Гольф с моджахедами
Шрифт:
В стародавние времена игроков и зрителей не прогоняли со стадиона пожарной машиной. Самолет садился, народ уступал дорогу, и — все. Теперь я видел в иллюминаторе, как красный сундук с проблесковой мигалкой выметает болельщиков подальше от поля, а команды уволакивают ворота с сетками, каждая — свои. Пожарные не зажгли указатель «Следуй за мной», ветряная «морковка» висела тряпкой, и пилоту предоставлялось свобода приземляться как заблагорассудиться.
Я привычно помолился за своих, когда двухмоторник мягко, словно в сметану, поставил три изношенных колеса на стриженую травку и, заверещав реверсом, покатил в направлении полицейского в черных шортах, таком же картузе и белой тенниске.
Через открывшуюся при посадке дверь пилотской кабины доносились переговоры радиста, расстроенного ходом матча. Не на ту команду поставил. Сняв наушники, он замычал, словно от зубной боли, и пошел открывать дверь.
— Таалофа! — сказал у трапа, сброшенного радистом, полицейский, у которого на погонах оказались нашивки инспектора. И добавил по-английски: Добро пожаловать! Госпожа, сэр, маленький господин…
Это он десять лет назад сдавал нам шхуну, звали его Уаелеси Туафаки, тогда констебль, и нашивки ему ещё предстояло выслуживать.
Инспектор всматривался в Колюню. Прикидывал: не на его ли шхуне зачали паренька?
Паренька зачали на Волге, у Кимр, где, перед тем как перевезти маму и Наташу в Россию, которой они никогда не видели, я купил в 1992 году усадебку у художника, боявшегося пропить дар Божий в сельской глуши. Появлению Колюни на свет в Кимрском роддоме придавалась знаковая значимость: из всех нас он единственный обладал российским свидетельством о рождении. Мама сказала, что Шемякины наконец-то действительно вернулись и вернули себе хоть и не свою, но все же землю. Однако крестьянствовать на обретенных сотках мы уже не умели. Недорогие шабашники обновили дом, вот и все.
— Славный какой потомок, этот маленький Шемьякингс, — сказал инспектор Туафаки.
Приезжих по-прежнему регистрировали под дощатым навесом с сеткой, за которой во время матчей бесновались от бездействия запасные и проштрафившиеся игроки. Туда мы и потянулись под конвоем инспектора сквозь строй болельщиков.
Я обрадовался, увидев поджидающий нас у навеса эскорт: медсестру Нэнси, филиппинку, и православного батюшку Афанасия, в миру преподобного Куги-Куги, австралийского аборигена, некогда венчавшего нас с Наташей. Предварительный приезд обоих обошелся дорого, но того стоил. Нэнси и Куги-Куги составляли профилактическую и спасательную команду на случай рецидива Наташиной болезни, о которой знали я, Колюня, вдовый тесть и эти двое, улыбавшиеся от уха до уха и осенявшие нас крестными знамениями католическим и православным. Мы помахали, а инспектор из уважения к благословениям снял картуз и сунул под мышку.
— Спасибо, мистер Туафаки, что предупредили моих людей, — сказал я и, спохватившись, добавил: — Сэр…
— Это моя обязанность, — сказал он торжественно.
Главной улицей острова считалась проложенная в войну с Японией взлетно-посадочная полоса для американских истребителей Т-28, и на ней инспектор присматривал за всеми частными зданиями и общественными заведениями, включая почтово-телефонную контору.
Из нагрудного кармана тенниски он достал желтую коробку со штемпельной подушечкой и латунный футляр для печати.
Вообще-то паспортный контроль для пассажиров, прибывающих на Фунафути с Фиджи, не предусматривался. Правила я знал. И вряд ли их поменяли. Но поменялись мы с Наташей, которая выходила за меня замуж с новозеландским паспортом, а я женился на ней с французским, заработанным в Иностранном легионе. Первый на Фунафути считался своим, на мой немножко тогда косились из-за французских атомных испытаний в Тихом океане, но все же рассматривали его как правительственную бумагу, за которую её носитель не в ответе. Даже сочувствовали…
Теперь мы путешествовали с паспортами несуществующего государства советского. Пометка в графе «гражданство» была: «Россия/Russie». Десять лет спустя после исчезновения СССР считалось, что такими обзаводятся перевозчики наркотиков, нелегальных рабочих, проституток и фальшивой валюты. Паспортный контроль на Фиджи, естественно, предупредил соответствующую королевскую службу архипелага Тувалу, какого оперения птицы намереваются перелететь на остров… Слухи, особенно плохие, — чем дальше от мест, которых касаются, тем невероятней. В Веллингтоне мой выживший из ума тесть Калью Лохв, бывший красноармеец 21-го территориального Эстонского корпуса, сданного в 1942 году в полном составе под Псковом в плен, спросил: не объявила ли Россия войну Швейцарии из-за того, что её финансовая стража выкрала из Москвы председателя КГБ? И никак не мог взять в толк, что такую должность давно отменили…
Уаелеси Туафаки и сам переживал, я заметил, из-за необходимости ставить штемпельные отметки о прибытии в наши паспорта. Таких он в жизни не видел, однако из деликатности рассматривать не стал.
— Ваши люди приготовили фале на берегу, лагуна уютная, прибой ласковый, ветерок нежный, — сказал он, закончив формальность. — И такси готово.
«Фале» на островах называли поставленные на коралловые или цементные бугорки бунгало — дощатые каркасы, обтянутыми плетенками из пальмовых листьев. Пол забрасывали «колоколо», то бишь матами из волокон кокосовых орехов. Другого жилья, если не считать административных строений вроде дома правительства, представительства банков, почты, колледжа, госпиталя и ещё чего-то в этом роде, на Фунафути капитально не строили. Даже его величество обретался в фале.
— А старая шхуна? — спросил я.
Туафаки рассмеялся.
— Вам нравилась? Эх-эх-эх… Где она и где наша молодость?
Отец Афанасий, преподобный Куги-Куги, поздоровался с Наташей за руку, а меня ткнул кулачищем в бок, едва не сломав пару ребер. В аборигенском понимании дружеские почести между единоверцами так и воздавались. Нэнси, сделав мне книксен, подержалась руками с Наташей и принялась тискать покрасневшего Колюню.
— Да вы в полном расцвете, сэр, — ответил я инспектору комплиментом.
Самолетик «Фиджи Эйр» ускорял бег на взлете. Футбольные команды выволакивали ворота — каждая свои — на положенные места. Болельщики рассаживались, поджав ноги, вдоль поля. Все тревожно поглядывали на дождевое облако, в сторону которого двухмоторник с буквами DQ-FCV на фюзеляже тянул выхлопную копоть.
Уаелеси надел черный картуз, потянул было ладонь к козырьку, потом передумал отдавать формальную честь и сказал:
— Мистер Шемьякингс… Давайте-ка вот что. Зовите меня Уаелеси, как раньше. Мы ведь давно знакомы и коллеги, верно?