Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница
Шрифт:
– Потом, словно ниоткуда, появился планолет, – продолжаю я. – Только что небо было чистым, и вот он уже над ними. Он летел почти бесшумно, но они его заметили. На девушку сбросили сеть и, подхватив, утащили вверх. Быстро, как на лифте. Парню повезло меньше. Его пронзили копьем, привязанным к тросу, и тоже подняли в планолет. Мы услышали, как кричит девушка. Какое-то имя. Наверное, того парня. Планолет исчез. Просто растворился в воздухе. И птицы стали петь снова, будто ничего не случилось.
– Они вас видели? – спросил Пит.
– Не
Я лукавлю. Как раз после птичьего крика, когда еще не появился планолет, глаза девушки на мгновение встретились с моими, и в них была мольба. Но ни я, ни Гейл даже пальцем не пошевелили, чтобы ей помочь.
– Ты вся дрожишь, – говорит Пит.
Я и правда заледенела. Ветер обдает меня холодом снаружи, а воспоминания – изнутри. Крик девушки и сейчас звучит у меня в ушах. Возможно, то имя было последним словом, какое она произнесла.
Пит снимает пиджак и набрасывает мне на плечи. Я хотела отстраниться, а потом решила: почему бы и нет? Пусть думает, что я все принимаю за чистую монету.
– Они отсюда? – спрашивает Пит, застегивая пиджак у меня под подбородком.
Я киваю. В них точно было что-то капитолийское.
– Как думаешь, куда они направлялись?
– Не знаю, – признаюсь я. Дистрикт-12 и так на отшибе. Дальше – сплошь лес, дикие места, если не считать источающих яд развалин, что остались от Дистрикта-13 после химических атак. Иногда их показывают по телевизору, чтобы мы не забывали. – Не представляю, почему они убежали отсюда.
Хеймитч сказал, что безгласые наказаны за измену. Измену чему? Получается, Капитолию… Тут ведь есть все, что душе угодно. Живи и радуйся. Против чего бунтовать?
– Я бы отсюда тоже убежал, – выпаливает Пит и нервно оглядывается вокруг. Он произнес это так громко, что даже музыкальные подвески не смогли заглушить. – Я бы тут же убежал домой, если бы мне только позволили. Хотя надо признать, кормят здесь отменно, – смеется он.
Снова выкрутился. Теперь тот возглас – обычная реплика испуганного трибута, а вовсе не сомнение в безупречности Капитолия.
– Похолодало. Может, войдем внутрь? – предлагает Пит, и когда мы заходим под теплый, залитый светом купол, непринужденно продолжает разговор: – Твой друг Гейл это тот самый парень, который забрал от тебя сестру на Жатве?
– Да. Ты его знаешь?
– Не так чтобы… Слышал, как девчонки по нему вздыхали. Я думал, он твой двоюродный брат или вроде того. Вы очень похожи.
– Нет, мы не родственники.
Пит кивает с тем же непроницаемым видом.
– Приходил с тобой попрощаться? – спрашивает он опять.
– Приходил, – отвечаю я и внимательно смотрю ему в лицо. – А еще твой отец приходил. С печеньем.
Пит поднимает брови, будто впервые слышит. Ну врать-то и притворяться он мастер. Видела сегодня.
– Правда? Вообще-то он всегда вас любил, тебя и твою сестру. Наверное, он предпочел
Мысль о том, что в доме Пита когда-то заходила речь обо мне, за столом, а может, у пекарской печи, совершенно меня огорошила. Во всяком случае, это явно случалось не при матери.
– В детстве он был знаком с твоей мамой.
Вот так раз! Еще одна новость. Похоже на правду.
– А… да. Она выросла в городе, – отвечаю я.
Не могу же я сказать, что мама никогда не упоминала об отце Пита иначе как о пекаре, когда хвалила его хлеб.
Мы подходим к моей двери, и я возвращаю Питу пиджак.
– Пока. Утром увидимся.
– До завтра, – отвечает он и идет дальше по коридору.
Когда я открываю дверь, рыжеволосая девушка подбирает с пола мои ботинки и трико, где я их бросила перед душем. Я хочу извиниться за то, что, возможно, навлекла на нее неприятности, потом вспоминаю, что могу обращаться к ней только с приказом.
– О, прости, – говорю я. – Их следовало отнести Цинне. Прошу прощения, ты не могла бы сделать это за меня?
Избегая моего взгляда, девушка коротко кивает и направляется к двери.
Я старалась, чтобы в моих словах прозвучало сожаление о том, как глупо повела себя во время обеда, но понимаю, что сожалею о гораздо большем. Мне стыдно, что я даже не пыталась помочь ей в лесу, позволив Капитолию искалечить ее и убить парня.
Точно смотрела Игры по телевизору.
Я сбрасываю туфли и забираюсь в кровать прямо в одежде. Дрожь не проходит. Возможно, она меня и не помнит. Нет, зачем себя обманывать. Нельзя забыть того, кто был твоей последней надеждой. Я натягиваю одеяло на голову, надеясь спрятаться от взгляда рыжеволосой немой девушки, взгляда, проникающего сквозь двери и стены.
Будет ли она рада видеть, как я умираю?
6
Всю ночь меня преследуют кошмары. Рыжеволосая девушка, кровавые эпизоды прошлых Голодных игр, отрешенная и чужая мама, худенькая, испуганная Прим, отец… Я вскакиваю с криком: «Спасайся!», когда шахта взрывается миллионом ярких осколков.
В окна пробиваются первые утренние лучи. Под завесой клубящегося тумана Капитолий выглядит жутко. У меня болит голова. Во рту привкус крови, видно, во сне прикусила щеку.
Я сползаю с кровати и тащусь в душ. Наугад тыкаю кнопки на панели и прыгаю под струями воды, то ледяными, то обжигающими. Потом меня облепляет лимонная пена, которую приходится соскребать жесткой щеткой. Ну и ладно, зато взбодрилась.
Обсохнув и обтершись лосьоном, беру одежду, оставленную мне перед шкафом: черные узкие брюки, бордовую тунику с длинными рукавами, кожаные туфли. Заплетаю косу. Первый раз после Жатвы я выгляжу собой. Никаких изысканных причесок и платьев, никаких огненных накидок. Такая как есть. Как будто собралась в лес. Это меня успокаивает.