Голод. Последний вампир
Шрифт:
С ней всегда было трудно. Том погрустнел. Гибель резуса перечеркивала многое из достигнутого. Вряд ли у нее будет возможность выбить в Бюджетной комиссии деньги для продолжения работы. Эта маленькая женщина, оказавшись под угрозой отмены эксперимента, которому она отдала пять лет жизни, может кипеть от злости и прелестно сверкать глазами, но что толку...
Том искренне соболезновал ей, но в душе он ликовал. Он прекрасно понимал, сколь это мерзко, сколь недостойно его, но ничего не мог с этим поделать. Уже давным-давно не принимал он свои поверхностные ощущения за чистую монету. Отмена проекта опять вернет ему Сару, заставит ее искать у него
— Я сейчас встречаюсь с Хатчем, — сказал он. — Мы собираемся пересматривать заявки на ассигнования. — Во рту у него пересохло. Тошнотворный запах шел от клеток. — Сара, милая, — окликнул он и остановился, удивленный. Откуда взялись у него такие постельные интонации? Она резко обернулась. Поражение добавило ей злости. Ему хотелось бы приласкать ее, успокоить, но он знал, что сейчас это приведет ее в ярость. Ее наверняка раздражало даже то, что несколько минут назад она искала утешения в его объятиях.
— Ну и?..
На мгновение буря в ее глазах утихла. Затем, дёрнув подбородком, она развернулась и понеслась к выходу, отдавая на ходу распоряжения, — надо было дать Мафусаилу транквилизатор, чтобы открыть клетку и забрать останки Бетти.
Том удалился, никем не замеченный. Он медленно прошел через заставленную приборами лабораторию — здесь каждый прибор, каждый дюйм пространства был выбит в Риверсайдском центре медицинских исследований благодаря силе и решительности Сары. Ее открытие было совершенно случайным — она тогда проводила какую-то договорную работу, исследуя поведение животных, лишаемых сна. Совершенно неожиданно оказалось, что во внутреннем ритме сна скрыт ключ к управлению процессом старения. Ее догадки были изложены в книге «Сон и возраст». Книга имела определенный резонанс; не подлежали сомнению ни строгость ее методов, ни ее мастерство экспериментатора. Выводы же из этого открытия настолько далеко выходили за рамки обычных представлений, что их даже никто и не оценил по достоинству, а ее предположение о том, что старение представляет собой просто болезнь, причем болезнь потенциально излечимую, было расценено как чересчур смелое. Книга принесла Саре большой успех, но поддержку ей никто не захотел оказать.
Том вышел в широкий, отделанный кафелем коридор лабораторного этажа и на служебном лифте поднялся в Клинику терапии сна. У него была небольшая комнатка рядом с кабинетом доктора Хатчинсона. Старик основал клинику десять лет назад. Решением правления через восемь лет после этого, был принят на работу Том Хейвер — его прочили на место директора, когда тот «решит, что пришла пора уйти на заслуженный отдых». Но все это не шло дальше разговоров: Хатч не собирался уходить. Да и клинике нужен был ученый-администратор с большими связями — для привлечения финансовых средств.
В последнее время Том все чаще ловил себя на том, что с надеждой пытается высмотреть в старике признаки старческого слабоумия.
Хатч сидел в кабинете Тома, устроив свою угловатую фигуру в одном из кресел. Как бы в порядке поощрения сотрудников он делал вид, что с пренебрежением относится к собственным роскошным апартаментам.
— Диметиламиноэтанол, — произнес он веселым пронзительным голосом.
— Вы же знаете, исследования ДМЭ — для нее пройденный этап. Фактор старения — это быстроразрушающийся клеточный белок. ДМЭ не более чем регулирующий агент.
— Ну просто философский камень!
Том уселся за стол, с трудом выдавив из себя тонкую улыбку.
—
Хатч бросил ему на стол отпечатанный на машинке листок с бюджетной сводкой. Трудно было не возмущаться его манерами. Том взял сводку.
— Что от меня требуется — согласиться с отменой ассигнований отделу геронтологии или, может, упасть на колени?
— Если хотите — пожалуйста, но это не поможет.
Том не терпел самодовольной ограниченности — для ученого это яд.
— Если вы закроете проект, она уйдет.
— Ну, мне, конечно, совсем бы этого не хотелось. Но у нее просто нет никаких результатов. Никакого продвижения за пять лет.
Том еле сдерживался. Если бы Мафусаил подождал хотя бы еще двадцать четыре часа!
— Они составили чертовски хорошую схему клеточного старения. Я бы счел это продвижением.
— Да, чисто ради исследовательских целей. В Рокфеллеровском институте придут от этого в восторг. Но нашему центру это не нужно. Том, нам необходимо отчитываться за каждый цент перед городской Корпорацией здравоохранения. Каким же образом больница может объяснить покупку тридцати пяти обезьян-резусов, даже если это и больница, где проводятся научные исследования? Семьдесят тысяч долларов на каких-то кривляющихся придурков! Что вы молчите?
— Хатч, вы же не вчера родились. Если мы закроем отделение геронтологии, нам срежут десять процентов от общих ассигнований. По одной только этой причине нельзя урезать бюджет.
Том сразу же пожалел о своих словах. Хатчу не нравился подобный образ мыслей. Если ему приказывали урезать бюджет, он делал это самым решительным образом — увольняя людей и продавая оборудование. Он плохо представлял себе все тонкости административной работы. Для него поддержание нормальной работы института в условиях снижения ассигнований являлось противоречием, которого просто не должно быть.
— Не хотите ли вы мне сказать, что я должен урезать бюджет, заказав бумажные стаканчики вместо обычных и сделав туалеты платными? — Он постучал своим потёртым студенческим кольцом о край стола. — Я этого не понимаю. Все бюджетные суммы идут сверху. Из этих цифр я и должен исходить. — Он поднялся с кресла — этакий стареющий журавль — и вдруг вздохнул печально, выдав, таким образом, и свои собственные сожаления. — Комиссия собирается в десять часов, в правлении.
Он ушел — грустный суровый старый воин среди руин своих надежд. Том провел рукой по волосам. Он понимал чувства Сары; сам он даже и помыслить не мог о том, чтобы попытаться пробить эту стену. Корпорация здравоохранения была воистину непробиваемой — сборище безнадежных бюрократов. Их беспокоило только одно: больничные помещения должны использоваться по назначению, а не для туманных научных исследований. Ирония судьбы: тайна самой смерти могла быть раскрыта — и, возможно, навеки утеряна — в бюрократической неразберихе.
Том взглянул на часы. Девять тридцать. Это был чертовски длинный день. Небо снаружи уже стало серо-черным, и звезд не видно. Скоро, наверное, пойдет дождь, предвестник весны. Взяв пиджак, Том выключил свет. Может, повезет и он окажется дома раньше Сары, тогда ее ждет роскошный обед. Это было единственное, что он мог сейчас для нее сделать, — ведь битву за ее карьеру он проиграл. Годы пройдут, прежде чем бюрократы из других институтов оценят важность ее работы и, подобрав жалкие крохи — результаты ее исследований, — задумаются, не пригласить ли ее поработать.