Годы
Шрифт:
Открылась дверь.
— Ой, Элинор! — воскликнула ее невестка, перебежав через переднюю в развевающемся летнем наряде. — Как я рада тебя видеть! Какая ты загорелая! Идем в холодок!
Силия проводила ее в гостиную. Рояль был накрыт белыми пеленками, в стеклянных банках мерцали розовые и зеленые фрукты.
— У нас все вверх дном, — сказала Силия, падая на диван. — Только что ушли леди Сент-Остелл и епископ.
Она начала обмахиваться листком бумаги.
— Но успех был полный. Мы устраивали базар в саду. Было представление.
Листок бумаги
— Спектакль?
— Да, сцена из Шекспира, «Летняя ночь» или «Как вам это понравится?», не помню. Мисс Грин поставила. К счастью, погода не подвела. В прошлом году был ливень. Ох, только как ноги болят!
Высокое окно выходило на лужайку. Элинор увидела, что там переносят столы.
— Вот это дело так дело! — сказала она.
— Да! — Силия тяжело дышала. — Были леди Сент-Остелл, епископ, кегли и поросенок. Но я думаю, все прошло очень хорошо. Людям понравилось.
— В пользу церкви? — спросила Элинор.
— Да, на новую колокольню.
— Серьезное начинание.
Элинор опять посмотрела на лужайку. Трава уже высохла и пожелтела, лавровые кусты выглядели сморщенными. Столы были расставлены перед лавровыми кустами. Мимо прошел Моррис, неся стол.
— Хорошо было в Испании? — спросила Силия. — Видела что-нибудь интересное?
— О, да! — воскликнула Элинор. — Я видела… — она осеклась. Она видела много интересного — здания, горы, красный город на равнине. Но как описать это?
— Ты должна потом мне все подробно рассказать. — Силия встала. — А теперь пора привести себя в порядок. Только, боюсь, — она с болью на лице начала взбираться по лестнице, — я должна попросить тебя быть бережливее: у нас очень мало воды. Колодец… — Она не договорила.
Элинор вспомнила, что в жаркое лето в колодце всегда кончается вода. Они прошли по широкому коридору, мимо старого желтого глобуса, стоявшего под жизнерадостным полотном восемнадцатого века, запечатлевшим всех малолетних Чиннери в длинных панталонах и нанковых штанишках, собравшихся в саду вокруг отца и матери. Силия остановилась, взявшись за дверь спальни. Из окна было слышно, как воркуют горлицы.
— В этот раз мы поселим тебя в Синей комнате, — сказала она.
Обычно Элинор отводили Розовую. Она заглянула внутрь.
— Надеюсь, у тебя есть всё… — начала Силия.
— Конечно, у меня все есть, — сказала Элинор, и Силия покинула ее.
Служанка уже распаковала ее вещи. Они были разложены на кровати. Элинор сняла платье и, оставшись в белой нижней юбке, принялась умываться — тщательно, но экономно — ввиду недостатка воды. От английского солнца у нее все-таки щипало лицо — там, где его обожгло испанское солнце. Шея резко отличалась по цвету от груди — как будто ее выкрасили коричневой краской, подумала Элинор, надевая перед зеркалом вечернее платье. Она быстро скрутила в клубок свои густые волосы с проседью, повесила на шею кулон — красный камень, похожий на толстую каплю малинового варенья с золотой крупинкой посередине, и еще раз окинула взглядом женщину, которая за пятьдесят пять лет стала ей так привычна, что она уже не замечала ее, — Элинор Парджитер. Она стареет — это было очевидно: лоб пересекали морщинки, там, где кожа некогда была упругой, теперь появились впадины и складки.
Что же было моей сильной стороной? — спросила она себя, еще раз проводя гребнем по волосам. Глаза? Ее глаза усмехнулись в ответ. Да, глаза. Кто-то когда-то похвалил мои глаза. Она раскрыла их пошире. Вокруг каждого глаза было несколько белых лучиков — из-за того, что она щурилась, защищаясь от солнечного сияния в Акрополе, Неаполе, Гранаде и Толедо. Но все похвалы моим глазам в прошлом, подумала Элинор и закончила одевание.
Она задержалась у окна, чтобы посмотреть на выжженную лужайку. Трава была почти желтой, вязы начали буреть. Бело-рыжие коровы жевали жвачку за низкой изгородью. Все-таки Англия — не то, подумала Элинор. Она маленькая и приторная. Элинор не питала любви к своей родине — ни малейшей. Затем она отправилась вниз, потому что хотела повидаться с Моррисом наедине — если получится.
Но он был не один. При появлении сестры он встал и представил ее дородному седовласому мужчине в смокинге.
— Вы, кажется, знакомы? — сказал Моррис. — Элинор. Сэр Уильям Уотни. — Он с иронией слегка подчеркнул слово «сэр», что на мгновение смутило Элинор.
— Мы были знакомы когда-то, — сказал сэр Уильям, выйдя вперед и с улыбкой пожимая ей руку.
Она посмотрела на него. Неужели это Уильям Уотни — старина Даббин, который приходил на Эберкорн-Террас много лет назад? Да, он. Элинор не видела его с тех пор, как он уехал в Индию.
Неужели мы все такие? — ужаснулась она, переводя взгляд с покрытого пятнами, морщинистого, изжелта-красного лица того, кто был знаком ей юношей, а теперь почти совершенно оплешивел, на своего брата Морриса. Он лыс и худ, но ведь он сейчас в расцвете сил, как и она, разве нет? Или они все вдруг стали старыми развалинами, как сэр Уильям? Тут вошли ее племянник Норт и племянница Пегги со своей матерью, и все отправились ужинать. Старая миссис Чиннери ужинала наверху.
Как же Даббин стал сэром Уильямом Уотни? — дивилась про себя Элинор, пока они ели рыбу, которая была принесена ею в мокром свертке. В последний раз она видела его в лодке на реке. Они поехали на пикник и устроили ужин на острове посреди реки. В Мэйденхеде, кажется…
Говорили о церковном празднике. Крастер выиграл поросенка, миссис Грайс — посеребренный поднос.
— Вот, значит, что было в детской в коляске, — вспомнила Элинор. — Я встретила людей, возвращавшихся с праздника, — объяснила она и описала процессию. Разговор на тему праздника продолжился.
— Вы не завидуете моей золовке? — обратилась Силия к сэру Уильяму. — Она только что из поездки по Греции.
— В самом деле? — откликнулся сэр Уильям. — А где именно в Греции вы были?
— Мы посетили Афины, затем Олимпию, затем Дельфы, — начала Элинор, в который раз повторяя заученную фразу. Судя по всему, они с Даббином были дальними знакомыми — не более.
— Мой деверь Эдвард, — объяснила Силия, — устраивает эти прелестные экскурсии.
— Вы помните Эдварда? — спросил Моррис. — Вы не вместе учились?
— Нет, он поступил позже, — сказал сэр Уильям. — Но я слышал о нем, разумеется. Он… постойте… Он стал большой шишкой, да?