Голливудская трилогия в одном томе

Брэдбери Рэй Дуглас

– Что?

– Она проорала ему: «Будь ты проклят, проклят, проклят! Проваливай в ад!» И так громко, что люди из церкви разбежались. И опять – рыдания. Святой отец у себя в кабинке сразу же замолчал – я думала, он просто в шоке. А потом я услышала ее шаги, в потемках. Подождала, думала, отец Раттиган скажет что-нибудь – но он все молчал. И тогда я решилась открыть дверь. Он был там. И он молчал, потому что был уже… мертвый…

По ее щекам полились слезы.

– Бедный святой отец, – сказала она. – Даже у меня от этих страшных слов чуть не остановилось сердце… А у него – действительно остановилось.

Надо найти эту мерзавку. Пусть возьмет свои слова обратно, чтобы он мог жить дальше… Господи, что же это я говорю? Нет, он прямо как подкошенный там лежал – как будто она разом выкачала из него всю кровь. Вы ее знаете? Расскажите, расскажите ей, что она наделала… Ну, ладно. Ну, все – я все вам сказала, освободилась. Теперь вы сами думайте, как очиститься. Уж извините, что я на вас это выплеснула.

Я с тревогой взглянул на свой костюм, как будто ожидал увидеть на нем следы блевотины или помоев.

Крамли подошел к исповедальне, открыл обе двери и заглянул в темноту кабинок. Я со вздохом последовал за ним.

– Чувствуете этот запах? – спросила Бетти Келли. – Он до сих пор остался. Я сказала кардиналу, что надо сломать эту исповедальню, а потом сжечь.

Я еще раз принюхался и уловил легкие оттенки гари и огней Святого Эльма.

Крамли закрыл двери.

– Не поможет, – сказала Бетти Келли. – Она все равно еще здесь… Бедная, бедная его душа! Есть же поговорка – «устал до смерти», а он и правда – так сильно устал, что взял и умер. Два гроба рядом, Господи, спаси. Совсем я вас вымотала. Вид у вас прямо как у отца Раттигана…

– Не надо, пожалуйста, так говорить, – упавшим голосом попросил я.

– Ладно, не буду, – сказала она.

После этого Крамли заботливо, как инвалида, повел меня к выходу.

Глава 27

Я не мог ни спать, ни бодрствовать, ни писать, ни вообще – думать. В конце концов, от всей этой мешанины у меня вскипели мозги, и уже глубокой ночью я решил еще раз позвонить в Святую Вивиану.

Когда Бетти Келли все-таки подняла трубку, голос у нее был такой, как будто она только что вернулась из камеры пыток.

– Не могу… говорить!

– Одну минуту! – взмолился я. – Скажите, вы помните все, что она выкрикивала в исповедальне? Может быть, было еще что-нибудь… важное, существенное? Или странное?

– Да ничего такого… – сказала Бетти Келли. – Слова как слова. Хотя нет, погодите… Она еще все время повторяла: ты должен простить нас всех! Всех-всех! При этом в исповедальне никого, кроме нее, не было. А она говорила – всех нас. Вы слушаете?

– Слушаю, – очнулся я.

– Вам еще что-нибудь нужно?

– Пока нет.

И я повесил трубку.

– Всех нас… – прошептал я. – Простить всех нас!

Я позвонил Крамли.

– Можешь ничего не говорить… – проявил интуицию он. – Уснуть не получилось. Поэтому ты хочешь через час встретиться у Раттиган. Чтобы обыскать дом. Так?

– Ну да, небольшой дружеский налет…

– Налет, говоришь… И что, у тебя есть какая-то конкретная идея? Или просто шило в заднице?

– Просто здравый смысл.

– Засунь-ка его себе знаешь куда? – сказал Крамли и отключился.

– Кажется, с вами не хотят говорить? – обратился я к собственному отражению

в зеркале.

– Это с тобой не хотят говорить, – ответило зеркало.

Глава 28

Зазвонил телефон. Я осторожно снял трубку – как будто она была из раскаленного металла.

– Это ты, Марсианин? – спросил голос на том конце провода.

– Генри! – заорал я.

– Да, это я, – сказал голос, – твой маленький цветной брат. Конечно, не такой зеленый, как ты, – и не из летающей тарелки. Извини, тупая шутка.

– И нисколечки… не тупая! – дрогнувшим голосом произнес я.

– Э, э! – осадил меня Генри. – Если ты там будешь распускать нюни, я отключаюсь.

– Не буду, – шмыгнул носом я. – Боже мой, Генри, как же я рад слышать твой голос!

– И много еще у тебя в закромах этих кисломолочных любезностей? Может быть, мне тоже сказать тебе что-нибудь учтивое? Я могу.

– Не надо, Генри. Я и так по уши в дерьме. Мэгги уехала на восток. Конечно, я здесь не один, а с Крамли, но…

– Можешь не продолжать, я понял. Срочно требуется слепой поводырь, который поможет тебе выбраться из кучи дерьма. Подожди минутку, сейчас достану платок… – Он шумно высморкался. – Ну, и когда тебе потребуется мой всевидящий нос?

– Вчера.

– Какая удача. А я как раз тут, неподалеку. В Голливуде, гужуюсь со всякой чернотой.

– Знаешь Китайский театр Граумана?

– Еще бы.

– Через сколько ты смог бы там быть?

– А через сколько тебе надо – тогда и буду. Встречаемся у Билла Робинсона [348] в ботинках для степа. Что – пойдем на кладбище?

– Типа того.

Я позвонил Крамли и сообщил о своих перемещениях. Сказал, что до Раттиган доеду чуть позже, но зато притащу с собой Генри.

348

Билл Робинсон (1878–1949) – самый знаменитый американский исполнитель чечетки, «черный бриллиант» Бродвея, много снимался в Голливуде.

– Слепой в поводырях у слепого, так-так, – сказал Крамли.

Глава 29

Он стоял точно там, где и обещал: в оттисках «неподражаемых» танцевальных туфель Билли Робинсона, когда-то сошедшего с негритянской галерки в центр парадной площади, чтобы тысячи белых проходили мимо и кланялись.

Стоял прямо и неподвижно – и только ноги в отпечатках Робинсона слегка притоптывали – как бы сами собой. Глаза прикрыты, рот – тоже, чтобы где-то там, внутри, наслаждаться картинами воображения.

Я встал прямо перед ним и сделал короткий выдох.

Рот Генри ожил.

– Ага! Риглис-гам – двойная мята – с нею жизнь вдвойне богата! Кто не верит – выйди вон! – Он со смехом взял меня за локти. – Да ты неплохо выглядишь, брат! Это я тебе не глядя говорю. А голос у тебя всегда был как у чуваков, которые на экране.

– Сказывается привычка нырять в кино с головой…

– Ну, дай же я тебя помну, братишка. Ага, чую, без пива тут не обошлось…

– Ты выглядишь просто шикарно, Генри.