Голем в Голливуде
Шрифт:
Вскинул нож.
Но девица оказалась не промах и, видимо, ногти остригала не до мяса. Она по-змеиному зашипела, и что-то ткнуло его в глаз, будто шилом пронзив глазное яблоко до самого зрительного нерва. Вспыхнули цветные искры. От боли Черед аж подавился и выпустил ее волосы, схватившись за лицо. В нем тоже сработал инстинкт жертвы.
Искаженный силуэт девушки рванул к лестнице.
Черед застонал и попытался его схватить.
Снова шипенье и снова бешеный тычок, уже в другой глаз. Ослепший от слез Черед врезался в мусорные баки и выронил нож. Он ничего не понимал. Она пальнула, что ли? Кинула чем-то? Черед еле проморгался и сквозь пелену увидел, как девушка взлетела по лестнице и скрылась за углом на Парижской. И тогда осознал надвигавшуюся катастрофу.
Она видела его лицо.
Собравшись в погоню, он с трудом встал на ноги, но сзади раздалось шипенье, и Череда пронзило дикой болью, словно кто-то огрел гвоздодером по черепушке. Он ничком рухнул на жесткую землю, и вот тогда оглушенный, но сметливый мозг подсказал: тут что-то не так, девица-то давно убежала.
Распростертый среди мусора, Черед открыл слезившиеся глаза и в полушаге от себя увидел пятно размером с монету, что черно посверкивало на булыжной мостовой.
Жук с твердым панцирем пошевелил усиками, из башки его вылез длинный черный шип.
И нацелился точно в середину Черецова лба.
Черед заорал и, отбив кошмарное острие, попытался встать, но зловещая тварь не унималась, оглушительно стрекоча крыльями. Шип колол в голову, спину, под колени и, точно электрокнут, гнал прочь от лестницы. Черед уперся спиной в стену синагоги и, свернувшись калачиком, прикрыл руками голову.
Внезапно атака оборвалась. Только тихий стрекот нарушал ночную тишину. Череда трясло. Исколотый лоб сочился кровью, она струилась по щеке и затекала в рот.
Черед выглянул из-под руки.
Жук разглядывал его, раскорячившись на мостовой.
В бешенстве Черед вскочил.
Занес ногу, чтобы раздавить тварь.
Со всей силы топнул.
Промазал.
Жук отскочил чуть в сторону и спокойно ждал.
Черед вновь топнул, потом еще и еще, и так они на пару исполнили странный злобный танец: Черед подскакивал и притоптывал, гнусная тварь издевательски кружила.
Наконец Черед очухался. Он тут гоняется за букашкой, а девка, видевшая его лицо, уже бог знает где и бог знает что рассказывает бог знает кому.
Надо сваливать. Немедля. Плевать на вещи. Поймать такси, рвануть в аэропорт и убраться восвояси. Чтоб никогда сюда не возвращаться.
Черед кинулся к лестнице и врезался в стену.
Прежде ее не было.
Глиняная стена.
Широченная, выше синагоги, она свихнувшейся раковой опухолью разрасталась вширь и ввысь, источая вонь стоялой воды, тухлой рыбы, плесени и липких водорослей.
Черед бросился назад и снова врезался в стену.
Шина, глиняные стены были повсюду, он словно очутился в глиняном городе, мегаполисе, огромном, глухом, безликом. Он взглянул вверх и увидел равнодушное беззвездное небо из глины. Всхлипнув, опустил взгляд и увидел черную, как запекшаяся кровь, землю, в которую медленно погружались его ступни. Черед закричал. Хотел выдернуть ноги, но те будто приросли к земле, хотел сбросить ботинки, но земля, поглотив лодыжки, уже добралась до голеней и взбиралась выше. Злобная горячая пустота, тесная и бесцветная, однако источавшая едкую вонь, пожирала его живьем.
Он истошно вопил, но крик булькал и умирал взаперти.
Чернота поднялась к коленям и, хрустнув чашечками, тесными чулками охватила бедра. Сам собой опростался кишечник, член с мошонкой как бы нехотя втянулись в живот, который будто сдавила подпруга, лопнули ребра и гортань, вся требуха скопилась у горла, не давая вдохнуть. Он уже не кричал.
Перед глазами в глиняной стене разверзлись две темно-красные дыры.
Они изучали его. Как некогда он – свою жертву.
Черед не мог говорить, но губы еще слушались.
«Нет», – проартикулировал он.
Ответом был тяжелый вздох.
Глиняные пальцы сомкнулись на его горле.
Когда голова его под треск шейных позвонков отделилась от туловища и миллионы нейронов дали свой прощальный залп, Черед пережил несколько чувств разом.
Конечно, боль, а вместе с ней и муку страшного озарения. Он не умер в счастливом неведении – он понял, что ничего не понимал, что все грехи ему зачтутся и по ту сторону его ждет нечто невыразимое.
Голова с раззявленным ртом взмыла в воздух, и сознание, клокоча и угасая, еще успело запечатлеть ускользавшие образы: ночное небо в барашках облаков; шафрановый свет фонарей вдоль реки; открытую дверь синагогального чердака, что покачивалась на ветру
Глава вторая
Лос-Анджелес
Весна, 2012 год
Шатенка. Джейкоб озадачился.
Во-первых, в памяти – мало что, впрочем, сохранившей о минувшем вечере – значилась блондинка. Однако девушка в его кухоньке, залитой утренним светом, была неоспоримо темноволосой.
Во-вторых, помнилась сумбурная возня в тесной виниловой будке, но домой-то он отправился один. Но если не один и даже такие подробности стерлись, то это серьезный знак – пора завязывать.
В-третьих, гостья была умопомрачительно хороша. Его же контингент – середнячок. Ну, чуть выше среднего. Неустроенные и ранимые одаривали теплом, и близость с ними возвышалась над заурядной случкой. Просто двое сговорились сделать мир добрее.
Но такая ему не по чину. Хотя, пожалуй, можно сделать исключение.
В-четвертых, она куталась в его талес.
В-пятых, на ней больше ничего не было.
Джейкоб учуял запах кофе.
– Извините, я не помню, как вас зовут, – сказал он.
– Обидно. – Она театрально схватилась за сердце.
– Вы уж простите. Я вообще мало чего помню.
– Помнить-то особо нечего. Вы были абсолютно в норме, а потом вдруг уронили голову и вырубились.
– Похоже.
Джейкоб проскользнул к полке, взял две кружки ручной работы и закрытую банку.
– Кружки миленькие, – похвалила шатенка.
– Благодарю. Вам молоко, сахар?
– Спасибо, ничего не надо. А вы не стесняйтесь.
Джейкоб поставил на место банку и одну чашку, себе налил полкружки черного кофе.