Голод. Дилогия
Шрифт:
– Ты знаешь бальские заклинания? – удивился тот.
– Я многое знаю, – вздохнула Кессаа. – А теперь – в путь, нужно подобрать место для ночлега. Марик, у тебя в мешке была еще пара обуви и халат. Брось его Лату, а то наш проводник скоро превратится в сосульку. Насьта! Почаще оглядывайся да держи лук наготове, а дрова передай Марику! И – в путь, в путь!
Уже вскоре Марик уверился, что опасность превратиться в сосульку грозит каждому из увеличившегося до пяти человек отряда. Постепенно дорога сузилась до трех-четырех локтей, по правую руку открылась пропасть,
Марик шел сразу за пареньком и уже не мечтал на первой же ночевке спалить большую часть натрудившего спину груза: невозможность отогреваться у костра каждую ночь казалась все страшнее и страшнее. Какие несколько дней! – одного дня хватит, чтобы промерзнуть до костей, а затем свалиться в пропасть и разбиться на ее дне на мелкие осколки. И это лето? Что же творится на тропе зимой? Нет, точно говорили Кессаа: нет перехода на ту сторону гор, потому что такая дорога переходом называться не может.
– Здесь! – наконец остановилась Кессаа, когда тропа скользнула в узкий распадок, чтобы после него выбраться вновь на головокружительный карниз. Сумрак уже сгустился настолько, что узкая речушка на дне пропасти скрылась во тьме, и Марику начало казаться, что сама ночь выползает у него из-под ног. – Здесь, – повторила Кессаа и присела на замшелый валун. – Разводи костер, Марик. Сегодня нас уже не достанут, а завтра мы поищем хорошее место для первой встречи. Я кое-что оставила на тропе – ночью они карниз не пройдут. Всем отдыхать, я услышу, если что, да и Хвост не даст нам проспать, ведь так же?
Пес тут же замотал хвостом, и Марик подумал, что подобострастное виляние могло обозначать что угодно, но руки его уже сами собой развязывали мешок и торопливо складывали шалашиком поленья. Скоро в расщелине затрепетал костерок, а кусок копченого мяса с сухарем и кружкой горячего вина окончательно уверил баль, что все не так уж плохо, как показалось ему на первый взгляд. Откуда-то сверху полетели снежные хлопья, ветер стих, и в накатившей на измученных путников тишине пробудился рокот далекой речушки.
– Она течет в Скир? – оживился Насьта.
– Не она, а он, – проворчал Рох, который к вечеру окончательно подрастерял остатки лоска и почти всю спесь. – Даж бежит в Скир. Изгибается возле Борки, защищая ее восточное плечо, затем уходит к Омассу, а после, отделяя лесные равнины от непроходимых гор, спешит к Лассу и впадает в море. Если хенны возьмут Борку, то только Даж может остановить их. Единственный мост на Скир возле Ласской крепости – и уж точно укреплен бастионами.
– Подожди, – нахмурилась Кессаа. – Но ведь Омасс тоже стоит на левом берегу Дажа, как и Борка, а к Борке мы не идем. Получается, что мы дважды должны будем пересечь Даж? Выходит, есть еще мосты через реку? Или нам придется спускаться вниз?
– Нет, – замотал головой Лат, который смаковал выданные ему сухарь и ломоть мяса, как самое роскошное кушанье. – Мостов нет, но переходы есть. Спускаться не придется. Если только падать, но лучше не падать. Лучше идти. Не надо падать: там, – он махнул рукой вниз, – будет лепешка.
– У меня только одна просьба, – вежливо
– Чтобы не погиб досточтимый Рох, – закончил Насьта. – Вот такушки, выходит?
– Вы ничего не понимаете, – поморщился Рох. – В сущности, смерть от падения мгновенна. Полет тоже недолог, но испугаться Марик не успеет. А ценность одного воина – это ценность одного воина. Скорая смерть – мечта любого, кто выходит на дорогу войны. Она лучше долгих мучений. Вместе с тем мне падать никак нельзя! Только я один могу провести вас в Омасс и вывести из Омасса. К тому же я вовсе не уверен, что в городе теперь не хозяйничают хенны. Тогда одна дорога – в падь.
– Я, кстати, вовсе не собираюсь падать в пропасть! – возмутился Марик. – И уж тем более выпускать цепь. Так что о ценности каждого из нас будем рассуждать позже.
– Почему ты не боишься пади? – спросила Кессаа.
– Глаза боятся, – ответил после долгой паузы Рох. – Когда глаз нет, страхи уменьшаются, ты сама все увидишь. Запомни, девочка: меньшая часть страхов живет здесь. – Слепой коснулся ладонью груди и потянул на плечи плащ.
– Всем спать, – приказала Кессаа и, поднявшись, принялась всматриваться в небо.
– Что случилось? – насторожился Насьта.
– Пока ничего, – негромко ответила девушка и добавила: – Но случится непременно.
Ночью Марик спал плохо. Ему казалось, что он обратился в крохотную букашку, которая ползет через вздыбленный пласт земли, представляя его горным хребтом, но только для того, чтобы провалиться в след от каблука, на дне которого темнеет черная жижа, и другой каблук несется с неба, чтобы обратить в следующее пятно жижи самого Марика.
– Вставай, – похлопал его по щеке Насьта. – Светает, нам следует торопиться.
Все-таки самым трудным был первый день, и прежде всего – из-за ледяного ветра. Ни на второй, ни на третий день теплее не стало, а дорога порой превращалась в такую узкую полоску между скалами и бездной, что даже Хвост начинал скулить, не решаясь двинуться с места, но ветер больше не разыгрывался. Горы словно смирились с вторжением незнакомцев: хотя и отказывались им помогать, сглаживая под стертыми сапогами скалы и пропасти, но и мешать не пытались.
Лат шагал впереди, на трудных местах объяснял, как следует передвигаться, порой подхватывал пса и тащил его на себе. Мешок на спине Марика стал почти невесомым, и он с тоской оглядывал скальные уступы, надеясь разжиться хотя бы стволом горного кустарника. В полдень четвертого дня спутники выбрались на склон горы, которая забиралась выше той горной гряды, по которой им пришлось идти до сих пор. Когда языки ледника остались позади и тропа перевалила через скалистый гребень, Кессаа пригляделась к языку камнепада, сползающего со следующего склона, посоветовалась с Латом и объявила привал.