Гоголь в Диканьке
Шрифт:
Пушкин как-то сказал, что Гоголя в Москве любят больше, чем в Петербурге. И был прав. Москва гораздо радушнее принимала Гоголя, Москва почувствовала в сердцевине его смеха сострадание к русскому человеку. Гоголя в Москве любили именно потому, что в нем слышали любовь к России. Петербург, за исключением «Современника» и окружения Пушкина, считал, что Гоголь поносит Россию.
Кажется, ему было грех жаловаться на критику, на непризнание, но все же понимания публики, которого он добивался и с молодым максимализмом хотел иметь сейчас же, он не получил. Это и послужило одной из причин бегства.
К тому же и журнальная деятельность Гоголя в «Современнике» не удалась. Первая же его статья – статья «О движении журнальной литературы в 1834 и 1835 годах» – принесла ему и журналу немало огорчений. Пушкин должен был даже поправлять эту бестактность Гоголя (высмеявшего всю русскую прессу), не называя его по имени.
«Петербург, снега, подлецы, департамент, все это, кажется, мне снилось», – напишет Гоголь о Петербурге из-за границы.
Эти слова часто цитируют, забывая, что у Гоголя есть и другие картины великого города, другие отзывы о нем. Написаны эти строки тоже на чужбине, вдали от Северной Пальмиры, но в них как бы сдернут серый цвет с постылого петербургского пейзажа, сдернуто покрывало, и краски и линии весеннего Петербурга предстают пред глазами читателя омытыми, освеженными, чистыми. «Столица вдруг изменилась. И шпиц Петропавловской колокольни, и крепость, и Васильевский остров, и Выборгская сторона, и Английская набережная – все получило картинный вид. Дымясь, влетел первый пароход. Первые лодки с чиновниками, солдатами, старухами-няньками, английскими конторщиками понеслись с Васильевского и на Васильевский… Когда взошел я на Адмиралтейский бульвар, – это было накануне светлого воскресения вечером, – когда Адмиралтейским бульваром достиг я пристани, перед которою блестят две яшмовые вазы, когда открылась передо мною Нева, когда розовый цвет неба дымился с Выборгской стороны голубым туманом, строения стороны Петербургской оделись почти лиловым цветом, скрывшим их неказистую наружность, когда церкви, у которых туман одноцветным покровом своим скрыл все выпуклости, казались нарисованными или наклеенными на розовой материи и в этой лилово-голубой мгле блестел один только шпиль Петропавловской колокольни, отражаясь в бесконечном зеркале Невы, – мне казалось, будто я был не в Петербурге…»
Петербург в этом воспоминании Гоголя играет цветами: тут и зеленый цвет яшмовых ваз на набережной, и розовая материя неба, смешанная с лиловостью, с голубою мглой, и блеск золотого шпиля Петропавловки, освещающий всю картину, и резкость очертаний, и зеркало Невы, отражающее эту резкость.
Петербург был городом не только неудач Гоголя, его поражений (он потерпел поражение на поприще службы, на поприще ученом, преподавая в Санкт-Петербургском университете, откуда был уволен в связи с «сокращением штата»; он не стал актером, хотя пытался попасть на сцену), но и местом, где безвестный студент Гоголь-Яновский, явившийся с Украины, сделался сначала Пасичником, заставившим смеяться Россию, а затем Гоголем. На Малой Морской улице, в доме Лепена, под номером 97, были написаны лучшие творения Гоголя. Здесь – в какие-нибудь два с небольшим года – родились «Записки сумасшедшего» и «Невский проспект», повести «Миргорода», «Ревизор», «Нос», «Коляска», были начаты «Мертвые души».
Когда Гоголь уезжал из Петербурга, Пушкин жил на Гагаринской набережной в доме Кадашева. Квартира Пушкина состояла из двадцати комнат, с выездом. Гоголь иногда забегал к Пушкину, чтоб прочесть ему свое новое сочинение, показать набор книги, посоветоваться о заглавии, о беспокоящей его строке. Пушкин правил, Пушкин вычитывал, Пушкин, как мог, помогал Гоголю. Он и сюжеты свои ему дарил – дарил без сожаления, хотя и жаловался друзьям, что с «этим хохлом» надо держаться поосторожнее, того и гляди обчистит.
Пушкин добивался постановки комедии Гоголя на сцене (помогали тут и В. А. Жуковский, и П. А. Вяземский, и М. Ю. Вьельгорский), Пушкин привлек Гоголя к участию в «Современнике», доверил ему всю критику и «Новые книги», Пушкин хлопотал о делах Гоголя в Москве. Да, у Пушкина было двадцать комнат и жена-красавица, у Гоголя было две комнатки на третьем этаже и не было жены. Его женою была Муза – ей он отдал все: и любовь, и здоровье, и лучшие часы вдохновения, – но и она не обделила его своим вниманием.
Впрочем, Муза и Пушкин стояли у Гоголя рядом, трудно было отделить Музу от Пушкина, а Пушкина от Музы. Все, что при жизни Пушкина делал Гоголь, что он писал, замышлял, было связано с именем Пушкина, с грядущим судом или одобрением Пушкина. Без Пушкина Гоголь не мог представить своей поэтической жизни. Поэтому, когда он в Париже услышал о смерти Пушкина, он понял, что остался один. До этого он был не одинок: взгляд Пушкина, шутка Пушкина, записка Пушкина о его новом сочинении – все поддерживало в нем веру и жизнь. Смерть Пушкина стала одной из причин перелома, который произошел позже в Гоголе и привел его от состояния веселья и брызжущих сил молодости к печали и задумчивой улыбке зрелых лет.
Кажется, объявление, появившееся 17 мая 1836 года в «Прибавлениях к «Санкт-Петербургским ведомостям», объявление, гласившее, что среди отъезжающих за границу числится некто «Николай Гогель, 8 класса», ни о чем не говорило русскому глазу (тем более и фамилия была перепутана), но уезжал из столицы не коллежский асессор Гоголь, не какой-то очередной путешественник и не тот, кто въехал в Петербург морозным вечером в декабре 1828 года, сын полтавской помещицы Марии Ивановны Гоголь-Яновской, а великий русский писатель, гений России, который по свершении того, что он уже совершил, мог быть отнесен к числу лучших ее сынов.
Н. В. Гоголь. Портрет работы Горюнова
Как сообщали те же «Санкт-Петербургские ведомости», погода в день отъезда Гоголя, 6 июня 1836 года, была пасмурная. Низкие облака стояли над Петербургом, накрапывал дождь. Термометр показывал около одиннадцати градусов по Реомюру. Маленький пароходик подошел к Английской набережной и принял на себя пассажиров, которые должны были переправиться на нем в Кронштадт, где их ждал большой пароход «Николай Первый». Среди провожающих – Гоголь уезжал вместе с А. Данилевским – был князь П. А. Вяземский. Он отсылал за границу жену и дочь, которые тоже стояли на палубе. Прощальные слова, слезы, маханье платком, пароходик отошел от причала – и город на Неве поплыл, закачался на волнах, теряясь в дымке дождя.
Глава VI
Рим
1
Гоголь называл Рим родиной своей души. Герой его юношеской поэмы Ганц Кюхельгартен стремится в Италию, как в землю обетованную. Первым сочинением Гоголя, явившимся в печати, было стихотворение «Италия». Путь Гоголя из России – путь скитаний по Европе – был путем в Рим: выехав 6 июня 1836 года из Петербурга, Гоголь достиг этого желанного берега лишь в конце апреля 1837 года.
Впечатления от города были омрачены вестью о смерти Пушкина. Весть эта нагнала Гоголя еще в Париже, перед самым отъездом в Италию. С нею в душе и въехал он в столицу древней империи. «…Никакой вести хуже нельзя было получить из России, – писал он П. А. Плетневу из Рима. – Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним. Ничего я не предпринимал без его совета. Ни одна строка не писалась без того, чтобы я не воображал его перед собою… Боже! Нынешний труд мой, внушенный им, его создание… я не в силах продолжать его».
Речь в этом письме идет о «Мертвых душах». Сначала, по выезде из России, «Мертвые души» потекли быстро, потом остановились, и, когда Гоголь – в Пари же – вновь взялся за перо, пришла весть о гибели Пушкина. Должно было пройти время, чтоб Гоголь мог оправиться от этой потери и вновь приступить к своему труду.
«Я должен продолжать начатый мной большой труд, – пишет он через месяц после приезда в Рим В. А. Жуковскому, – который писать с меня взял слово Пушкин, которого мысль есть его создание и который обратился для меня с этих пор в священное завещание».