Годы, тропы, ружье
Шрифт:
Жара, степь, безлюдье. Алтай остался позади. Слева — желтый Китай. На степных озерах мне посчастливилось застрелить для коллекции шилоклювку и жирную утку-пеганку. Спугиваем у дороги пару саджей, но выстрелить мне в них не удается. Вечером минуем Черный Иртыш, переезжая его на пароме у станицы Буранной. Обычно узкий Иртыш разлился на многие километры. Летают гуси, лебеди, утки. Ночуем в степи. Утром ямщик спрашивает меня:
— Так, значит, вы из Петрограда?
— Да.
— Ну, сейчас будете дома. Видите хатки, это — Петроград.
Оказывается, хутор из пятнадцати домишек, грязный, заваленный навозом, назван
Зайсан — типичный уездный город, похожий на степные города Оренбургского края. Казахи в малахаях дополняют это сходство. Я протомился в нем до полудня, шатаясь по базарам, где нечего купить. В сумерках пытался разыскать клуб, но он был закрыт (ремонт). Пошел на спектакль, но до конца не досидел: шла глупейшая пьеса водевильного типа.
Утром с облегченным сердцем выехал в направлении к озеру Нор-Зайсан.
11. Камышовый человек
Черный Иртыш берет начало в Китае. В восьмидесяти километрах от города Зайсана он вливается в озеро Нор-Зайсан. Дорога к озеру бежит по степной равнине меж далеких по сторонам — Алтайских и Саурских — гор. Здесь до Тополевого мыса нет ни одного селения. Только на половине пути стоит пяток жалких казахских мазанок и около них — русская изба. Этот хуторок так и зовется «Половинка».
Меня, не раз видавшего бедных казахов, поразило нищенство здешних кочевников. На них болтались, вместо одежды, жалкие, грязные лохмотья. Они не умели говорить по-русски и не просили подачки. Вплотную окружили они нас вместе с голодными собаками, когда мы расположились закусывать на траве. Изможденные лица их были неподвижны и невыразительны, как лики святых на старинных иконах. Молчаливой тоской плакали их глаза. Когда мы давали им по куску хлеба, они, отойдя в сторону, жадно глотали его и снова возвращались к нам.
До чего же беден житель степей — казах! Кругом открыто лежат богатства: плодородная земля, масса ископаемых, птица, рыба, в степях посвистывают сурки, в горах множество всякого зверя. Они даже не собирают дикого лука — сарамсака, в изобилии растущего по луговинам. А на Алтае промышленники питаются им в недобычливые дни. Русский рядом с ними живет несравненно лучше. Он держит постоялый двор. Арендуя за бесценок у тех же казахов землю, запасает на зиму сено и продает проезжим. Семья его одета довольно чисто. У него на кроватях высокие, пухлые перины. На крыше белеет палатка от комаров. Вокруг избы копошатся куры, пасется скот.
Едкая тоска охватила меня. Кругом расстилались степи, и мне казалось, что им нет конца и краю. До сих пор у меня была карта, но она кончилась на Алексеевке. И как это ни странно, от этого я чувствовал себя еще беспомощнее. Мне хотелось поскорее сбежать отсюда. Я ждал только, когда выкормятся лошади.
Из избы вышел коренастый кудлатый старик в зипуне нараспашку, с обнаженной грудью, густо поросшей темными волосами.
Здорово, Федор Савельевич! — окликнул его ямщик. — Что, поселенец, живешь еще?
Живу. Душа не постоялец, не выгонишь. Маюсь еще.
Старик повернулся и пошел медленно к нам, крепко ступая по земле голыми, заскорузлыми ступнями.
А пьешь?
Нет, изменил. Только семь ден в неделю пьян, если акча ведется.
Старик говорил серьезно, с тяжелой усталостью, но у него не было верхнего переднего зуба, и от этого казалось, что он усмехается.
Рыбу-то,
У божьей пазухи днище глубоко: хватит на человечий век, а моего, сам видишь, меньше куриного носа осталось.
Старик, заметив мое ружье на возу, попросил разрешения его осмотреть. Он бережно подержал его старческими руками и проговорил:
— Ничего, ружье не мотовато. У меня вот винтовка старая, высит очень. Проезжал тут генерал Петров во время войны, сдружились мы с ним, — я его на кабанов водил, — пожалковал он надо мной, сулил винтерле [34] мне прислать. Не прислал. Не встречали вы его, случаем?
Меня поразило в старике соединение детской наивности во взгляде, словах с грубыми, тяжелыми чертами лица и жилистым телом. Мы разговорились. Оказалось, что Федор Савельевич больше двадцати лет живет неподалеку от Половинки в камышах, промышляя охотой и рыбалкой. Ему уже семьдесят один год. Узнав, что я страстный охотник, он хрипло и тоскливо охнул:
34
Искаженное название ружейной фирмы «Витерлэ».
— Эх, раньше б нам повстречаться! Какой я охотник был. Не хвастая, скажу: теперь немного таких на свете насчитаешь. Был конь, да изъездился! Всю землю, почитай, истоптал вот этими лапами, жизнь до соринки на охотах-то растерял.
Говорил старик почти одним тоном, без интонаций, и почему-то неподвижным взглядом смотрел вверх, на небо.
— Теперь уж не то. То ноги, то крыльца, — он повел широкими, квадратными плечами, — то поясница ноют. Стреляю так, по привычке, по слуху, глаза начинают потухать. Комары сейчас не дозволяют в камышах быть, а то б я свез тебя, показал бы свое существование. Камышовый я человек. Без людей живу. Теперь вот о них на старости сильно стал думать. С пятого года в этой системе нахожусь, на речке Джерме, что с гор бежит. Дальше еще речушка — Киндерлык. На них промышляю.
Он усталым, но внимательным взглядом следил за нашими сборами в дорогу. В его взоре маячила безнадежная тоска: ему не хотелось, чтобы мы так скоро уезжали, но он уже давно примирился с тем, что он одинок и никому не нужен, оторван навсегда от человеческого мира. Мне захотелось еще побыть со стариком. Я условился с ямщиком и предложил Федору Савельевичу поехать со мной в степь, поближе к горам, где, по его словам, много дроф и сурков. Старик даже растерялся от радости. Взор ого ожил, руки затряслись. Он не знал, что сказать. Как ребенок, засуетился и торопливо пошел в избушку за своими вещами.
Зайсанская степь мало похожа на наши прикаспийские. Нет ковыля. В низинах растет иная трава — старик ее называл «арженик», — она напоминает плохой хлеб без ости. Вокруг солончаков и дорог белесые пятна низкорослой полыни. От нее разносится по степи тот же горьковатый российский запах. Меня интересовало, какая дрофа обитает в здешних местах. И нам поталанило. Мы не проехали и двух километров, как чуть не из-под самой телеги выскочила и побежала по траве «джорга», так зовут здесь за быстрый бег джека-вихляя. Я успел соскочить с телеги и ударить взлетевшую на воздух птицу. Она пала мертвой на землю. Старик крякнул от удовольствия: