Голод. Дилогия
Шрифт:
– Ирунг, – прошелестела Мэйла, когда человек остался позади. – Имей в виду, что ты танцуешь одна, но даже если бы весь Скир наблюдал за тобой, ты должна танцевать так, как будто никого нет, кроме тебя.
– Неужели кто-то рискнет войти в зал во время танца? – испугалась Кессаа.
– Не думай об этом! – отрезала Мэйла. – Я уверена только в одном: сегодня под крышей главного зала не будет неугомонной девчонки, которая любит протискиваться через тайные ходы.
– Как… – попыталась пролепетать что-то Кессаа, но наставница прижала палец к ее губам и толкнула тяжелую дверь.
В храме царил полумрак. Мэйла зажгла факел, поочередно прошла вдоль светильников, накрыла их металлическими крышками и приблизилась к алтарю. В свете задрожавших лепестков огня четырех ламп лежащий на плите Сади показался Кессаа живым. Она мгновенно забыла и о словах Мэйлы, и о колючем взгляде Ирунга, и о том, что сейчас ей предстоит танцевать. Наставница опустила зашипевший факел в чашу с водой, подошла к девочке:
– Закрой за мной дверь.
Тяжелые створки бесшумно прильнули друг к другу. Кессаа повернула выполненную в виде когтистой лапы дверную рукоять и шагнула к алтарю. Пальцы словно сами распустили узел, и легкое платье скользнуло прохладой по груди и по бедрам. Еще один шаг, ткань задела ноги и алтарь стал еще ближе. Ей показалось, или пятно крови на груди каменной фигуры действительно заблестело? Отчего краски не выцвели за многие столетия? Кажется, потяни она сейчас за узел шнуровки, и распахнется легкая шерстяная куртка, покажется рана. Так пробовала ведь уже, ощупывала удивительный камень, подкрадывалась в утренние часы, гладила глаза, губы, плечи. Даже губами прикасалась! Камень – он камень и есть, даже если глаза видят живое тело. Неужели боги смертны? Как странно это ощущение обнаженного тела! Как соблазнительны беззащитность и слабость! Отчего же они сменяются болью и тоской, едва босые ноги касаются алтаря? Кессаа опустилась на колени. Вытянулась, выгнулась над фигурой Сади. Провела кончиками пальцев над искаженным мгновенной болью лицом бога, над его плечом. Очертила изгиб руки, колено, выставленное вперед. Медленно-медленно поднялась и выпрямилась. Задрожала как лепесток пламени, вытянулась струной и, зажмурив глаза, пытаясь удержать побежавшие по щекам слезы, начала раскачиваться из стороны в сторону. Голова, голова и руки, голова, руки и плечи. Все тело…
Через полгода после той ночи, когда мокрая от слез Кессаа вернулась в келью, ее жизнь опять переменилась. И дело было даже не в робких словах Илит, которая поведала девчонке слух о том, что при всей таинственности обряда еще одним важным его значением была скрытая возможность для молодых танов или их отцов увидеть юных сайдок во всей их красоте, сделать выбор суженых, для чего и служили неприметные галереи.
Вроде бы Ирунг имел за это или отдельное признание вельмож, или даже деньги. Девушку это не интересовало. Колючий взгляд мага, который Кессаа почувствовала вновь уже в полной темноте, когда погасли светильники у алтаря, и она, пошатываясь, подбирала платье с каменных плит, ничего не значил по сравнению с той болью и тоской, той невыносимой утратой, которая обрушилась на нее в танце. К тому же чем могла заинтересовать безродная сайдка гордых вельмож? Телом? Что могла знать об этом Кессаа, если все ее отношения с мужчинами ограничивались разговорами со стариками-жрецами, редкими взглядами Ирунга, раздраженными наставлениями толстого привратника и уже давним столкновением с молодыми Стейча? Ведь даже Лебб, который часто приходил к ней в снах, только смотрел на нее восторженными глазами и шептал что-то неразличимое.
Порой Кессаа задумывалась о том, что ждет ее дальше. Илит говорила ей, что по достижении семнадцати лет всякая девушка становится или женой свободного сайда, или нареченной невестой молодого тана, потому что его женой она сможет стать только после посвящения знатного сайда в воины. Кессаа пыталась представить описываемый Илит обряд, когда в дом невесты приходит посыльный и сообщает родителям девушки, что такой-то и такой-то вельможа собирается выкупить их дочь для своего сына. На следующий день в доме появлялись знатные гости, на ступени лилось цветочное вино, невесту одевали в белое, скрывали ее лицо и выводили к гостям. Она должна была показать гибкость, поклонившись гостям три раза, касаясь лицом ног, силу, наполнив кубки вином из тяжелого кувшина, красоту голоса, спев под звуки боо один из гимнов Сади или Сето. Затем мать или тетка жениха вместе с матерью невесты выходили в ее комнату, где раздевали девушку и удостоверялись в отсутствии физических изъянов и непорочности невесты. Знакомство же с женихом происходило в последнюю очередь. Правда, как поняла Кессаа, жених мог увидеть невесту еще в храме Сади во время исполнения танца, но не это озадачивало ее. Она никак не могла понять, а где же в этом обряде тот миг, когда сама невеста выражает свое согласие или несогласие с собственным замужеством?
– Нет такого мига, – грустно сказала Илит. – Конечно, всякая танка влияет на своего мужа, но не на то, к примеру, чтобы он не заводил себе наложницу, да не одну. Женщина остается рабыней, порой жена нищего крестьянина более свободна, чем хозяйка замка. Исключая, конечно, жриц храмов. Но и их жизнь имеет ограничения.
– Как же так? – не поняла Кессаа. – Выходит, если один из молодых Стейчей захочет сделать меня женой, то я не смогу ему отказать? А он будет волен истязать меня хоть каждый день?
– Нет, если за тобой стоит какой-нибудь дом Скира, – вздохнула Илит. – Но вмешиваться в твою судьбу близкие будут только в крайнем случае. Позора тебе не избежать при любых обстоятельствах.
– За мной нет какого-нибудь дома Скира! – процедила сквозь зубы Кессаа. – И я сама хочу выбрать себе мужа! По крайней мере, согласиться или нет с его выбором. Это возможно?
– У корептов – да, – кивнула Илит. – У баль это можно сделать только по взаимному согласию невесты и жениха. Но даже у сайдов есть способ соединиться с любимым, если родители невесты против замужества. Достаточно украсть невесту, привести к воскресной службе у алтаря одного из главных храмов и объявить ее женой. Но потом отцу жениха придется раскошелиться, чтобы родители невесты сочли оскорбление исчерпанным. Правда, – добавила она, – если таким образом вельможа захочет сделать знатную девушку наложницей, вряд ли он сможет откупиться деньгами. Ему придется принять вызов и выйти на схватку с отцом несчастной или с ее братом.
– Вот это мне нравится больше, – прошептала Кессаа. – Но только в связи с моей полной семейной неясностью вступиться за меня некому. Значит, придется рассчитывать только на себя!
Кессаа еще не вполне понимала, почему непонятные сладкие сны тревожат ее ночами и отчего сердце замирает всякий раз, когда она ловит на себе восхищенные взгляды охранявших храм стражников, но она с непонятной ей самой убежденностью все нетерпеливее и нетерпеливее ждала каких-то волнующих перемен в собственной жизни.
Жизнь переменилась благодаря Тини. Кессаа танцевала почти каждое воскресенье, Мэйла продолжала заниматься с ней оружием. Все шло по-прежнему, пока однажды в келье девушки не появилась Тини и не протянула ей перевязанный шнуром свиток. Кессаа аккуратно распутала узел и с трепетом развернула ветхий пергамент. В хранилище храма уже не осталось ни одной строчки, не прочитанной ею, поэтому всякий новый текст вызывал у нее ту самую дрожь, какую испытывает голодный при виде куска хлеба.
– «Как ходить в Суйку и возвращаться из нее?» – прочитала она заголовок и с недоумением подняла голову: – Разве живые ходят в город умерших?
– Ходят. – Тини странно посмотрела на нее. – Всякий, кто хочет заниматься магией, рано или поздно приходит в Суйку.
– Зачем? – не поняла Кессаа.
– Чтобы испытать себя, – негромко произнесла жрица, опустившись на жесткую кровать.
– Во всяком испытании должен быть смысл, – вспомнила Кессаа слова одного из стариков жрецов, который укорял девчонку, что освоенные приемы магии она немедленно испытывает в храмовом саду.
– Смысл есть, – кивнула Тини. – Вокруг тебя разные люди, но врагов среди них всегда больше, чем друзей. И чем сильнее ты, тем больше у тебя врагов. Я вообще не верю в друзей. От них труднее защититься, поскольку ты не ждешь от друзей предательства. А ждать его нужно постоянно. Защищаясь, воин надевает доспехи, берет оружие, учится владеть им, завязывает отношения с вельможами и вождями, поступает на службу к сильнейшему из них. Маг углубляет мастерство, собирает знания, накапливает внутреннюю силу, испытывает себя. Суйка – одно из главных испытаний, если не лучшее.
– Я предпочла бы стать воином! – гордо выпрямилась Кессаа. – Такой, как Мэйла! Пусть даже я буду воином, который владеет магией.
– Всякий маг – воин, – усмехнулась Тини. – Если он не воин, тогда он и не маг. Деревенский колдун, сумасшедший, ворожей, ведун – кто угодно, но не маг. Не торопись копировать чью-то судьбу, если не можешь разглядеть ее целиком. Не все просто с Мэйлой. Возможно, ты достигнешь ее уровня мастерства, но я чувствую, что у тебя будет другая судьба.
– Я стану танкой? – Кессаа вспомнила старую и рыхлую жену Ирунга, которая всего-то мелькнула перед ее глазами два или три раза, и всякий раз слуги несли ее куда-то на носилках.