Голод
Шрифт:
– Брось темнить, Василий Никанорыч, - сказал Факел. – Мы всё равно раскопаем, кто ее отправил. Телеграмма – это документ, а документ подразумевает учет. Время только жалко тратить.
– И просьба о помощи – это не преступление, - добавил я. – За нее точно не накажут.
– Да как сказать, - едва слышно прошептал староста.
Мы с Факелом переглянулись, и мой товарищ, не теряя времени, насел на него всерьез. Кто может наказать за обращение в инквизицию, окромя культистов?! В общем, до обвинения в ереси тут оставалось буквально пол шажочка. Бедного старосту уже трясло. Ну еще бы! Ересь
– Если не так, самое время рассказать нам всё, - сказал я.
Староста тотчас поклялся Христом богом, что всё не так и до сего дня ни о каких культистах он и слыхом не слыхивал.
– Это всё военные наши! – жаловался он, прижимая руки к груди.
– Секретность у них. А молчать велено мне. И куда прикажете деваться? Мы ж от них полностью зависим, господа! Не подпишут приемку грузов – и никаких пайков нам. Лебеду жрать будем, а у меня - полтыщи человек только по учету проходит. Да еще бродяги эти, будь они неладны! И хоть разорвись между вами всеми.
Он руками показал, что уже разрывается на части. Факел его еле успокоил. А вот нечего было так запугивать человека!
Малость успокоившись, староста вздохнул и поднялся на ноги. Позади него стоял массивный шкаф. Дверцы были заперты на замок. Ключ от него висел у старосты на шее. Отперев шкаф, староста достал лист бумаги.
– Вот, господа, читайте сами, - убитым голосом произнес он.
Факел взял бумагу и подошел к окну. Тут было светлее. Бумага оказалась телеграммой, датированной двумя месяцами ранее. Отправителем значился штаб фронта за подписью лично генерала Алексеева. Это наш командующий.
Далее шел гриф "совершенно секретно", прочие атрибуты и, наконец, текст, извещавший руководство города Дубровник о проведении профессором Леданковым важного военного эксперимента в их районе. Телеграмма требовала не только оказывать профессору всяческое содействие, но и сохранять в строжайшей тайне всё, что касается эксперимента и самого профессора. Излишнюю болтливость обещали карать по законам военного времени. Это расстрел. Тоже не сахар, хотя и лучше костра.
– И кто этот профессор? – спросил Факел.
Староста пожал плечами.
– Я и видел-то его всего пару раз, - признал он. – Сидит у себя, как медведь в берлоге, а чем занимается – не знаю, и уж простите, и знать не хочу.
– Что ж, по крайней мере, теперь ясно, что тут понадобилось культистам, - сказал я.
Глава 3
Наука у нас была в привилегированном положении. Не всегда, понятное дело, а после того, как жаренный петух клюнул.
Рассказывают, будто бы до Апокалипсиса к ученым чаще как к чудакам относились. Мол, сидит себе, придумывает чего-то да сложившийся порядок нарушает. Хотя если чего полезного надумал – можно и к делу пристроить, но это ж прежде всего хлопоты, а уже потом обещанная польза. Лучше уж теоретики всякие. Вот придумал Менделеев периодическую систему элементов – и российской науке честь и хвала, и процессы никакие перестраивать не надо. Кто как пахал, тот и дальше так пашет, а какие элементы при том меж собой взаимодействуют, про то пусть у кого положено голова
Когда пришла Великая война с Апокалипсисом, стали, наоборот, больше привечать практиков. Танки, подводные лодки, боевые дирижабли – это, понятное дело, в первую голову, но и остальное тоже не во вторую очередь.
Тут вся штука в том, что с этими изобретениями наперед не всегда угадаешь, где оно лучше сработает. Вот взять, к примеру, велосипеды, на которых шустро гоняют наши самокатчики – их ведь вовсе не для войны изначально придумали, а какое средство для быстрого маневра получилось! Да и вообще, фронт, как ни крути, на тыл опирается, и без одного быстро не станет и другого.
Поэтому в верхах взялись, наконец, за ум, да не за свой, и стали науки поддерживать всеми силами. Мичуринские сады по всему северу протянулись, а раньше, как говорят, у него один-единственный питомник был с сарайчиком. Когда в Канаде по зиме все плодовые померзли, окромя мичуринских сортов, благодарные американцы поднесли Мичурину орден с бриллиантами и к себе вовсю сманивали, но нам такой специалист и самим нужен. А до войны, небось, махнули бы рукой: да пускай едет, у нас этих нарушителей спокойствия просто завались.
В общем, теперь, если ученый над чем-нибудь полезным работал, ему все условия обеспечивали и поддержка действительно была на самом высоком уровне. И, кстати, командующий фронтом – это не самый высокий уровень. Это вообще середнячок. Серьезные проекты у нас курировал лично Его Величество.
Вместо ужина мы отправились с визитом к профессору Леданкову. Идея, разумеется, принадлежала Факелу. Впрочем, после того, как он так надавил на старосту, на ужин бы нас всё равно не пригласили.
Причем надавил, как оказалось, зря. Староста не имел ни малейшего понятия, кто отправил за него эту телеграмму. Подозревал, конечно, что это кто-то из здешних отличился, но кто конкретно – даже предположить не брался. То есть, наверное, взялся бы, если бы не боялся подставить невиновного человека под разговор с Факелом. Ну а так он кряхтел, мялся и разводил руками, пока мы от него не отстали.
– Ты хоть на профессора не дави, - попросил я Факела, пока мы шагали по улице.
До уличных фонарей Дубровник еще не развился, и вокруг быстро сгущались сумерки. Перед фасадами домов их разгонял свет из окон, а по углам лежали тени.
– Мы только предупредим его о возможной опасности, - заверил меня Факел.
Мне почему-то сразу подумалось, что так легко мы не отделаемся.
Профессор обосновался в одном из каменных домов по главной улице недалеко от главных ворот. Раньше особняк принадлежал некоему купцу Разумову, но затем тому несказанно повезло. Он нашел на здешних болотах розу-ангела.
Это огромная редкость и огромная ценность. Божественный аромат этой розы валил с ног любую нечисть, и чем она здоровее, тем хуже ей приходилось. Демоны так вообще не могли даже приблизиться к ангелу. Будь у нас достаточно ангелов, мы могли бы отгородиться ими от нечисти, а то и вытеснить их обратно в преисподнюю, но, увы, роза-ангел – редчайший цветок на земле и произрастает он исключительно в полном одиночестве. Никто и никогда не находил больше одной розы за раз.