены вещи «болезных». Машины и их бригады уехали от вокзала только после отправления поезда в Ленинград… Утром мы нашли среди своих вещей авоську, в которой стояло несколько сосудов с живительной влагой «для поправки здоровья». Поправив здоровье, мы обнаружили, что одного товарища нет с нами. Потом мы узнали, что он просто уснул в ресторане, запершись в туалете, и его не нашли, чтобы погрузить вместе с коллегами. Он приехал только через трое суток, так как утром потребовал, как он нам живописно потом рассказывал, «продолжения банкета».
Когда я перешел на 5-й курс, работу сторожем вивария у меня забрали по какой-то причине. Тогда я устроился на полставки медсестры послеоперационного отделения. Диплом медучилища очень пригодился. Отделение располагалось на пятом этаже в правом крыле клинического корпуса. Руководил им профессор Иосиф Абрамович Фрид. У него была черная повязка на лице – в войну он был фельдшером кавалерийского полка и потерял в бою глаз. Он был очень строгим и квалифицированным человеком и воспитал целую плеяду замечательных анестезиологов. Тогда в Институте по ночам находился один дежурный хирург. В послеоперационном отделении он делал вечерний и утренний обходы. Всю же остальную работу вечером и в выходные выполняли дежурная медсестра и санитарка. Санитарками работали обычно студентки медучилища, которое в те годы было при Институте. Да и основной костяк медсестер клиник сегодня составляют выпускницы училища тех лет. Дежурить на отделении было довольно ответственно – операции были тяжелые, и больные нуждались в постоянном наблюдении. Приходилось ставить капельницы, выполнять инъекции, катетеризации и другие назначения. Все нужно было записать в истории болезни.
По утрам уже к 8 часам приезжали хирурги проверить состояние оперированных накануне пациентов. Так я познакомился с большинством ведущих хирургов Института. Запомнилось неизменно вежливое обращение с вопросами о состоянии «своих» больных «корифеев» Александра Ивановича Ракова, Семена Абрамовича Холдина, Рюрика Александровича Мельникова, Леонида Юльевича Дымарского, Яна Владимировича Бохмана, Роберта Ивановича Вагнера, Льва Ивановича Снешко и многих других замечательных врачей. Из молодых хирургов запомнились тогда Алексей Барчук, Владимир Семиглазов, Николай Симонов, Виктор Кочнев, Сергей Кожевников, Олег Волков, Анатолий Марьин, Владимир Лемехов. Подружился с молодыми тогда анестезиологами Дмитрием Беляевым, Анатолием Евтюхиным, Геннадием Александриным. Были и другие врачи, которые не считали зазорным нахамить «какому-то там студенту», указавшему на их промах, например отсутствие записи в истории болезни о необходимом назначении.
Остался в памяти случай, когда пришлось буквально спасти оперированную накануне женщину, у которой началась на моих глазах асфиксия. Я послал молоденькую санитарку за дежурным врачом, а сам подкатил каталку, переложил на нее довольно тучную больную и почти бегом повез её в перевязочную. Примчался дежуривший тогда аспирант отделения детской онкологии Борис Александрович Колыгин, схватил скальпель и наложил трахеостому. Больная была спасена, а я своими глазами видел, как нужно делать эту важную операцию. Проработал я тогда на отделении реанимации (как его и сейчас часто называют) до весенней сессии. И всегда с удовольствием вспоминаю работу на этом ответственном отделении, хорошо знаю и очень дорожу дружбой со многими клиницистами, начинавшими свой путь практически в те же годы и ставшими на моих глазах ведущими специалистами не только Института, но и страны. Мне же лично этот приобретенный в отделении бесценный опыт не раз помогал в критических ситуациях. Навыки, полученные в реанимационном отделении, пригодились впоследствии, когда я, будучи уже ординатором, подрабатывал на станции скорой помощи, обслуживавшей посёлки Песочный и Дибуны (1970–1972 гг.), а также во время моих летних поездок в стройотряды и «шабашки».
Как-то, приехав из очередной зарубежной командировки, Николай Павлович поручил мне разыскать работы американского патолога Бильшовского, доклад которого он слушал на конференции. Бильшовский обнаружил, что у самок крыс, которых кастрировали и у которых один из яичников пересаживали в хвост, развивался так называемый синдром персистирующего эструса – то есть вместо циклической продукции эстрогенов и регулярных (каждые 4–6 дней) овуляций половые гормоны секретировались яичниками постоянно, что проявлялось постоянным ороговением слизистой оболочки, выстилающей половые пути животных, а в яичниках развивались фолликулярные кисты. Идея Николая Павловича заключалась в том, что на фоне такого синдрома после кратковременного введения какого-либо канцерогенного вещества можно было бы выявить промотирующее (ускоряющее) канцерогенез действие постоянной продукции эндогенных гормонов в ткани-мишени. Я «нырнул» в ГПБ (Государственную публичную библиотеку, «Публичку»), проверил за многие годы тома Index Medicus – прекрасного реферативного издания. В залы для научной работы записывали только лиц с высшим образованием. Студенты могли посещать залы в корпусе на Фонтанке, рядом с Аничковым мостом, где заказанные научные журналы приходилось ждать по нескольку дней, пока их привезут из хранилища с площади Островского. Николай Павлович снабдил своих учеников-студентов ходатайствами в дирекции ГПБ и БАН (Библиотеки Академии наук) от НИИ онкологии с просьбой выдать нам постоянные читательские билеты в залы для научной работы. Это способствовало тому, что я довольно быстро нашел статью Бильшовского [12] , заказал ксерокопию и принес шефу. «Вот этим и займешься!» – сказал Николай Павлович. Я засел за операции по пересадке яичников и довольно быстро научился производить их за 3–4 минуты каждую и по многу за день. Быстро были набраны большие группы оперированных крыс, я научился брать и оценивать влагалищные мазки, по которым регистрировались стадии эстрального цикла у крыс (эквивалентного менструальному циклу у женщин).
12
Bielschowsky F., Hall W. H. The endocrine imbalance induced in female rats by autotransplantation of the ovary into the tail // Aust. J. Exp. Biol. Med. Sci. 1953. Vol. 31. P. 85–97.