Гольф с моджахедами
Шрифт:
Вторая опасность исходит от возможного проникновения в систему такого же, как ты, наемного агента, который, что называется, разглядывает тебя с тыла. Предчувствие этой возможности я бы сравнил с ощущением, когда в переполненном автобусе или на улице некто упорно и неотступно дышит тебе в затылок. И третье обстоятельство — предатель, который может завестись (и неминуемо заводится) в системе и которому наивно сдаешь подсунутые под его подсказке противником липовые сведения…
Почему эти три обстоятельства вызывают особую опаску? Причина следующая: одно, два или даже все три сразу возникают независимо от твоих личных данных, навыков, стараний и рисков. И если это происходит, ты превращаешься, сам того не ведая, в жалкое насекомое, дергающее,
Впрочем, предательство системой или в системе глупо считать таковым. Предают тех, кому преданы. Шлайн, что ли, мне предан? Или я ему, отправившись сквозь пургу и снег вызволять бескорыстно и, как в таких смешных случаях говорят, по зову сердца? Наивный вздор, конечно. Преданность, дружба, товарищество! Цепи. Кому нравится носить вериги, пожалуйста, я не против. Но без меня…
Слава Богу, в своем нынешнем положении я не имел за спиной вообще никакой системы, которая могла бы подставить меня по трем перечисленным выше причинам. Я действовал добровольцем. Подумать только: бесплатно! Выданные мне Праусом Камероном десять тысяч долларов в счет не шли. В настоящий момент я их отрабатывал, представляя собой для Камерона поисковый инструмент Шлайна. Я ведь ехал за Ефимом… Другое дело, насколько долго я соглашусь оставаться подобием тепловой ракеты, скажем, класса «воздух воздух», или «земля — воздух», или даже «воздух — земля», которая ищет цель. На подходе к Шлайну я, вне сомнения, сорвусь с предписанной траектории на собственную. Это потребует усилий, и остатки от десяти тысяч долларов, если они, конечно, будут, я вправе рассматривать как законный приз за эти усилия.
Честный и благородный доброволец Бэзил Шемякин, верный и надежный друг, по зову сердца не щадящий живота своего ради любимого работодателя… В надежде, конечно, задним числом подписать с ним потом контракт на чудовищно тяжелую работу, выполняемую в этой морозной ночи под снегом, падающим наискосок в слабеющем, едва я уменьшал газ, свете фар. Аккумулятор явно издыхал. Либо он не воспринимал подзарядку от генератора, либо генератор доживал век. Очкастый вахлак с «хвостиком пони» на затылке схалтурил — не проверил ни тот, ни другой.
И, проехав по объездной мимо Тулы, я спел:
Степь да степь кругом,Путь далек лежит,Как да во той, эх, да степиЗамерзал ямщик!А спев, я понял, что замерзнуть мне не дадут. Пара обычных и пара противотуманных фар, по моим подсчетам, уже минут двадцать маячила в зеркале заднего вида неизменно на удалении метров в двести-двести пятьдесят на любой скорости.
Появился повод для более серьезных размышлений.
Почему хвост, если это он, возник, когда я отмахал больше двухсот пятидесяти километров? То, что в самой Москве я не интересовал преследователей, представлялось сомнительным.
Я попытался вспомнить, что мог увидеть в зеркале заднего вида до заправки на окружной и потом на протяжении нескольких десятков километров. Кажется, ничего особенного. Машин ехало много. Некоторые обгоняли. По конфигурации горящих фар я и сейчас, когда на шоссе, кроме моего и преследующего автомобилей, других не просматривалось, не мог в кромешной тьме сзади определить марку автомобиля, идущего следом.
Не сбрасывая скорости, я достал из бокового кармана пальто складную карту, развернул её одной рукой и положил на колени. Карманным фонариком я высветил кусок, который теперь проезжал. Часа через два, видимо, ближе к рассвету, мне предстояло миновать магистральную развилку, от которой дороги расходились вправо — на Орел и далее на Харьков, и влево — на Елец, Воронеж, Ростов-на-Дону и далее в Краснодар и Новороссийск. Разойдясь,
«Что ж, у развилки и проверимся», — подумал я.
Я прибавлял скорость и, слава Богу, «четверка» отрывалась, четыре фары в зеркале заднего вида просматривались с каждой минутой слабее. Они явно не торопились в угон за мной. На их месте и я не нервничал бы. Куда я мог деться с зимнего шоссе до развилки? Съезды на проселки закрывали сугробы, в которых завяз бы и вездеход…
Пошарив рукой за спиной, я достал трость, полученную от Прауса Камерона перед переходом границы из Чехии в Германию. Я так и не удосужился посмотреть, что скрыто под дорогим набалдашником слоновой кости: лезвие заточки или полость для коньяка…
После покупки «четверки» трость пролежала в багажнике моего «Форда» в Крылатском… То есть, когда я расстался с подарком Прауса Камерона, меня и потеряли? И снова подцепили, едва я забрал палку с набалдашником в купленный драндулет и выехал за окружную?
Пришло время полюбопытствовать. Но отвернуть гладкий шишак на ходу одной рукой не удавалось. На скорости сто двадцать километров в час возиться с набалдашником, конечно, опасно. Недалеко и до греха. Даже слабый занос грозил переворотом на заснеженном шоссе…
Оставалось считать километры до развилки. Приходилось идти на риск, разгоняя старую машину до предельной скорости. А фары заметно ослабевали, в особенности, если я включал дальний свет. Но педаль газа я не отпускал.
Все-таки ещё не рассвело, когда показалась светившая прожекторами, сигнальными фонарями и световыми табло башня КПП дорожной милиции перед развилкой на Орел и Елец. Метров за двести от башни потянулся сплошной строй дальнобойных фур, которые тулились на ночь к стражам порядка. На такую же дистанцию они тянулись и за башней, в стеклянном фонаре которой свет не горел. Менты отслеживали обстановку, оставаясь невидимками. «Четверка» с московским номером интереса у них не вызвала. Подвески я сменил, корпус на новых колесах стоял высоко, под поклажей не оседал, и, стало быть, машина только ещё шла за товаром или пассажирами, а потому не сулила проверочного «навара».
Миновав КПП, я поехал в направлении Орла и снова вдавил газ.
Расчет мой был прост. Если преследователи выехали из Москвы даже с полным баком, после пятисотого километра заливать горючее на бензоколонке им все же придется. Мои дополнительные канистры проблему заправки снимали. Я надеялся, пока они простоят на колонке, увеличить разрыв до десяти километров… Проскочив после Орла в сторону Харькова километров пять, я воткну палку с набалдашником в сугроб где-нибудь за посадками вдоль шоссе, развернусь и на максимальной скорости вернусь к Орлу. Здесь, повернув на рокадную, я должен буду затаиться и дождаться, когда преследователи, если это действительно преследователи, проскочат мимо меня в харьковском направлении и тогда уже я окажусь у них в хвосте. А дальше посмотрим…
«Москвич» с тонированными стеклами пронесся мимо придорожных кустов, за которыми я стоял, буквально через две минуты после того, как я закончил маневр. Повезло хоть в этом. Я успел.
Ночь уходила. Бескрайняя заснеженная степь обретала видимость, словно фотография в проявочной ванночке.
Я вернулся пешком к «четверке», которую для маскировки откатил от перекрестка подальше, и, переждав три минуты, вывернув с рокадного на магистральное шоссе, покатил за ребятами Прауса Камерона.
Согласно бессмертному учению Йозефа Главы, человеческая цивилизация не более чем беспомощная условность для прикрытия собственного бессилия. Его и проявляли цивилизованные ребята Прауса, стоявшие на обочине шоссе с включенными мигалками аварийной остановки — где бы вы думали? Посреди российской степи. Они рассматривали в занесенном снегом кювете и дальше за ним мои следы, ведущие в сторону хилых топольков. Очевидно, гадали: что именно скрыто за ними — я с палкой или только палка с набалдашником?