Голем в Голливуде
Шрифт:
Казалось бы, странное трио гигантов должно привлечь всеобщее внимание, но, похоже, их никто не замечает. На задах толпы они высятся этакими очеловеченными деревьями. Но только они не люди. Не человеки. У них нет ауры. В буйстве красок, излучаемых гуляками, они окутаны холодной пустотой, безжалостной и безмятежной, от которой ее охватывает ужас, а перевязь во рту затягивается туже и туже, грозя разрезать язык, точно жила, рассекающая глиняный ком.
Они наблюдают за ней.
– Будет, Янкель, умоляю, довольно. – Голос ребе помогает очнуться.
Юдль выпускает ее из объятий и знаком велит преклонить колена. Она неохотно подчиняется. Теперь она спиной к незнакомцам, но чувствует, как ее накрывают их длинные незримые тени.
Ребе возлагает руки ей на голову. Он бросает взгляд за ее плечо, и лицо его каменеет.
Ребе тоже их видит.
– Все хорошо, дитя мое, – улыбается он.
С губ его струится благословение:
Да уподобит тебя Бог Эфраиму и Менаше.
Да благословит тебя Господь и сохранит тебя.
Да прояснит Господь лицо Свое для тебя и помилует тебя.
Да обратит Господь лицо Свое к тебе и дарует тебе мир.
Ребе целует ее в лоб:
– Умница.
Тепло пронизывает ее и клубочком сворачивается там, где должно быть сердце.
Музыканты вдарили мезинке [59] . Хазкиэль протискивается сквозь толпу и вручает ребе метлу. А она отходит в сторону, выглядывая рослых незнакомцев. Их нигде нет.
59
Завершающий танец в честь родителей новобрачных. Метла символизирует «выметание» последней дочери из дома в замужество.
– Врать не стану, я рада, что все закончилось, – говорит Перел.
Полторы недели после свадьбы, жизнь вернулась в нормальное русло. После праздничного неистовства улицы странно безлюдны и замусорены. Вечереет, спадающая жара окутала реку пеной клубящегося тумана. На берегу они набрали свежей глины и возвращаются домой.
– Пойми правильно, я рада за нее. Ты же знаешь.
Она кивает.
– Нынче просыпаюсь, а в доме так тихо. Юдль уже ушел, я прислушиваюсь к шагам Фейге. Вот же глупость, ведь я вовсе по ней не тоскую. Просто вспомнилось, как она крохой топотала. Дурь, конечно, но ничего не могу с собой поделать. Ну и пусть, верно? Я ее вырастила. Двадцать девять лет поднимала детей. Наверное, я вправе маленько себя пожалеть.
Она в ответ кивает, стараясь не расплескать глину. Я понимаю.
– Конечно, она же не в другой город уехала. – Перел смеется. – Ладно, хватит об этом. Нас ждет работа. Я обещала Фейге закончить новые блюда. Ничего страшного, успеем. Вот что мы сделаем: поработаем вместе. В конце каждого обхода заглядывай на чердак, бери, чего я наваяла, и неси на обжиг в кузню. Если что, будем работать всю ночь. Плохо, что ли? Только сначала заскочим домой, выгрузим глину.
Сворачивают на Хелигассе. В вечерних шорохах она различает знакомые домашние шумы Лёвов: шлепает мокрая тряпка – служанка Гиттель, позевывая, драит кухонный пол. Скребутся мыши, что живут под лестницей. Шипит очаг.
А из открытого окна кабинета доносится голос ребе, настойчивый и напряженный:
Я понимаю, понимаю, но…
Его перебивает голос, похожий на осипший гудок. Услышав его, она замирает как вкопанная.
Говорить не о чем. Мы пошли вам навстречу и дали неделю на праздник.
Плюс еще несколько дней, добавляет другой голос – галька, дребезжащая в кувшине.
– Янкель? – окликает Перел. – Чего ты?
Я это прекрасно знаю и невыразимо вам благодарен, говорит ребе. Но поверьте, еще не время. Он нам нужен.
Она, поправляет галечный голос.
Ваши братья и сестры весьма недовольны, гудит первый голос.
Заклинаю вас, говорит ребе. Нам нужно еще немного…
Больше нисколько.
Пальцы Перел стискивают ее руку.
Вступает новый голос, бархатистый и сочувственный, но не менее твердый:
Прошло два года.
И все эти два года у нас царил покой, говорит ребе. Заберете его…
Ее! – рявкает галечный.
…и покоя не будет. Я ручаюсь.
За всякое зло воздастся в свой срок и в своем месте, отвечает гудящий.
Но если можно его предотвратить…
Я знал, что так и будет, вмешивается галечный. Ведь я говорил, а?
Мы не занимаемся предотвращением, говорит гудящий. Это не дано ни вам, ни нам.
Я говорил, что он к ней прикипит, и нате вам.
Если тянуть, будет только больнее, говорит бархатистый.
Баланс справедливости требует поправки, говорит гудящий.
Перед не шевельнется. Тоже слушает.
Куда он отправится? – убито спрашивает ребе.
Она, поправляет галечный. Вас это не касается.
Туда, где она нужнее, говорит бархатистый.
Первобытный позыв бежать подобен накатившей дурноте. Но убежать не получится – пальцы Перед легонько стиснули запястье и держат ее, точно якорь.
Да будет так, говорит ребе.
Она глядит на Перед, ища в ней отсвет печали – ведь их совместная жизнь закончилась. Но зеленые глаза ребецин неотрывно смотрят на окно, она что-то прикидывает.
– Ступай за мной, – говорит Перед.
Глава сорок девятая
– Вот не надо! – в трубку рявкнула Присцилла, жестикулируя, как аукционист. Разговор с хозяином дома шел на повышенных тонах. – Не надо советовать мне нанять домработницу. Покорнейше благодарю, я содержу квартиру в чистоте.