Гольф с моджахедами
Шрифт:
Что я сделаю через девять дней, предстояло подумать. На всякий случай я спросил добряка Уаелеси Туафаки, когда и откуда я смог бы переговорить со своим банкиром в Цюрихе.
Разумеется, в любую минуту из почтового барака.
Островитяне наблюдательны. А Туафаки ещё и вылавливал велосипедных угонщиков в толпе соотечественников. Глаз имел алмаз.
— Что-то не так, Ваеусилью?
— Зови как привык, Уаелеси, — сказал я. — Так длинно только в паспорте пишется…
— Хорошо, Бэзил. Что у тебя?
Афанасий,
— Я теперь пью кокосовое молоко…
— Ну да, Бэзил. И поэтому привез не фельдшера, а сиделку. Я догадался?
— Что я могу сказать, Уаелеси?
— Это большое несчастье, Бэзил. Госпожа такая красавица. Я действительно сожалею.
— Будем считать, что поговорили… Дождит часто?
От количества осадков на Фунафути зависела цена воды, а от их качества — здоровье. Атолл, в сущности, был лысиной потухшего вулкана, высунувшейся из океана на десяток метров. Страна Тувалу не имела ни одного ручейка.
— Обходимся, — сказал Уаелеси. — Радиационное наблюдение постоянно. Экологически мы самые чистые в мире… И вот что… Ну да, пожалуй… Как насчет прогуляться завтра на атолл к одному немцу на моем катере? Но именно ты и я. Если хочешь, возьмем священника…
— Зачем этот немец?
— Немец ни зачем. С немцем работает вака-атуа.
На местном это значило «святой». Не обязательно христианский. Святой и все.
— И что?
— Он даже девственность восстанавливает.
— И что?
На том разговор кончился, мы пришли на место.
Колюня носился по бунгало, и я приметил, как побледнело его лицо с капельками прозрачного пота на конопушках возле носа. Он уродился в мать. Даже, прыгнув на меня и повиснув на шее, попахивал таким же потом, как и она, когда ткнулась в мое плечо в самолете.
— Завтра в шесть утра, — сказал мне Уаелеси. И по всей форме, сдвинув каблуки на песке, отдал Наташе честь.
— Спасибо, инспектор, — сказала она. — Заходите в любое время. Без формы… Хорошо?
Постояв по очереди на одной ноге, Уаелеси сбросил начищенные ботинки и стянул носки-гетры, потом вытянул из шортов форменную тенниску, снял картуз и, зайдя по щиколотку в малахитовый океан, отправился на прогулку по берегу. Высматривал отпечатки шин угнанного велосипеда?
— Василек, — сказала Наташа, — я отпущу Нэнси и батюшку до вечера?
— Отдыхайте, мои дорогие, — пожелал нам Афанасий Куги-Куги. — Вечером увидимся… Нэнси поживет эти дни с вами.
Назначил дневального, подумал я. И тревожный караул одновременно.
В Веллингтоне я увез жену в аэропорт, где нас ждали тесть и Колюня, прямиком из клиники доктора Коламски. Так что первый раз за полгода мы остались вдвоем в фале на Фунафути. К утру я твердо знал, что если жене и суждено выздороветь, то только не в разлуке со мной…
Ночью, как сказала Наташа, мы вели себя опрометчиво.
— Отчего бы теперь не девочка? — спросил я. — Будет приносить мне шлепанцы, а ты разогревать ужин…
Наташа рассмеялась. В первый раз на моей памяти за много-много месяцев.
Мы так и не поспали. А перед рассветом разразилась гроза.
Я видел лицо жены, высветившееся молнией сквозь порванную ветром пальмовую рогожку, когда она сказала:
— Василек, я знаю, как ты нас любишь… Я справлюсь.
Гроза уходила, припустил ливень, резко посвежело. Прибой за стенами фале, щели в которых светлели и светлели, ещё громче швырял на песок и колол о коралловые коряги тяжелые волны.
Знал и я, что справлюсь. Теперь — в особенности.
Наташа первой услышала, как Колюня, разбуженный штормом и всполохами почти что атомных взрывов над островом, бродит по путаным отсекам фале, спотыкаясь о кокосовые маты, и не решается нас позвать. Он появился из-за плетеной «стены», ещё шатаясь спросонья, и плюхнулся возле Наташи, обняв её по всегдашней привычке и рукой, и ногой. И заснул снова.
Колюня так и не пробудился, когда мы вышли размяться на серый мокрый пляж. Через край алюминиевого чана, поставленного возле фале на подпорки из пальмовых бревен, лилась набравшаяся с избытком дождевая вода.
Прибой выглядел страшно. О морском купании приходилось только мечтать. И вдруг Наташа сказала:
— Присмотрись к отсеку Нэнси. Тебе не кажется, что она не ночевала дома?
Я покрутился вокруг стен из пальмовых листьев. Дождь оспинами исконопатил песок, в который ввинчивались, разбегаясь из-под ног, мелкие крабики. Какие ещё следы, кроме наших свежих, могли сохраниться?
Колюня и отец Афанасий два дня раскапывали на пляже саперными лопатками ствол японской пушки, которую полвека засасывали зыбучие плавники. Лопатки предоставил инспектор Туафаки. Американские, складные, с винтовым фиксатором штыка, имевшем боковую насечку для рубки лиан в джунглях. Все, что «Шемьякингс младший» и преподобный Куги-Куги выкапывали за день, ночью снова затягивало песком. Не помог и джутовый канат, который они привязали к стволу. Чтобы вытянуть пушку, понадобился бы трактор, ввоз которого на остров Фунафути не предвиделся.
Нэнси занималась с Наташей. У меня сердце останавливалось, когда начинались утренние и послеполуденные инъекции в отведенном для медпункта отсеке фале, который иначе как «пыточная» мы с Колюней между собой не называли…
И в то же время, может, из-за того, что семья собралась вместе, во мне крепла странноватая надежда. Словно бы предчувствие. Возможно, и из-за того, что отчаяние имеет пределы. Восстание воли?
В надежде, что поправка Наташи состоится, я укрепился, после того как съездил за две сотни миль вместе с Уаелеси на безымянный атолл к «немцу» и вака-атуа.