Голландия без вранья
Шрифт:
Но мы отвлеклись. Не думаю, чтобы Клюзиус или Клаут осознавали в тот момент, какие исторические последствия будут иметь их невинные занятия. Но мы-то, с ответом в руках, знаем, что они закопали на грядке бомбу с часовым механизмом, которой сорок лет спустя будет суждено взорвать их маленькую страну.
И вот наконец наступила весна. Однажды ясным апрельским утром Клюзиус вышел в сад и обомлел. На большинстве растений только еще завязывались почки, а на двадцать третьей грядке восьмого участка полыхали яркие огненно-алые цветы! Форма их была так совершенна, что впоследствии стеклодувы создали бесчисленное количество ваз и бокалов в форме тюльпана.
Два столетия спустя несчастная Мария-Антуанетта собиралась даже заказать целый чайный сервиз в форме тюльпанов, но льстивые придворные начали ее уговаривать — дескать, что вы, ваше величество, какие там тюльпаны! У вас такая прекрасная грудь, получше всяких тюльпанов! Почему бы ее не увековечить в виде даже пускай и чайного сервиза! И простоватая Мария-Антуанетта поддалась на эти уговоры, что, говорят, и стоило ей жизни — невинная эротическая прихоть королевы переполнила чашу терпения многострадального французского народа. Никогда не знаешь, чему именно и в какой момент суждено переполнить чашу терпения многострадального народа…
Но это к слову. Может быть, и Французской революции бы не случилось, если бы не про изошло одно знаменательное для Голландии событие.
Вообще говоря, голландцы народ не особенно вороватый — тут и кальвинизм играет роль, и теснота проживания: бежать особенно некуда. Другое дело в России — спер чего-нибудь и драпай хоть в Пензу. А в Голландии сто раз подумаешь. Но зависть, как говорится, раньше нас родилась, и соседние садоводы, полюбовавшись на диковинные цветы в Hortus Botanicus, удержаться не смогли — как-то ночью, под прикрытием темноты, они пробрались в сад Клюзиуса и выкопали несколько луковиц. Клюзиус небось и не заметил пропажи, а Дирк Клаут, скорее всего, заметил, но промолчал, чтобы и ему не досталось: не уследил. Конечно, заметил, иначе откуда бы мы узнали, что кража состоялась? С этого все и началось.
Тут как-то все совпало.
Голландия почти до конца семнадцатого века царствовала на море безраздельно. Ост-Индская компания посылала корабли по всему свету, Северная компания освоила перевозки из Амстердама в Архангельск. Им даже удалось получить у известного своей несговорчивостью Ивана Грозного монополию на торговлю лесом, воском, пенькой и пушниной. Добрая половина Амстердама, кстати, стоит на сваях из сибирской лиственницы. А Вест-Индская компания, не особенно утруждая себя дальними плаваниями, попросту промышляла пиратством. То англичан возьмут на абордаж, то испанцев. Больше никого на море, впрочем, и не было. А Голландия имела больше трехсот кораблей — и это на несколько десятков тысяч населения!
Но как раз в это время дела стали складываться не так удачно. Постепенно, оклемавшись, английские и генуэзские купцы стали вытеснять голландцев с мировых рынков. Ломбардийские и австрийские торговые дома стали осваивать новые методы работы, «увеличивали объемы вексельного и аккредитивного обращения и вытесняли консервативных голландских финансистов с рынка».
Но мало этого, англичане, подустав от морских налетов, стали сами подлавливать голландские торговые корабли.
Один из таких эпизодов, рассказанных, разумеется, Альбертом, я просто не могу не привести — читатель наверняка заметил мои симпатии к голландскому трудолюбию и находчивости, поэтому пусть не удивляется, хотя эта байка не имеет к тюльпанам никакого отношения.
А дело было вот как. Голландский торговый корабль, груженный цейлонской корицей, приближался к проливу Па-де-Кале. Возвращался домой после двух- или трехлетнего плавания. А в тех водах водились пираты. Это теперь они переехали в Сомали, а тогда их так и называли — дюнкеркские пираты. У них база, что ли, была в Дюнкерке.
И эти морские разбойники догоняют голландский корабль — у них корабль легкий, а голландцы от жадности нагрузили свой этой самой корицей чуть не до рей, даже чугунные ядра повыкидывали, чтобы набрать побольше драгоценной пряности. Пушки есть, а ядер нету. Положение пиковое. И тут один из матросов вспоминает, что у них на борту есть недоеденный сыр. Круглые головы эдамера — ну, красные такие, читатель наверняка видел их в супермаркете, — так вот, эти круглые головы, пролежав пару лет под палящим солнцем, затвердели чуть не до каменного состояния. И вот наши Мюнхаузены заряжают свои пушки сырными головами и палят по настигающим их англичанам. Большого вреда нападающим они, естественно, причинить не могли, но паруса изорвали в клочья. Преследователи отстали. «Ура!» — закричали матросы по-голландски и на радостях сгрызли оставшийся сыр. Одну голову, правда, оставили — для музея. Говорят, она и сейчас там лежит.
А французы, наверное, защищались сыром рокфор. Пираты сразу затыкали носы и спасались в трюме.
А тюльпаны тем временем входят в моду. Художники гуртом валят в Hortus Botanicus, пишут натюрморты, портреты с непременными тюльпанами — картины мгновенно расходятся. Опять срабатывает стайный рефлекс! Ну нет, здесь не только стайный рефлекс… Тюльпаны пишут художники самого высшего разряда — Ян Брейгель, сын знаменитого Питера Брейгеля, Амброзиус Босхарт, которого по праву считают родоначальником голландского натюрморта, и многие, многие другие. Помешанные на живописи, голландские бюргеры бойко раскупают картины и все внимательнее присматриваются: а что же это за цветы такие? Почему у меня в саду таких нет? У ван Схелтинга есть, а у меня нет? Надо бы купить пару луковиц…
И вот наш бюргер (а почему бы и не дворянин?) посылает служанку к торговцу цветами, а та приходит с вытаращенными глазами:
— Не вы первый, господин… Там цены такие, закачаешься…
Тюльпаны привлекают все больше внимания. Уже проводятся опыты по скрещиванию, появляются цветы белые, оранжевые, желтые, бордовые. Восторг публики достигает апогея, когда на некоторых плантациях появляются тюльпаны необычной мраморной окраски. Теперь мы знаем, что это заболевание под названием «пестролепестность» вызывается вирусом, который так и называется «тюльпанный вирус (tulipa virus)»… Но тогда-то, в начале семнадцатого века, этого не знали! И конечно, владельцы этих неизлечимо больных тюльпанов радовались: вот какие у нас красивые выросли цветы!
Hortus Botanicus, где, судя по названию, работали главным образом ботаники, постепенно терял монополию на торговлю луковицами — их вытесняли более оборотистые фермеры из Южного Гарлема. Некий купец по имени Свиртс, имевший, по-видимому, незаурядный нюх на новые изобретения, заказал в типографии первый в мире прайс-лист на тюльпаны. Не здесь ли и прячутся самые первые, робкие еще корешки многочисленных финансовых кризисов? Может быть, у него и тюльпанов-то не было, но напечатанное слово действовало тогда (а на многих действует и сейчас) магическим образом. Раз написано — значит, так и есть. Если с купцом еще можно поторговаться, то прайс-лист… о-о-о, прайс-лист!..
Но пока все еще ничего — пока купцы предпочитают продавать срезанные цветы, а луковицы придерживают для себя. Но в 1623 году две бойкие фирмы, почувствовав, что можно заработать еще больше, выбрасывают на рынок и луковицы, причем по довольно доступной цене.
Что тут началось! Оказалось, что спрос превышает предложение в десятки, а может быть, и тысячи раз. Началось повальное вложение денег в тюльпанный бизнес. Бережливые голландцы вытряхивали свои сбережения и начинали покупать и продавать луковицы. Цены росли как на дрожжах — в 1631 году за три луковицы довольно популярного сорта Semper Augustus было заплачено ни много ни мало тринадцать тысяч флоринов — на эти деньги можно было купить несколько домов. Чувствуя неладное, некоторые муниципалитеты решили принять контрмеры — чутье у них было не в пример лучше, чем у нынешних политиков, хотя автор думает, что и у нынешних политиков чутье тоже неплохое, только жадность мешает ему развиваться в правильном направлении. Так вот, значит, городские власти Амстердама собрались, раскурили трубки и приняли соломоново решение — заморозить цены на луковицы некоторых самых известных сортов. Но служба информации у них, наверное, действовала так себе, потому что к тому времени было известно уже свыше пятисот видов тюльпанов (в том числе, наверное, и больных тюльпанным вирусом). К тому же, чтобы беспрепятственно торговать луковицами, достаточно было переехать в соседний округ.