Гоголь в Москве (сборник)
Шрифт:
Очевидно, готовясь к чтению «Ревизора», Гоголь в эти дни был особенно сосредоточен на предстоящем выступлении. Описывая вечер у Аксаковых 31 октября, Бодянский заносит в свой дневник: «Перед началом Гоголь, пришедший в 8 часов вечера… заметил, что первую идею к „Ревизору“ его подал ему Пушкин, рассказав о Павле Петровиче Свиньине, как он в Бессарабии выдавал себя за какого-то петербургского важного чиновника и только, зашедши уже далеко (стал было брать прошения от колодников), был остановлен…»29. В черновых тетрадях самого А. С. Пушкина имеется набросок фабулы «Ревизора», навеянный похождениями П. П. Свиньина: «Криспин приезжает в Губернию NB на ярмонку — его принимают за [нрзб]… Губерн.[атор] честный дурак — Губ.[ернаторша] с ним кокетнич.[ает] — Криспин сватается за дочь»30. В левом углу автографа написано и зачеркнуто Пушкиным: «Свиньин», что поясняет происхождение записи Пушкина.
П. П. Свиньин был довольно известным литератором тех лет. Им в 1818 году был основан журнал «Отечественные записки», в котором в февральской и мартовской книжках за 1830 год было напечатано первое прозаическое произведение Гоголя «Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купалы».
5 ноября осуществилось, наконец, долгожданное чтение «Ревизора». Это было последнее публичное выступление писателя. По словам Г. П. Данилевского, «чтение „Ревизора“ происходило во второй комнате квартиры гр. А. П. Толстого, влево от прихожей, которая отделяла эту квартиру от помещения самого Гоголя»31. Он же указывает, что «в числе слушателей были: С. Т. и И. С. Аксаковы, С. П. Шевырев, И. С. Тургенев, И. В. Берг и другие писатели, а также актеры М. С. Щепкин, П. М. Садовский и Шуйский»32. Присутствие на чтении С. Т. Аксакова нам кажется весьма сомнительным. Последний в своих воспоминаниях, весьма обстоятельных, говорит, что пребывание Гоголя в Абрамцеве с 30 сентября по 2 октября было их последним свиданием. Не мог же он, столь внимательный к творчеству Гоголя, запамятовать столь важный факт, как публичное чтение Гоголем «Ревизора».
Тургенев с удивлением обратил внимание на то, что «далеко не все актеры, участвовавшие в „Ревизоре“, явились на приглашение Гоголя; им показалось обидным, что их словно хотят учить! Ни одной актрисы также не приехало. Сколько я мог заметить, Гоголя огорчил этот неохотный и слабый отзыв на его предложение… Известно, до какой степени он скупился па подобные милости»33. Но, углубясь в чтение, он быстро оживился. Его раскрытие ролей произвело на слушателей впечатление необычайной силы. «Это был для меня настоящий пир и праздник», — пишет И. С. Тургенев34.
Михаил Семенович Щепкин
По записи Г. П. Данилевского, мы можем представить обстановку этого чтения. «Стол, вокруг которого на креслах и стульях уселись слушатели, стоял направо от двери, у дивана, против окон во двор. Гоголь читал, сидя на диване»35. И. С. Тургенев отмечает, что в своем чтении Гоголь поразил «чрезвычайной простотой и сдержанностью манеры, какой-то важной и в то же время наивной искренностью, которой словно и дела чет — есть ли тут слушатели и что они думают. Казалось, Гоголь только и заботился о том, как бы вникнуть в предмет, для него самого новый, и как бы вернее передать собственное впечатление. Эффект выходил необычайный… С каким недоумением, с каким изумлением Гоголь произнес знаменитую фразу городничего о двух крысах… „Пришли, понюхали и пошли прочь!“ — Он даже медленно оглянул нас, как бы спрашивая объяснения такого удивительного происшествия. Я только тут понял, как вообще неверно, поверхностно, с каким желанием только поскорей насмешить — обыкновенно разыгрывается на сцене „Ревизор“»35. То же восхищение слышится нам и в рассказе Данилевского: «Никогда не забуду чтения Гоголя. Особенно он неподражаемо прочел монологи Хлестакова и Ляпкина-Тяпкина и сцену между Бобчинским и Добчинским. „У вас зуб со свистом“, — произнес серьезно и внушительно Гоголь, грозя кому-то глазами и даже пришепетывая при этом, будто у него свистел зуб. Неудержимый смех слушателей изредка невольно прерывал его. Высокохудожественное и оживленное чтение под коней очень утомило Гоголя., очарованные слушатели долго стояли группами, вполголоса передавая друг другу свои впечатления. Щепкин, отирая слезы, обнял чтеца и стал объяснять Шуйскому, в чем главные силы роли Хлестакова»37.
С. В. Шуйский, как передает замечательный русский актер А. П. Ленский, говорил впоследствии, что «это чтение было так необычайно образно и ярко, что лицо городничего вставало живым перед слушателем»38.
Но внимание Гоголя к исполнению своей пьесы на сцене не ограничивалось только этим «показательным» вечером. Он живо интересуется, насколько актерам удалось воспринять его наглядные уроки. Через несколько дней он «опять явился в театре (в ложе позади других) посмотреть, как исполняется пьеса после его замечаний, и остался доволен игрою более, нежели в прежнее время, особенно Хлестаковым, которого в это время играл уже Шумский, пользовавшийся его наставлениями»39. На третий день после чтения «Ревизора», 8 ноября, Гоголь навестил только что перенесшего несколько операций М. Н. Загоскина, здоровье которого «ухудшилось до того, что большую часть дня он проводил лежа на диване». Он обратил внимание на болезненный вид Гоголя. «Отец… — вспоминает сын Загоскина, — давно не видавший его, нашел в нем большую перемену как в физическом, так и в нравственном отношении и, вместе с тем, пришел к убеждению, что наш великий писатель несомненно должен быть сериозно болен»40. В 1851 году М. Н. Загоскин жил по-прежнему в своем доме в Денежном переулке (ныне улица Веснина, № 5, дом не сохранился).
Из письма сына декабриста, Е. И. Якушкина, от 16 ноября 1851 года мы узнаем, что в эти дни «Гоголь собирается печатать 2-й том „Мертвых душ“, который окончен совершенно и который уже он читал у Назимова»41.
В конце 1849 года генерал-адъютант В. И. Назимов был назначен попечителем Московского учебного округа. Далеко не лестную характеристику дает ему современник: «…добрый человек, но делает все только по рекомендациям… существует только номинально, а вместо него действуют различные тетушки, дядюшки и вся сволочь московских барынь. Он сам жалуется на свое иго, но не смеет и подумать стряхнуть его»42. Упоминание В. И. Назимова дважды встречается в записных книжках писателя43. Встречи с ним Гоголя, вероятно, обусловливались тем, что В. И. Назимов был в эти годы также председателем Московского цензурного комитета. Готовя к печати второй том «Мертвых душ», Гоголь, помня о цензурных мытарствах с первым томом, хотел, предварительно знакомя В. И. Назимова со своей рукописью, подготовить почву к ее скорейшему и возможно безболезненному прохождению через цензурные рогатки. В 1851 году В. И. Назимов жил на Садовой-Кудринской улице во владении № 9 (дом не сохранился).
Сведения о том, где в Москве бывал Гоголь в последние месяцы своей жизни и с кем поддерживал дружеские связи, у нас скупы и отрывочны. Оли не раскрывают даже приближенно «карту гоголевских мест» в эти дни. Конечно, он бывал по-прежнему у А. И. Кошелева. Известно его приглашение А. И. Кошелевым 2 февраля 1852 года на обед, на котором должен был присутствовать декабрист М. М. Нарышкин, иногда нелегально приезжавший в Москву из своей тульской усадьбы1. По недоразумению Гоголь на этот обед не попал. С видным московским декабристом М. М Нарышкиным Гоголь встречался и ранее, о чем свидетельствует краткая помета в его записной книжке, предположительно датируемой 1846–1851 годами: «Нарышкин на Пречистенке, в собств[енном] доме, Михал Мих[айлович] Нарышкин, бывший в Сибири»2. Единственный известный нам дом, принадлежавший Нарышкиным на нынешней улице Кропоткина, это перестроенный и расширенный дом № 16, в котором помешается ныне Дом ученых. В 1845 году этим домом владеют уже Мусины-Пушкины, бывшие в родстве с Нарышкиными. Член Союза благоденствия с 1818 года, участник тайного совещания Южного и Северного обществ в 1824 году об установлении республиканского правления, полковник М. М. Нарышкин после восстания 14 декабря был лишен дворянства и сослан на каторжные работы в Нерчинские рудники; в 1837 году он был переведен рядовым на Кавказ, где получил чин прапорщика, в 1844 году ему было разрешено выйти в отставку и жить в своем тульском имении без права выезда. Все эти данные говорят о том, что знакомство Гоголя и Нарышкина могло произойти лишь после сентября 1848 года, так как ранее встретиться в Москве они не могли. Запись «Нарышкин… и собственном доме» может быть объяснена нередко бытовавшей в Москве привычкой именовать дома по прежним, привычным для памяти, владельцам
В феврале 1852 года свидание Гоголя и Нарышкина все же состоялось, что явствует из вторичной записи Гоголя в той же памятной книжке: «Михал Михалч Нарышкин, село Высокое, 7 верст от Тулы»3. Очевидно, собираясь продолжить следующим летом свои поездки по России, Гоголь после этого свидания намеревался посетить и Нарышкина.
В начале 1852 года Гоголь встречался в Москве с известным маринистом И. К. Айвазовским. Впоследствии художник рассказывал, что его «поразила страшная худоба, бледность и страдальческое выражение лица великого нашего писателя. Тогдашний Гоголь был тенью того веселого, милого собеседника, которого Айвазовский видел в Риме и во Флоренции двенадцать лет тому назад… Немногими словами разменялся он с Иваном Константиновичем…»4. Где в этот приезд в Москву останавливался Айвазовский, нам неизвестно.
В эти же месяцы Гоголь продолжал бывать у Хомяковых и делиться с ними написанным. Через несколько лет после его смерти Ю. Ф. Самарин, вспоминая эту зиму, писал А. О. Смирновой: «Я глубоко убежден, что Гоголь умер оттого, что он сознавал про себя, насколько его второй том ниже первого, сознавал, и не хотел самому себе признаться, что он начинал подрумянивать действительность. Никогда не забуду я того глубокого и тяжелого впечатления, которое он произвел на Хомякова и меня раз вечером, когда он прочел нам первые две главы второго тома. По прочтении он обратился к нам с вопросом: „Скажите по совести только одно — не хуже первой части?“ Мы переглянулись, и ни у него, ни у меня не достало духу сказать ему, что мы оба думали и чувствовали»5. Можно полагать, что Гоголь читал им значительно дальше первых двух глав. Генерал Бетрищев, Петр Петрович Петух, по определению В. В. Вересаева, достойны «стать рядом с самыми яркими образами первого тома… Горестное снижение творчества мы замечаем только там, где Гоголь начинает рисовать показательных „хороших людей“… — где „Собакевича он пытался перерядить в Костанжогло, городничего — в благородного генерал-губернатора, Абдулина — в непроходимо добродетельного винного откупщика Муразова“»6.
Из сохранившихся отдельных записок и приглашений Гоголю7 явствует, что он бывал также в семье Репниных, с которыми он особенно сблизился во время жизни в Одессе. Там В. Н. Репнин даже отвел ему особую комнату для работы. Посещая Репниных в Москве, Гоголь неоднократно читал свои произведения, в том числе «Тяжбу». Жили они в собственном доме в Леонтьевском переулке (улица Станиславского), установить который не удалось.
Вероятно, Гоголь продолжал бывать у архитектора Ф. Ф. Рихтера, который в 1851 году купил собственный дом на Большой Никитской (ныне № 3 по улице Герцена; возможно, что дом подвергся переделкам).