Гольф с моджахедами
Шрифт:
В суете мы забыли, что можем говорить по-русски, и спохватились минут через пять, когда Наташа спросила про мои занятия в Бангкоке: чем я зарабатываю на жизнь?
— Охотой на крокодилов, — ответил я. Что ещё можно сказать при первом пристрелочном, говоря образно, свидании, относительно которого с обеих сторон допускалось, что оно окажется и последним?
— А как это звучит по-нашему? — спросила Наташа, и на этом с английским между собой мы покончили.
Из Джакарты мы улетели не в Бангкок, как велела мама, а на остров Бали, потом на Фунафути, откуда через неделю отправили телеграммы в Бангкок и Веллингтон: «Позаботьтесь о приглашении отца Афанасия и свидетелей для обряда венчания…»
Квартира во втором переулке бангкокской Сукхумвит-роуд Наташе понравилась.
Через три месяца, заручившись её и мамы одобрением, я отправился повидаться с Ефимом Шлайном, тогда советским, ещё не российским консулом в Бангкоке. Познакомиться. А потом, может, и поговорить насчет возможности посмотреть на страну, вроде бы считавшейся покойным отцом нашей родиной…
Стадион, он же центральный аэропорт Тувалу, занимает треть Фунафути, поэтому к бунгало мы пошли пешком, а на трехколесном «судзуки» уехали вперед чемодан и Колюня.
Наверное, в глазах Уаелеси Туафаки я выглядел сыскарем-шишкой. Возможно, и так, если дела, которые полицейская молва приписывала бангкокской конторе бывшего майора Випола, где я работал, сравнивать с его заботами. Фунафутяне предавались трем видам правонарушений: угону велосипедов, появлению в нетрезвом виде в общественных местах и езде на тех же велосипедах без габаритных огней в темное время, если перечислять по значимости. За годы независимости случилось одно убийство, но оно считались классическим «глухарем», поскольку труп съели. Кого и как убивали, а также как ели, никто не видел. Даже свидетель, который указал на канаков. С какой целью и на каких плавсредствах эти канаки, обитающие на Новых Гебридах, преодолели более тысячи миль до Тувалу, оставалось загадкой. Даже если они пользовались моторной шхуной, лакомство не стоило потраченной солярки. Ее галлон на островах стоил дороже галлона пива…
Труп принадлежал миссионеру, и «главный канак» якобы сказал свидетелю про священника, что «белая колдун ушла сюда», сопроводив «чистосердечное признание» хлопком по чреву и отрыжкой.
Могло ли такое произойти на самом деле? Миссионер действительно пропал, возможно, его унесло в море. Канаки же и на суперскоростных катерах жили по обычаям каменного века. Тоже правда. Так что кто их знает! Однако получение инспекторских нашивок Уаелеси Туафаки затянулось на несколько лет именно из-за нежелательных иностранцев. Кого инспектор при этом имел в виду — миссионера или канаков, он не уточнил…
Вообще, приезжие не добавляли инспектору особых хлопот. В год их набиралось в среднем не больше сотни, так что проблем для Фунафути они не представляют. Силы порядка — инспектор, сержант и шесть констеблей ситуацию контролируют. Хотя имеющийся на острове адвокат, скорее от безделья по причине отсутствия клиентуры, баламутит общественное мнение высказываниями насчет непомерной тяжести расходов на безопасность. Имеется в виду закупка накануне Рождества одиннадцати револьверов «Редхок» сорок четвертого калибра у фиджийского представителя коннектикутской «Штурм, Ругер и K°» и стольких же радиотелефонов…
Пока Уаелеси Туафаки изливал душу, я мучительно искал повод отбояриться от обязательной на Фунафути пьянки по случаю встречи старых знакомых.
В Кимрах соседки однажды «поднесли» Наташе, а поскольку деньжата у нас водились, они зачастили с разговорами и тостами «за бабье счастье». Я же надолго отлучался по делам, и вскоре понадобилось серьезное лечение. Ефим Шлайн, на которого я время от времени работал теперь в России, помог устроить Наташу в спецсанаторий. В нем некогда лечились, как он уверял, «супруги членов Политбюро».
Женский алкоголизм практически неизлечим. Во всяком случае, в Кимрах и Москве. Чтобы не травмировать Колюню, я перевез Наташу в Веллингтон под опеку тестя. Калью, проклиная меня и Россию, за баснословные деньги, которые я ему перевел со своего счета в Цюрихе, поместил дочь в клинику доктора Лайонела Коламски. Доктор приехал в Новую Зеландию из Орегона, чтобы испытывать не разрешенный к использованию в Америке «препарат Анти-Д2», сварганенный в Нью-Йорке доктором Тамарой Филипс. Лайонел выявил «ген алкоголизма рецептор Д2», а Тамара изобрела средство его блокировки, этот самый «Анти-Д2». Обоим — в Веллингтон и Нью-Йорк — я отправил телекс с запретом давать зелье Наташе, продублировав послание адвокату, представляющему по моей доверенности интересы больной жены.
Когда я несколько дней назад прилетел из Москвы в Веллингтон, выживший из ума Калью городил несусветное про шимпанзе, у которого Лайонел и Тамара «напрочь отбили поступление в мозг сигналов удовольствия от алкоголя». Я немедленно вытащил Наташу из клиники под свою расписку, честное слово её духовника отца Афанасия Куги-Куги и надзор Нэнси. Пока лишь — на десять дней. «На предмет рекреационной поездки в лоне семьи и в сопровождении священнослужителя, а также квалифицированной сиделки». Отца Афанасия и Нэнси я выслал как авангард на Фунафути, а сам отправился с Наташей и Колюней следом, чтобы оказаться как можно дальше от Коламски, Филлипс, шимпанзе и бывшего красноармейца.
Наверное, я впал в панику. А кто бы не впал?
Семья жила врозь. На душе тяжестью лежало чувство вины за то, что я втянул Наташу в кимрское болото. Колюня дичал без матери, которая в одиночку, конечно же, не выздоровеет. Имевшиеся средства таяли. Я продал одну из двух своих московских квартир, ту, которая служила конторой, чтобы оплатить лечение Наташи и нынешнюю поездку. Расходный счетчик при этом только ещё набирал обороты. Положение не выправлялось, и, что бы я ни предпринимал, лишь глубже завязал в дурных обстоятельствах.
Я намеревался запросить свой Цюрихский банк относительно остатка на моем счете. В общем-то ответ я знал заранее. Знал и то, что придется, наверное, трогать основной капитал, приносивший небольшой, но стабильный доход, — продавать нашу бангкокскую квартиру, которую я сдавал в наем. Я проедался. Я превращался в ненадежного мужа и подонка-отца. Господи, дошло до того, что ночью на перелете из Веллингтона на Фиджи я подловато прикидывал: хватит ли старому Калью Лохву пенсии, чтобы прокормить мою жену и моего ребенка?