Годы, тропы, ружье
Шрифт:
Урал бежит среди широких степей. Ширина его не больше полутораста метров, обычно даже меньше. Бeрега повсюду однообразны, но приятны. Русло его очень извилисто. Один берег, куда ударяет течение, крут и обрывист. Другой — отлогая полоса чистого песка. Река повертывает; яры перебрасываются, на другую сторону, пески бледно желтеют всегда против яров.
Если вы спросите казака: «Далеко ли до поселка?» — он непременно ответит: «Десять яров».
Берега реки до поселка Каленого, где кончилось наше путешествие, покрыты кустарником и чернолесьем: талами, чилигой, ежевичником, шиповником, ветлой, ольхою, осинником, дубняком, вязом и осокорем. Леса отходят от берега на версту, две, редко дальше. Только под селением Бурлин тянется в степь на десятки километров знаменитый в тех краях Бородинский лес. По Сакмарской стороне кое-где поднимаются небольшие возвышения, к Уральску и они постепенно переходят в равнинную степь. По прибрежным лугам масса разнообразных озер, речушек, стариц, заливов, затонов,
На двух лодках нас выехало семь человек и моя собака, пойнтер Грая. Впереди шла большая лодка «Ленинград», — в ней сидят пятеро. Позади плывут двое наших компаньонов на меньшей — «Москве», обычно именуемой: «Москва-товарная». Имелись, наскоро слаженные паруса; у нас — косой, у «Москвы» — китайский, прямой.
Гребем мы в две смены: каждому приходится махать веслами часа по три в день. На нашей лодке четыре весла, сменяемся по двое, на «Москве» пара весел, — там гребет один человек. Встаем обычно с солнцем, рыбачим, охотимся, готовим себе пищу. Дичи и рыбы у нас всегда вдосталь. Мы иногда даже меняем дичь и рыбу на хлеб, арбузы, яйца. Редко-редко выпадают малодобычливые дни. Да и странно было бы, если бы мы сидела без рыбы и дичи. У нас шесть дробовых ружей, есть винтовка — автомат-винчестер. Много рыболовных снастей: недотка — маленький бредень для ловли животки, несколько переметив, жерлиц, лесок и, наконец, — вероятно, впервые на Урал, — мы привезли спиннинг.
За восемнадцать дней до Уральска мы раза три делали дневки для передышки. Особенно хорошим станом оказалось устье притока Урала Утвы, против села Бурлин, у белых меловых гор. Здесь мы хорошо поохотились на серых куропаток, встретили тетеревов, стреляли уток, ловили щук, судаков, и сомов.
Долгое время Павел Дмитриевич не мог ничего поймать на спиннинг. Мы трунили над его мудреной, заморской снастью. Но пришел и его час.
Выехали мы утром против поселка Требухин на перекат: Урал здесь разбивается на два рукава. Пробираемся у берега по глуби. Смотрим, на перекате бьется какая-то рыба. Подъезжаем ближе. Жерехи то и дело выскакивают на поверхность, поблескивая серебристой чешуей. Я предложил стрелять рыбу. Но Павел Дмитриевич взялся за спиннинг. Не успел он кинуть с размаху длинную лесу в воду, как жерех уже сграбастал блесну. Началась борьба. Жерех оказался побежденным. Все схватились за блесны. Но спиннинг здесь действительно показал себя; за три часа было поймано с помощью его около пятидесяти жерехов, причем в среднем рыба была не меньше четырех фунтов. О, как засиял наш скромный спиннингист! Да и мы все после этого прониклись уважением к английской удочке. Казак, пришедший к нам на стан из Требухина, долго рассматривал спиннинг и качал с удивлением головою. Мы смеялись:
— Закажи себе у кузнеца такую.
Погода все время стояла жаркая, безоблачная. Мы ехали днем в трусах, с обнаженными торсами. Ночью было похолоднее, и кое-кто из обладателей тонких байковых одеял жаловался на свою судьбу. Но скоро мы приспособились и к ночной прохладе: стали настилать в палатку сена. За все время только раз проливной дождь загнал нас в казахский аул. Но и тут нам пришлось спать в своей палатке.
С облегчением мы выбрались снова на Урал. Снова поплыли по голубым волнам. Впрочем, далеко не бесспорно, что на Урале — голубые волны. Утрами они розовеют от легкого прикосновения широких степных зорь, будто в сине-зеленом стекле их вод загорается теплый румянец. Днем, когда с Бухарской стороны дуют ветры, они делаются сизыми и взмывают вверх прозрачно-свинцовыми гребнями. Вечерами они темнеют ласковой темью, а ночью блещут самыми разнообразными отливами, смотря по погоде. Но постоянно из их глубины просвечивает легкая голубизна сизовато-седого оттенка. Старый Яик не устает встряхивать своими древними лохмами.
Полмесяца мы плывем на лодке вниз по Уралу. Мы не спешим. Разве можно торопиться, когда стоит изумительная погода: круглый день в вышине раскинут широчайший голубой шатер безоблачного неба, согретого щедрым, жарким солнцем. Вот оно — первобытное большое счастье: плыть по голубым волнам, калить обнаженное тело на солнце, не отрывая глаз от степных ширей Бухарской стороны и кудлатых зеленых деревьев, бегущих по правому Сакмарскому берегу. Радостно следить за веселой игрой беспечных птиц слушать жирное кряканье уток, тонкое позвякиванье кулика-воробья и вертлявого песочника, задушевное воркованье вяхирей, горлиц и клинтухов, ночами — задумчивый переклик-посвист неторопливого кроншнепа. По утрам и вечерам — дремать под грустный бред курлыканья журавлей, под звонкие выкрики красивых пеганок и разжиревших, ленивых лысух. Синицы, дрозды, сороки и воронье кричат с песчаных берегов разными голосами. Строгие хищники провожают с высоты наш бег острыми глазами. Жалобный чибис ни на минуту не перестает грустить над поемными лугами. В темную полночь с гор вдруг донесется робкое пробное завывание волчиного выводка, тоскующего по открытым местам, где пасется скот. Сумерками мы с фонарем в руках пробираемся по сизой теми вод, ставим на ночь переметы, слушаем мягкие всплески судаков и сазанов, игру хищных щук, бойких жерехов по перекатам, шорохи вспугнутой мелкой рыбешки в заливах, а на заре с волнением вытягиваем
К станицам, расположенным у яров Урала, мы обычно подъезжаем с песнями.
Последний рейс, моряк, плыви,Пой песни, пой!По звездам путь ты свой держи,Пой песни, пой!У большой станицы Рубежки гурьба разноцветных казачек заводит в ответ нам свою песню.
Солнце скрылось за горою,Стоит казачка у воротИ в дальний путь смотрит с тоскою,Слезы льются из очей.Повертываем на речушку Рубежку, поднимаем паруса. Певцы наши вдохновляются. Голоса их звучат громче, возбужденнее. Казачки, сидя у плетня огорода, начинают голосить протяжнее, заунывнее:
О чем, о чем, казачка, плачешь?О чем, голубушка, грустишь?Как мне, бедною, не плакать,Велят мне милого забыть.Причаливаем к берегу. Начинается веселый торг. Бабы несут нам яйца, масло, ребята тащат арбузы, дыни. Я нахваливаю свой товар: кряковых уток, куликов, вымениваю на них у девчат овощи. Лакомимся жирным каймаком, намазанным на хлеб, едим сахарные красные арбузы, зубоскалим с веселыми казачками, расспрашиваем казачат об охотничьих, рыболовных местах и, отчалив от берега, снова запеваем на этот раз нашу собственную песню: [39]
39
Слова В. Калиненко.
40
Припев повторяется после каждой строки песни.
По черному высокому яру за нами идет группа казачек. Вслед нам несется новая песня:
На берегу сидит девица,Шелками платье себе шьет.Работа чудная по шелку,У ней шелков недостает.Звуки наивной песни тихими волнами, как зыбь, бегут к нам по водам покойной речушки.
Девки идут, сцепившись хороводом, покачиваясь из стороны в сторону под размеренные переливы песенных стихов:
— Моряк любезный, нет ли шелкуУ вас немного для меня?— Вот как не быть такой красотке,Чего угодно вам спросить?— Подайте шелку разноцветнаСамой принцессе платье шить.— Прошу, красотка, потрудитесьКо мне на палубу войти.Мы сдерживаем лодки, зацепившись за коряжину. Слушаем песню, по-видимому вызванную в памяти певиц нашим появлением. Смеемся над наивным рассказом о похищении девицы моряком, который ставит себя, донского казака, выше герцога и графа. Весело ударяем веслами по воде и снова выезжаем на Урал. Сзади от станицы доносится смех, взвизгиванья, крики. Ветерок ударяет по парусам. Лодки ложатся набок и с шумом бегут по волнам. Впереди пылает закат.
9. Последние выстрелы
Хуррит
Фантастика:
героическая фантастика
попаданцы
альтернативная история
рейтинг книги
На руинах Мальрока
2. Девятый
Фантастика:
боевая фантастика
рейтинг книги
