Гольф с моджахедами
Шрифт:
Он вышел из-за руля. Створки сошлись, в гараже стемнело, и сенсорный автомат врубил электричество.
Человек сказал:
— Я Цтибор Бервида.
Маленького росточка, квадратный, смазанное одутловатостью лицо, неопределенного цвета волосы, живые темные глаза.
— Сюда проходите, — услышал я из-за спины.
В дверце над тремя цементными ступенями я, развернувшись, увидел улыбающегося определенно вставной челюстью, настолько безупречными казались зубы, седого господина с бритым лицом, в овчинной жилетке поверх свитера и вельветовых штанах, заправленных в вязаные чулки, вшитые в кожаные галоши.
Антикварный Джеймс Бонд сделал приглашающий жест, и, когда я поднялся по ступеням, представился на английском:
— Праус Камерон, детектив и ресторатор по совместительству.
— Бэзил Шемякин, частный детектив и без совместительства, — пришлось ответить.
Других, более конкретных разъяснений относительно своих личностей они давать не собирались. Вот что это значило.
— Праус, ведите Шемякина в гостиную, не стойте на сквозняке, — сказал Цтибор, поднимая капот «Опеля Аксоны». По-английски, как и по-русски, он тоже говорил без идентифицирующего акцента. Видимо, логово принадлежало ему, поскольку он и распоряжался.
Под конвоем Камерона, который из-за моей спины подавал команды, куда поворачивать и куда идти, я миновал вылизанную до состояния выставочного образца кухню, прошелся по выделанной коровьей шкуре, разостланной на девственной чистоты площадке, от которой на антресоль поднималась дубовая лестница, и вступил в гостиную. Набалдашник слоновой кости обозначил для меня кресло.
Было на что посмотреть!
Я порадовался, что не забыл навести блеск на ботинки перед выходом. С их подошв слегка натекало на бежевый ковровый пол, а полы моего плаща, который мне не предложили снять, казались тряпками на кремовой обивке комфортного гнезда, в которое я поместил свой зад. Других кресел не имелось. Напротив меня полукруглый диван, тоже кремовый, плавно огибал шестигранный столик с толстой стеклянной столешницей. Надо было полагать, Цтибор и Праус усядутся на диван и примутся всматриваться в мое мужественное лицо, озаренное светом из двух больших окон, полускрытых шторами, опять-таки, разумеется, кремовыми.
Так и получилось, когда явился Бервида.
Но сначала он сдвинул кремовый экран, за которым оказался камин, полыхавший почти что кремовым пламенем. Слегка шипевший газ обволакивал огнеупорные поленья, свинченные в форме индейского вигвамчика.
— Настоящий «Лучано», — сказал про мебельный амбьянс Цтибор.
Я развел руками.
Праус мне подмигнул. Он утонул в диване, острые вельветовые коленки торчали до оттопыренных ушей, между коленками и ушами на набалдашнике покоились холеные ладони в старческих веснушках, а на них лежал подбородок, подпиравший идеальную улыбку искусственной челюсти.
— Праус заказал себе «Куадро».
Я опять развел руками, а Праус с усмешкой повел глазами на камин. На его мраморной плите стояли большие желтые тарелки — похоже, североафриканские. Должно быть, в прошлом бедуины пальцами брали с них плов. Имелись ещё несколько книг — в кремовых, конечно, переплетах — и ваза вроде снарядной гильзы с иссохшими побегами спиральных
Два следователя. Открытый, с аристократической простотой добряк Праус. Жесткий и по-крестьянски циничный Цтибор.
А привезли меня, судя по девственной чистоте логова, на явочную точку. Не полицейскую, где назначают свидания осведомителям или любовницам. Стили «Лучано» или «Куадро» предназначаются для людей с большими деньгами такими деньгами, про которые Лев Севастьянов, финансовый самурай и банковский Шварценеггер при Ефиме Шлайне, говаривал, что они всегда в надвинутой на глаза шляпе.
Насчет таких деньжат и вызвали. Вызвали? Нет, что я горожу? В дома, обставленные в стиле «Куадро» или «Лучано», имеют честь просить.
От сознания собственной значимости я поднял одну ногу в начищенном ботинке и положил её на другую. Подумав, я ещё и сполз в своем гнездилище немного вперед. Думаю, поза получилась вальяжной. Праус для компенсации мог теперь подмигнуть и Цтибору.
— Кто вы? — спросил я.
Ломание, конечно, надоедало. Если они согласились встречаться, значит, и у них во мне есть нужда. Время-то шло.
— Вам название такой организации, как Интерпол, известно?
— На «Лучано» и «Квадро» у Интерпола денег нет, — сказал я. — Бывали мы в их конторах. Давайте кончать манерничанье. Кто вы?
Кажется, они опробовали меня всласть. Пора бы им и колоться.
— Агенты Специальной комиссии финансовых действий против отмывания денег. Если коротко, Спецкомиссии. Слышали?
— Жирнющие коты, мяукающие с крыш ведущих банков мира, — сказал я с плохо скрываемой завистью. — Набирать вас начали с июля восемьдесят девятого, когда совещание «Большой семерки» в Париже решило, что грязные деньги, золото и все, что ещё накопилось у партии Горбачева, вот-вот и их достанут.
— В точку, — квакнула челюсть на набалдашнике, приподняв и опустив всю голову с седой шевелюрой.
— Шлайн написал, чтобы я позвонил вам, — сказал я такую же банальность.
— Чего же так поздно? — спросил Цтибор.
— Спотыкался по пути.
— Вы и тут спотыкнулись, — сказала челюсть, опять приподняв и опустив седовласую голову.
— Что вы имеете в виду?
— Гостиницу, в которую вас занесло. В записке предписывалось другая, зло сказал Цтибор. — А вы куда попали?
— Куда?
— Куда все русское отребье завозят!
Подбородок на набалдашнике послужил точкой опоры для сокрушенного покачивания седой головой. Возможно, добряк Праус осудил резкость, ущемляющую мою этническую принадлежность. А возможно, сокрушался по поводу моих несомненно опрометчивых поступков в Праге, нынешних и будущих.
— Вчера, после вашего звонка, в нашем тихом переулке появился «Фиат», в котором парочка изображала совокупление, — сказал Цтибор.
Бервида пенял справедливо. Я бы мог догадаться, болван, о причине стерильного беззвучия вокруг его голоса в телефоне и тишины, оставшейся потом, когда он разъединился. Нас грубовато, с техническими накладками прослушивали, и достаточно долго, чтобы засечь этот телефонный номер. И вычислить адрес виллы. В моей гостинице стояла станция перехвата.