Годы в седле
Шрифт:
Два взвода пограничников под командованием Пархоменко в конном строю прорвались через сильный огневой заслон к Западным воротам крепости и отрезали противнику путь отхода на Зиадин и Старую Бухару. В бекский дворец первым ворвался эскадрон Валлаха.
Я прошел под стрельчатой аркой. Вымощенный четырехугольными каменными плитами просторный двор хранил следы поспешного бегства. Хатырчинский властитель и его свита успели взять только боевых коней. Остальные стояли под навесами. Одни из них предназначались для охоты, другие для скачек, третьи для торжественных выездов.
Но не время было любоваться этими красивыми
Убранство дворца поражало странным сочетанием роскоши и убожества. Рядом с дорогими текинскими, китайскими и персидскими коврами лежали дешевые паласы [11] . В некоторых помещениях наряду со шкурами барсов встречались обыкновенные овчины. Серебро и позолота утвари перемежались с медью и глиной.
11
Палас— ковер без ворса.
Пересекая большой парадный зал, я наткнулся на опрокинутый кожаный сундук. Из него вывалились какие-то рукописи в разноцветных шелковых чехлах. Я распорядился собрать их и сохранить. Как выяснилось позже, тут оказались редкие экземпляры литературных произведений времен Алишера Навои и даже более ранние.
По возможности мы старались не тревожить и без того перепуганных жен и многочисленных наложниц бека. Однако из маленьких окон их келий кто-то продолжал стрелять. Два наших бойца были ранены. Волей-неволей пришлось побеспокоить женщин.
Высадили массивную дверь, ведшую в узкий коридор, по сторонам которого располагались комнаты гарема. Разогнали безбородую мужскую челядь. За одной из створок услышали плач, причитания.
— Не стрелять! — скомандовал Танкушич и бросился на голоса. За ним последовали Гудков, Габриш, Попов-Кахаров.
Зал, в котором мы оказались, был наряден и хорошо освещен. Солнечные лучи проникали через застекленный потолок. Ослепительно сверкали шелка и драгоценности. Вдоль стен толпилось множество женщин и детей. Страх перед красноармейцами был, видно, столь силен, что взрослые даже не пытались прикрыть лица.
В центре на широкой тахте восседала тощая лохматая старуха. Она царапала ногтями лицо, рвала на себе волосы и сипло вопила:
— Не дайте неверным осквернить вас! Кусайте, царапайте их!
— Замолчи, безумная! — рявкнул по-узбекски Гудков.
Танкушич приказал трем бойцам заглянуть под тахту и перетряхнуть одеяла в нишах. Но едва они тронулись с места, плач и крики усилились.
У тахты стояла красивая молодая женщина. Она держала на руках малыша в ярко-красном халатике. Чадолюбивый Габриш ласково потрепал ребенка за вихор. Глаза матери потеплели. А старуха еще больше взъярилась, коршуном кинулась на бойца и вцепилась в его руку зубами. Освободившись от нее, Габриш; полез под диван и извлек оттуда «маузер» и кривую восточную саблю.
— Нехорошо оружие прятать.
— Это не мы. Это он, — стала оправдываться красавица и указала
Там, скрытый тенью ниши, стоял дородный чернобородый мужчина в парчовом халате. Я узнал управителя дворца, с которым не раз приходилось встречаться. Вельможа слыл хитрым дипломатом, и бек часто поручал ему улаживать пограничные инциденты. Знал, бестия, что красноармейцы никогда не обижают женщин, поэтому и спрятался на их половине.
— Товарищ Гудков, пригласите-ка его сюда, — попросил я.
Но управитель уже сам шел навстречу Гудкову. Как же, старый знакомый! Не раз сопровождал его от границы до штаба и обратно.
Льстиво улыбаясь и что-то бормоча, управитель протянул унизанную драгоценностями пухлую руку. Красноармеец гневно оттолкнул ее.
— Ну и гад! Уверяет, что у него сердце наполнилось радостью, как увидел меня...
Я знал, каких усилий стоило Гудкову сдерживать себя. Перед самым выступлением в поход из штаба группы пришел пакет с характеристиками на военных и политических деятелей Бухарского ханства. В числе особенно злобных врагов Советской власти назывался и управитель дворца хатырчинского бека. В 1918 году он командовал конным отрядом головорезов, который разрушил железную дорогу и линию телеграфа между станциями Зирабулак и Зиадин. Семьи железнодорожников были безжалостно вырезаны. Среди других погибли отец, мать, бабушка и малолетняя сестренка Гудкова.
На привале в Пейшамбе я рассказал бойцам об этом, а Гудкову дал прочитать перечень злодеяний виновника гибели его близких. И вот теперь он стоял лицом к лицу со своим кровным врагом.
Гудков долго не находил подходящих слов. Потом зло крикнул:
— Туша ты свиная!.. Успокой женщин и ребят. Им бояться нечего. Это только ты способен истязать беззащитных. А мы уйдем отсюда, как только убедимся, что здесь не спрятались сарбазы.
Вельможа сделал вид, что не понял Гудкова.
— Что будет с женами, детьми и матерью бека? — спросил он.
— Это решит новое народное правительство Бухары. А пока пусть не выходят из дворца, — распорядился я.
— Можно ли остаться с ними? Бек поручил мне заботиться о них.
— Нет, вам здесь делать нечего. О них позаботится народная власть, а вы теперь военнопленный.
— Как? Я же не имею никакого отношения к армии.
— Это неправда. Вы офицер, имеете чин токсабы [12] , командовали хатырчинским отрядом в восемнадцатом году. За совершенные перед Советской властью преступления придется отвечать...
12
Токсаб— полковник бухарской армии.
Под конвоем бывшего управителя вывели на улицу.
6
По зову трубы со всех сторон в центр города стали стекаться подразделения, группки, одиночные бойцы. Командиры строили людей, выясняли потери. Они были сравнительно невелики, но все равно омрачали радость победы. В 1-м эскадроне пограничников особенно скорбели о гибели старейшего бойца венгра Немеша. Он добровольно вступил в отряд самаркандских красногвардейцев еще в конце 1917 года.