Голодные призраки
Шрифт:
– И чтобы оправдать себя перед собой, – Неход душевно похрустывал ступней Сухомятова. – Что, мол, не месть руководит тобой, не страх и не обида, а стремление к высшей справедливости, стремление к освобождению угнетенного народа, ты встаешь под знамена местных сопротивленцев и делаешь перед собой вид, что борешься с угнетателями вообще, а не с отдельным человеком конкретно.
– Я не делал вид! – возмутился Сухомятов-младший, не соглашаясь ни с кем, и тем более с собой. – Я так думал и я так думаю. Я боролся за свободу. Я боролся за независимость маленькой, но гордой страны, а отец – это лишь эпизод, да!
– А может, все было иначе, проще и грубее? – Нехов приступил к работе над пальцами на ногах Сухомятова-младшего. – Ты еще в детстве испытывал к отцу странное чувство, которое не мог себе тогда еще объяснить и которое тогда еще умел подавить. С каждым годом это чувство прогрессировало. И на каком-то определенном возрастном этапе это чувство оформилось и приобрело конкретные очертания, и в конце концов ты понял, что же это такое за чувство, и с тех пор, как ты это понял, подавлять тебе это становилось все труднее и труднее. Помимо твоей воли, вопреки
– Нет, нет! – закричал Сухомятов-младший, прожигая дыханием массажный стол. – Нет! Нет! Нет!…
– С изумлением, страхом и болью отец, конечно, отверг твои домогания, – продолжал Нехов, не прекращая растирать Сухомятову-младшему пальцы его ног. – Отверг, несмотря на твою мольбу, твои слезы, твое унижение и наконец твои угрозы. И ты озлобился. Ты налился ненавистью и одновременно нечеловеческой решимостью вопреки всему совершить то, что требовал твой изначально испорченный организм, И ты приехал сюда вслед за отцом. И тоже добровольцем, как мы с тобой знаем. Я подчеркиваю, тоже добровольцем. Это важно. Если ты не готовился сделать то, что сделал,, то почему ты пришел сюда добровольцем? Ты же,.как ты только что говорил, презираешь вторгшуюся в эту страну армию, а тем более служащих в ее составе добровольцев. Так почему?
– Нет! Все не так! Не так! – стонал Сухомятов-младший и крошил зубами край массажного стола.
– Все так, – печально кивал головой Нехов и бережно, едва касаясь ладонями кожи, гладил от макушки до пяток сильное и мускулистое тело Сухомятова-младшего, таким образом завершая массаж. – Все так. В заднем проходе полковника Сухомятова патологоанатомы обнаружили сперму… Ты пришел к нему вчера и вновь потребовал близости, и он вновь отказал, ужаснувшись, и ты убил его. А меня ты вызвал только для того, чтобы работавшие на Сахида люди из контрразведки республики не сообщили ему, что ты убил отца только для того, чтобы трахнуть его, Сахид ведь был патриотом настоящим. Ты сказал Сахиду, что хотел убить и меня. Но тебя спугнули.
– Нет! Нет! Нет! – визжал Сухомятов-младший, сплевывая изо рта щепы и стружку. – Я не есть такой. Это все навет. Скандал. Грязные измышлишки. Куда ни кинь взгляд – везде прах и смута, и мута, и хута, и бута, и дута. Я честный и чистый – кричал, кричал, кричал, раскаленный до красного, и дымился и пах. – Доннерветтср! Вашу мать! Никто не видит то, что надо видеть, а все видят то, что не надо видеть, матка боска! А ведь я не тот, что все, – другой, хуже, лучше, Готт его знает, но другой. И я никогда не прятал себя. Да! Я раскрывался и показывал. Но никто опять не видел и не желал видеть! Твою мать! И я печалился. И забывая о хорошем, засыпал во сне, принимая не все как есть, а как я хочу. И это было неверно! И это было не так! Надо было искать путь, на котором хорошо, на котором спокойно, на котором не думаешь о смерти, а если и думаешь, то не страдаешь от того, что она будет, просто знаешь, что она будет, и все. И тогда жизнь как жизнь. Смеешься с удовольствием, злишься с удовольствием, плачешь с удовольствием," унижаешься с удовольствием, в закрытую дверь бьешься с удовольствием, и когда она открывается, думаешь: «Какое счастье!» Я теперь только понял, что надо так, надо от нутра своего, от себя чистого отталкиваться надо, да, а не от мыслишек-мудишек и не от эмоций, не от радости, печали, страха, скуки и всякого другого, которого не перечислить, хотя перечислить хотелось бы. И не от х… своего рыжего и непослушного, никак не от него, никак, никак. А как? А как?… – кричал, кричал, кричал, раскаленный до белого. – А трахал я отца своего убиенного или нет, это установить не трудно. Но я тебе скажу прямо – не знаю. Не то чтобы не помню, просто не знаю! Нет!
– Я не испытываю ненависти к тебе, – Нехов осторожно погладил Сухомятова-младшего по коротковолосому влажному затылку. – И более того, даже не осуждаю тебя. Ведь то, что случилось, уже случилось. И мы не можем уже вернуть те мгновения и предотвратить то, что случилось. Ведь так? А потому, какими бы ты мотивами ни руководствовался, я не могу их ни осуждать, ни восхищаться ими. Это бессмысленно и глупо, и нелепо. Мне просто надо было знать их. Как факт. Без эмоций и без оценок. – Нехов с неохотой убрал руку с затылка Сухомятова-младшего. – И тем не менее я должен убить тебя. – Нехов не без труда достал из-под руки свой тяжелый отбойный револьвер. – Ты понимаешь это?
– Да, – тихо ответил Сухомятов-младший, грустно хлопнув ушами.
– Должен, – повторил Нехов с нажимом.
– Да, – еще раз подтвердил Сухомятов-младший, звучно царапнув ресницами подгоревший массажный стол. Нехов взвел курок.
– Просьбы, – предложил буднично. – Пожелания.
– Я хочу увидеть твое лицо, – попросил Сухомятов-младший, позвенев ноздрями.
– Нет, – ответил Нехов. – Что-нибудь еще?
– Это моя последняя просьба, – Сухомятов-младший поцеловал массажный стол, прощаясь с ним. – Это мое последнее желание. Дай мне посмотреть на тебя, Я совсем не помню твоего лица. Сделай это, – он усмехнулся неожиданно. – Прояви добро, если оно тебе по силам. Ну, если не добро, то сострадание по крайней мере.
– Я проявил, – заметил Нехов, на мгновение приложив холодный ствол револьвера к своему лбу. – По-моему, тебе грех жаловаться на свои последние минуты. Я квалифицированно отмассировал тебя. Дал тебе возможность выговориться. Уверен, что упрекнуть меня не в чем.
– Лицо! – взмолился Сухомятов-младший, выдыхая из-под себя невесомый пепел от все еще тлеющего массажного стола.
– Нет! – сказал Нехов.
– Но почему? – Сухомятов-младший зубами выгрыз углубление в столе и устроил в этом углублении свой нос.
– Прощай, – Нехов быстрым движением приставил ствол к затылку Сухомятова-младшего и выстрелил.
Верхняя часть лица Сухомятова-младшего оторвалась от его головы, взлетела к потолку, потом покружилась какое-то время по комнате, расплескивая кровь и мозга по сторонам, и упала наконец на пол, развалившись на полу на несколько неровных грязно-бурых кусочков – где брови, где глаза, где переносица – не понять… Нехов стоял, как был, и не думал ни о чем таком, что сейчас смогло его стронуть с места, заставить что-то делать, месить, допустим, лицо, которое он не хотел показывать Сухомятову-младшему и не показал как случилось, или заламывать, к примеру, руки, защищаясь от собственной силы и от исключительности совершившегося или пасть на колени и просить прощения у Великой Жизни, которая так же могуча, как и Великая Смерть, или пустить из глаз соленую мокроту, в которой скопится все то, от чего организму так необходимо избавиться в данную конкретную минуту, или, например, опорожниться по большому и малому счету, тем самым создав себе условия для легких и необременительных тело– и других движений, или еще для чего-то другого, о чем он и не подозревал до той самой секунды, пока это не произошло бы, или подрыгнуть и сделать лихую арабеску, которую он изредка в самый неподходящий момент любил делать, или в конце концов сделать что-то еще, о чем он мог только догадываться или непосредственно мечтать не в самых смелых своих мечтах. Нет, Нехов просто стоял, как был, и ни о чем таком не думал…
И потому, конечно, не видел, когда стоял и ни-о-чем-таком-не-думал, как тигр, который в это, прошедшее с минуты его прихода с Неховым в массажную комнату и взятия под охрану толстого массажиста, время обыкновенно лежал и вовсю глядел, не моргая, на толстого массажиста, чтоб тот не шевельнулся, не крикнул и не пукнул, вдруг, после того как раскололась на полу верхняя часть лица Сухомятова-младшего, закрыл глаза секунды на полторы, что-то проворчал тяжело и хрипло, рта зубастого не раскрывая, а потом снял лапу со вздрагивающего живота толстого массажиста, подтянул этой самой лапой брошенную Неховым неподалеку лежавшую американскую армейскую винтовку М-16, уже взведенную и готовую к бою и, неуклюже манипулируя беспалыми лапами, поднял ее, сунул ствол ее себе в рот и, нащупав коготками спуск, нажал его. Ба-бах! Вошедшая в рот пуля вылетела у тигра меж ушей – из скользкой бордовой, размером в полураскрытый тигриный рот, дырки – и ушла со свистом в потолок, откуда вскоре и посыпались Нехову на непокрытые его волосы мелкие осколки каменного потолка, и именно точь-в-точь, как ни странно, о того места, куда как раз и попала пуля, вылетевшая из мертвой уже на тот момент красивой тигриной головы, И Нехов, удивительно, тотчас, как только осколки посыпались на него и он это почувствовал, перестал не думать ни-о-чем-таком и подумал о том, что за хреновина тут такая произошла, и кто стрелял, мать вашу? Так прямо и подумал, мать вашу! И обернулся, конечно, тренированно, во время поворота сгибая пружинисто колени и приседая к полу. И обнаружил за спиной всего лишь только мертвого тигра с американской винтовкой в лапах, а не кого-то там другого – более разумного, – кто мог бы в него, в Нехова, стрелять, и если так суждено было бы, то и попасть в него, в живого. Присев возле тигра, Нехов пощупал у него пульс и, убедившись, что тигр действительно лишил себя самого важного, что составляло его жизнь, то есть самой жизни, сказал тигру, и очень искренне и неподлинно горячо, морщась, и зачем-то придавливая сухими пальцами веки, сказал, что ему очень жаль, очень жаль, жаль очень, что так вышло все паршиво и что он не может совершенно понять, почему тигр принял такое для себя решение, и что же послужило поводом для этого, что, что, что, что, что, что? Сказал, а потом поблагодарил его или. его дух, который, конечно, еще присутствовал неподалеку, за то, что тигр очень здорово помог ему сегодня, и вообще помог и на будущее, Нехов был в этом уверен, хотя чем помог он, еще не знает, еще не разобрался, но то, что помог, был точно уверен, точно. Прежде чем подняться, Нехов поцеловал тигра в висок и закрыл ему глаза и пасть. Встал, выпрямляясь, решая, искупаться ему все-таки в манящем синем бассейне или погодить, на завтра оставить это удовольствие. Пока решал, наблюдал за толстым массажистом, который тем временем, пока Нехов решал, медленно, но упорно, испуганно вскрикивая, полз в направлении бассейна. «Эй!» – позвал его Нехов, чем еще пуще подстегнул того, и тот быстрее заработал руками и ногами и через совсем короткое время с отчаянным стоном свалился в бассейн, нырнул затем на самое дно, сел там и, повернувшись к Нехову, стал смотреть на него водянисто и без осуждения. Нехов же, обеспокоенный, подошел к краю бассейна и принялся звать массажиста, иди сюда, мол, иди, чего ты, не трону, мол, тебя, на хрена ты мне нужен. А массажист все сидит и сидит на дне и только жиром шевелит, то там, то тут, то тут, то там. Нехов жестами тогда стал его звать. Показывал, шуруй ко мне, мол, видишь, Руки у меня пустые. А массажист ни в какую – упорный, только белками краснеет, измученный. Нехов, конечно, в какое другое время нырнул -бы в бассейн, чтобы массажиста спасти, нырнул бы точно. Но сегодня он решил в бассейне не купаться. А от решений своих он никогда, как ему казалось, не отказывался. Потому и не стал он нырять бассейн, чтобы массажиста спасти. А тот уже совсем загорается – глаза пьянеют, волосы в узелки завязываются и довершение всего язык уже вываливаться из-за губ на чал. И тут только Нехов догадался, что ему просто уйти надо из комнаты, и тогда массажист выйдет, конечно же, из бассейна, и не надо его будет спасать совсем. Сам себя он спасет, как любой обыкновенный(,утопающий. И Нехов отвернулся от бассейна и массажиста и, подхватив американскую винтовку из холодеющих уже лап жизнелишенного тигра, пошел к двери скоро и не торопясь. У порога уже услышал шум за спиной в бассейне. Оглянулся. И к скорби своей непередаваемой увидел всплывшего толстяка, И подумал, в который раз уже, глядя на мертвого массажиста, что страх хуже смерти, так. И не знать этого нельзя, хотя не осознавать можно. Жизнь без страха, наверное, не жизнь, подумал после. Но жизнь со страхом – смерть. В чем он сегодня в который раз и убедился.