Голодные Игры: Восставшие из пепла
Шрифт:
Я немедленно выключаю телевизор.
Я могла бы ненавидеть Койн, покрывать ее последними словами, могла бы даже возглавить восстание, но теперь ответ для меня ясен – этот приговор вынесла я.
Тогда, после смерти Прим, на голосовании я проголосовала «за». За их смерть, за семьдесят шестые Голодные Игры. Я погружаю этих детей во мрак, от которого сама не могла скрыться. И только теперь я понимаю, что ничем не лучше Койн или даже Сноу. За мной проголосовал и Хеймитч: «Я с Сойкой-пересмешницей». Можно считать, я и его обрекала на этот ответ.
От понимания того, что я сделала, меня колотит
Я выхватываю серую ветровку и кидаюсь на улицу. Бегу настолько быстро, насколько тому меня научили Голодные Игры. Часто мелькают знакомые лица, которые пытаются мне что-то сказать, но их голоса разбиваются о воздух, а я несусь дальше. Ноги на свободе. Им не нужно указывать путь – они знают дорогу. Перед глазами улицы Шлака. От бомбежки они все еще полны серого, гниющего пепла. Но я стараюсь абстрагироваться от этих мыслей – Шлак теперь единственное место, которое может задеть меня за живое. Я вспоминаю слова Джоанны: «Им нечем меня шантажировать. У меня нет людей, которых я люблю». Теперь ее слова мне ясны.
Пит Мелларк. Парень-табу. По-моему, эта кличка говорит сама за себя. Нас разделяют тысячи километров: он все еще в Капитолии, а я в Двенадцатом, зализываю раны, кутаясь в объятия четырех отчужденных стен. Гейл. Предатель, которого я никогда не смогу простить. Его бомбы убили мою Прим и, как бы я ни старалась уничтожить эту мысль, она холодной змеей заползала в сознание, отогревалась там и жалила ярким напоминанием: «Он убил Прим. Он убил Прим».
Мама. Она вновь оказалась слишком слабой, хотя теперь, побывав в ее состоянии, я не чувствую обиды. В работе она забывается, убивает в себе воспоминания и заставляет себя жить. Я не уверена, что она вернется в Дистрикт-12, но, так или иначе, она будет заботиться обо мне, когда придет нужное время.
Хеймитч. Да, возможно, только он среди остальных вызывает у меня чувства безопасности и уюта. Хотя он был далеко во время Игр, его присутствие ощущалось практически всегда. Он знал, он переживал, он сострадал, и главное – он заботился обо мне так, как заботился бы обо мне Пит, будь он рядом. Поэтому я доверяюсь ему. Позволяю вешать зеркала, прибираться в комнате и читать нотации перед тем, как я с громким хлопком закрываю перед его носом двери.
Я не права. Чувствую, что он этого не заслуживает. Сегодня же навещу его, и мы устроим пир на весь мир только для нас двоих. Я подстрелю зайца или, быть может, белку, и уж тогда старый ментор наверняка смягчится.
Когда я наконец-то покидаю пределы Шлака и возвращаюсь из пелены мыслей, передо мной встает старый забор с издевательской надписью «Вход воспрещен». Как обычно, я ныряю под мой забытый лаз и оказываюсь с другой стороны колючей ограды.
Все изменилось. Леса редели от добычи нужной при реконструкции города древесины. Пробегаю еще километр и оказываюсь в густой еловой чаще. Я вспоминаю о кошмаре, но тут же «стираю» его: их слишком много, чтобы запоминать и думать о каждом.
Интересно, остался ли мой прежний лук в папином тайнике? Я помню каждый слишком хорошо и теперь с легкостью нахожу хранилище. Рука проникает в сгнившую крону сосны. От дерева веет приятным колючим ароматом, и я невольно вспоминаю отца.
Мы всегда обходили весь лес по нескольку раз. Он знал, что в случае его смерти они спасут нашу жизнь, поэтому все, что касалось лука и стрел, разъяснялось мне с особой дотошной тщательностью. К несчастью, он был прав. Его не стало, а наша жизнь в первые годы его гибели стала невыносимой. Голод. Страх. Отчаянье. Тайники кормили нас, выуживая из скользких лап голода. Его не стало. Но его забота по-прежнему выручала нас.
За всю охоту я подстрелила только двух белок и одного зайца – будь сейчас Сноу у власти, я бы не смогла заработать даже на пару буханок хлеба.
Недовольная самой собой я возвращаюсь домой.
Неожиданно со стороны леса, который остался позади, я слышу жужжащее клокотание. Я узнаю этот шум из тысячи – планолет. Уже через несколько секунд он оказывается надо мной и, пролетев мимо, скрывается в мутной пелене Шлака.
Что-то здесь не так. Кому понадобилось пользоваться планолетом – не самым дешевым транспортом Капитолия – вместо удобного и быстрого поезда? Возможно, Плутарх с его извечной привычкой красоваться. Но почему тогда Сальная Сей ничего мне об этом не сказала?
Откладываем эту идею: Плутарх слишком занят, чтобы наносить мне и Хеймитчу дружеские визиты.
Джоанна или кто-то из оставшихся победителей? Но кто-кто, а Джо не стала бы расшаркиваться такими выездами «в гости».
Остается Гейл. Но для него легче было бы достать проездной билет на поезд, чем выискивать разрешения на несанкционированный вылет из своего Дистрикта.
Койн. Это могла быть она. Сердце предательски ухнуло вниз, к пяткам. Она не трогала меня, пока я была дезориентирована, выбита из колеи своим собственным горем. Но в Деревне Победителей хватит доносчиков, чтобы выслать весточку о том, что Сойка-пересмешница вернулась в ряды человечества. А значит, она поджидает меня дома. Серьезный разговор – как тогда со Сноу. Но теперь ей нечем меня шантажировать, по крайней мере, так открыто, как делал до этого ее предшественник.
Хеймитч. Вот ее главная цель. Я бегу со всех ног. Пристегнутая к поясу тушка зайца с хрустом падает на землю. Плевать. Я не дам Хеймитчу умереть! Только не сегодня – не сейчас. Еще одной потерянной родной души я не переживу.
В глазах мелькает улица Шлака. Она безлюдна и от этого я бегу еще быстрее. Дыхание совсем сбилось, а ноги устают, не привыкшие к такому халатному обращению после стольких дней передышки.
Еще несколько метров – и я в деревне победителей. В доме Хеймитча горит свет – я успела!
Я сокрушаю дверь нетерпеливыми ударами. Сколько проходит долгих минут, прежде чем она со скрипом поддается, и в дверном проеме появляется уставший, не выспавшийся, вечно отданный похмелью на съедение Хеймитч.
– Кого еще принесло? – резко спрашивает он.
Я отталкиваю его от прохода, желая убедиться, что в доме никого нет. От комнаты, как и от хозяина, несет нестерпимым перегаром, я недовольно морщусь, но радуюсь, что охотничье чутье не ощущает присутствия Койн. Только сладковато-горький запах корицы.