Голем в Голливуде
Шрифт:
Девушка подняла отставленную метелку. Встряхнула. И помотала головой, словно отгоняя сонливость.
Юная уборщица, трудяга. Две полные смены, а теперь еще это.
Кто сказал, что рабочая этика сгинула?
Можно было уделать ее прямо там, но с Парижской донесся смех хмельной парочки, и Черец медленно взошел по лестнице, краем глаза следя за девушкой.
Она достала из кармана джинсов ключ и через железную дверь вошла в синагогу. Лязгнул запор.
Под фонарем Черед занял позицию напротив темного силуэта синагоги. Пожарная
Чердак. Знаете ли вы? Там всемирно известный (уж таки всемирно?) рабби Лёв сотворил голема – сказочного глиняного исполина, защитника обитателей гетто. Сам ребе удостоился памятника на широкой площади. Следя за девушкой, Черед притворился, будто фотографирует статую.
Вообще-то ужасная гадость. Глина – почти что дерьмо.
Однако легенда способствовала беззастенчивой наживе: брюхатое чудище красовалось на вывесках, меню, кружках и флажках. В одной особо гнусной забегаловке неподалеку от гостиницы Череда подавали голембургер в коричневом соусе и големвейн, способный разрушить печень.
Люди готовы платить за что угодно.
Люди – дрянь.
Теплый ветерок унес смех парочки.
Черед решил дождаться следующей ночи. Долгая прелюдия усиливает оргазм.
В пятницу вечером в Староновой было не протолкнуться. На входе стоял блондин с рацией, кое-кто из верующих перебрасывался с ним словечком. Море улыбок, свободный доступ. Ну и на кой охрана?
Однако Черед подготовился: костюм (единственный приличный, ибо папаша перекрыл кран), почти свежая белая рубашка, старый школьный галстук и очки с простыми линзами. На подходе к дверям он ссутулился, чтобы казаться ниже, и расстегнул пиджак, чтобы внутренний карман не топорщился.
Светловолосый охранник, совсем мальчишка-сосунок, заступил ему дорогу:
– Что вам угодно?
Гортанный голос, режущий ухо акцент.
– Помолиться, – ответил Черед.
– Вот как? – спросил охранник, словно это была весьма странная причина для посещения синагоги.
– Ну, воздать хвалы. Возблагодарить Господа. – Черед усмехнулся. – Вдруг поможет.
– Чему?
– В мире царит кавардак и все такое.
Охранник разглядывал Череда:
– Хотите войти в шул? [1]
1
Синагога (идиш).
Вот же упертый говнюк.
– Точно.
– Помолиться за мир?
Черед чуть сбавил обороты:
– Да, старина, и за себя тоже.
– Еврей вы?
– Иначе не пришел бы, верно?
Охранник усмехнулся:
– Пожалуйста, назвать последний праздник.
– Что?
– Недавний еврейский праздник.
Черед бешено рылся в памяти. Прошибло испариной. Он сдержался, чтобы не отереть лоб. Пауза слишком затягивалась, и Черед разродился:
– Ну, это… Пасха, да?
– Пасха, – повторил охранник.
– Выходит, так.
– Вы англичанин, – сказал охранник.
Надо же, какой догадливый. Черед кивнул.
– Пожалуйста, показать ваш паспорт.
– Не пришло в голову взять его на молитву. Охранник демонстративно достал ключ и запер входную дверь. Затем снисходительно потрепал Череда по плечу:
– Ждать здесь, пожалуйста.
Он неспешно зашагал по улице, бормоча в рацию. Кровь бросилась Черецу в голову Наглец коснулся его. Черец напружинил грудь и ощутил ношу в кармане. Костяная рукоятка. Шестидюймовый клинок. Впору тебе помолиться, приятель.
В двадцати ярдах охранник остановился перед дверью, из-за которой возник еще один страж. Они заговорили, откровенно разглядывая Череца. Пот лил градом. Иногда потливость была проблемой. Черец сморгнул каплю, щипавшую глаз. Насильно мил не будешь. Терпения ему не занимать. Не дожидаясь окончания совета охранников, он развернулся и ушел.
Однако всякому терпению есть предел. За шесть дней так и не улучив верного шанса, он был на грани безумия и решил, что все произойдет сегодня. Будь что будет, но он словит кайф.
Три часа ночи. Она была в синагоге уже больше двух часов. Черец притулился в тени лестницы и, вслушиваясь в далекие невнятные шумы вдали от еврейского квартала, вертел в руках нож. Может, она там вздремнула? Весь день в трудах, валится с ног.
Взвизгнула железная дверь.
Девятка вышла с большим пластиковым ведром и, не оглядываясь, направилась к мусорным бакам. Шумно опорожнила ведро – звякнули жестяные банки, зашуршала бумага. Черец выкинул лезвие (смазанная пружина сработала бесшумно и охотно, точно легкие наполнились свежим воздухом) и двинулся к жертве.
На полпути тихий шорох поверг его в панику.
Черец оглянулся.
Никого.
Девушка шума не слышала и сосредоточенно выгребала остатки мусора из ведра.
Поставила ведро на землю.
Потом распустила волосы, чтобы заново перевязать. Ее вскинутые руки напомнили крутобокую лиру. Прелестная, чудная форма. Вновь взыграла кровь, и Черец ринулся вперед. Но слишком рьяно – наподдал камушек, звучно заскакавший перед ним. Девушка замерла, потом резко обернулась. Рот распахнут, уже готов исторгнуть крик.
Но не успел – его накрыла ладонь Череда, который развернул девушку к себе спиной и отвердевшим членом вжался ей в ягодицы. Натруженные руки с коротко обрезанными ногтями безуспешно старались его оцарапать, но потом вмешался древний инстинкт жертвы и девушка попыталась лягнуть его в ступню.
К этому Черед был готов. Урок преподала Четверка в Эдинбурге. Ее острый каблучок порвал связку и загубил пару отличных мокасин. Теперь он широко расставил ноги. Черед ухватил девушку за волосы и запрокинул ей голову, открыв изящную выпуклость горла.