Шрифт:
В мае 18** (не припомню в точности ни года, ни числа) собралась на роттердамской Площади многочисленная толпа народа, и с необыкновенным для флегматических голландцев волнением смотрела вверх. Из-за белых облаков тихо спускалось на землю что-то странное и даже забавное. Это был род воздушного шара, но самого необыкновенного устройства. Лодочку под шаром составляла большая, широкая шляпа, и одна из зрительниц, у которой были очень зоркие глаза, вскричала, что это шляпа ее мужа, Ганса Пфаля. Тут только вспомнили, что один из роттердамских жителей, Ганс Пфаль, исчез, лет пять тому назад, неизвестно куда,
Чем ниже спускался шар, тем явственнее видно было существо, сидевшее в шляпе. Оно было не больше двух футов роста, но толщина его едва ли не равна была вышине. Ног не было видно, но руки у этого странного создания были огромные, волосы седые, нос длинный и крючковатый, глаза большие и выразительные; щеки и подбородок отвислые; замечательнее всего было то, что у этого существа совсем не было ушей.
Опустясь к земле футов на сто, существо это видимо испугалось чего-то и не хотело спускаться ниже, но вынуло огромный пакет, с красною печатью и бросило в небольшую группу зрителей, между которыми был и роттердамский бургомистр, Ундердук. Тот почти налету подхватил пакет и с изумлением увидел, что пакет был надписан на его имя.
В то же самое время уродливое существо, бывшее в воздушном шаре, выбросило несколько мешков балласта, быстро опять поднялось кверху и через несколько минут совершенно исчезло из виду.
Тогда бургомистр отправился домой, пригласив с собою несколько знакомых, для чтения письма, полученного таким чудесным образом.
Вот в чем состояло это письмо:
«Вы, может быть, помните, г. бургомистр, что пять лет тому назад жил в Роттердаме бедный художник Ганс Пфаль. При всей недостаточности средств моих, я питал непреодолимую страсть к естественным наукам. Все, что мог добывать своим ремеслом, я употреблял на покупку книг, инструментов и на произведение опытов. Более всего приводили меня в восторг воздушные путешествия. Воображение мое представляло мне, что по этой части можно достигнуть до величайших открытий, если только решиться на это с самоотвержением и истинною любовью к науке.
Я чувствовал в себе довольно силы, твердой воли и решимости, чтоб предпринять какие-нибудь небывалые опыты. Каждый час свободного времени проводил я в том, что придумывал все препятствия и опасности, могущие мне встретиться, и до тех пор производил опыты над устранением каждого неудобства, пока мне не удавалось решить удовлетворительно все вопросы аэронавтики.
Таким образом, свыкся я с ежедневною мыслью, что жители земли только из боязни и от непривычки никогда не решались пускаться дальше известной высоты, и что, однажды решась на этот подвиг и предусмотрев все случаи, можно с самоуверенностью пуститься в безызвестные пределы далеко от земли.
Много я употребил времени и трудов для приведения в исполнение этого предприятия. Изучив все, что было писано по этому предмету, я нашел, что многое надобно усовершенствовать и изменить. Во-первых, употребление водородного газа для наполнения шара мне не нравилось: он слишком опасен своею воспламенимостью и расширительною силою; да и достигнув известных пределов атмосферы, по своему удельному весу, соединенному с тяжестью шара, лодочки и аэронавта, он уж равняется по весу с окружающим его воздухом и не может подниматься выше. Надобно было придумать употребить в дело легчайший газ. Я открыл вещество полуметаллическое, из которого, посредством обыкновенной серной кислоты, получается газ, превышающий легкостью водородный в 37? раз. Не хочу пока называть этого вещества, но могу сказать, что это один из элементов азота, который до сих пор почитался неразлагаемым. Он не имеет никакого вкуса и цвета, но имеет особенный, ему только одному свойственный запах, горит зеленоватым огнем и мгновенно прекращает жизнь всего живущего.
Второе главное затруднение, на которое ссылаются все воздухоплаватели, говоря о невозможности отдаленнейших путешествий, состоит в том, что в высших слоях атмосферы воздух неспособен уж для дыхания и всякая попытка подняться выше, неминуемо влекла бы за собою смерть. Я и против этого придумал средство. Гримм уж до меня составил аппарат для сгущения атмосферного воздуха, я усовершенствовал этот аппарат и приспособил его к предполагаемой мною цели.
Наконец продолжительные труды мои и приготовления увенчались полным успехом. Я все устроил, все составил, все придумал. Личная участь моя нисколько меня не беспокоила; я думал только о славе, о пользе науки.
Воздушный шар мой был готов. Я сделал его из батиста и три раза покрыл каучуковым лаком. Он мог вмещать до 40 000 кубических футов газа, а этого было слишком достаточно, чтоб поднять меня со 175-ю фунтами балласта.
Это было 1-го апреля. Я употребил, четыре часа с половиною, чтоб наполнить шар газом, привязал к нему лодочку с сеткою; положил туда весь свой багаж, телескоп, барометр нового устройства, термометр, электрометр, компас, секундные часы, колокольчик, рупор, стеклянный шар, из которого вытянут был воздух, и прочее; сверх того, усовершенствованный конденсатор, запас негашеной извести, сургуча, и несколько бочонков воды и съестных припасов, наиболее из пеммикана, занимающего так мало места при удивительной питательности.
На самом рассвете сел я в лодочку, подрезал последние веревки и быстро поднялся на воздух. Барометр показывал тогда 28 дюймов, а стоградусный термометр 10°.
Первые минуты быстрого полета были для меня восхитительны. Неведомое чувство гордости, восторга и некоторой боязни наполняли грудь мою. Я не мог приняться ни за какие инструменты, ни за какие наблюдения. Наконец я опомнился и, прежде всего, взглянул на часы. Было шесть часов утра. Я быстро поднимался, и высота барометра показывала, что я уж на высоте трех миль и трех четвертей (английских). Я летел над морем.
Внимательно стал я рассматривать поверхность вод и, благодаря хорошему зрению, увидел с высоты черную точку, медленно-подвигавшуюся по волнам. В телескоп же рассмотрел я, что это был английский линейный корабль, идущий к юго-востоку. Зрелище было великолепное. Мой аэростат летел над Атлантическим Океаном. Солнце уж встало, и кроме его, воды и неба, ничего не было видно.
И, однако ж, я не ощутил в себе никакого страха. Я нисколько не думал, что малейший толчок бросит меня, как пылинку, в это неизмеримое пространство океана, но, напротив того, мечтал только о том, чтоб подняться выше и выше. Мысль о собственной моей незначительности в воздушном океане, который гораздо огромнее всех земных, нисколько не пугала меня. Решимость моя была тверда, непреклонна.
Я предположил себе достигнуть до луны!
Я понимал всю трудность своего исполинского предприятия, но все мои доводы не выходили из пределов возможности.
Во-первых, мысль о расстоянии главной планеты от спутника, могла казаться чрезвычайною; но расстояние это давно уж исчислено, и от центра одного небесного тела до другого расстояние только шестьдесят земных радиусов, то есть 327 000 английских миль. Это еще среднее расстояние, потому что эллипсис лунной орбиты имеет 0,054,84 эксцентриситета в своей большой полуоси; а как центр земли занимает один из фокусов этого эллипсиса, то я и рассчитывал, что, встретя луну, когда она находится в перигелии, я много выгадаю; да и, кроме того, расчет расстояний сделан от центров земли и луны, следственно, находясь на поверхности их, можно убавить величину земного и лунного радиусов, то есть 4000 и 1080 миль, всего 5080, следственно останется только 231 200 миль.