Голос лебедя-трубача
Шрифт:
«Я не буду торопиться, — подумал он. — Ведь сегодня она не улетит из Филадельфии. Я поеду на работу, а когда вернусь, буду ждать рассвета подле нее. Лишь займется заря, моя песня разбудит ее. Сон еще будет владеть ею; звуки моей трубы проникнут в ее затуманенное дремой сознание и пронзят ее ответным чувством. Моя труба будет первым, что она услышит. Я буду неотразим. Я буду первым, что она увидит, когда откроет глаза, и она полюбит меня навеки».
Луи остался доволен своим планом и начал приготовления. Он вышел на берег, спрятал свои вещи под куст и вернулся в воду поесть и выкупаться. Затем он тщательно привел в порядок оперение: ему хотелось к утру выглядеть как можно красивее,
«Это она — друг мой прекрасный, — думал Луи, — и она должна будет пробудиться для встречи со мной. Песня как нельзя более подходящая».
Он намеревался играть лучше, чем когда-либо в жизни. Эта песня была одним из его коронных номеров, и он знал, как ее следует играть. Однажды, на одном из воскресных концертов, его слышал музыкальный критик из филадельфийской газеты; на следующее утро в газете появилась статья, и в ней говорилось: «Некоторые мелодии в его исполнении подобны драгоценным камням, поднесенным к свету. Чувство, которым они дышат, столь же чисто, прозрачно и незыблемо». Луи запомнил эти слова. Ему было чем гордиться.
Как ни велико было его нетерпение в ожидании утра, еще предстояла работа в ночном клубе. Он знал, что ночь будет долгой и спасть ему не придется.
Луи вышел на берег за вещами. Но когда он заглянул под куст, он обомлел. Медаль, дощечка, мел и мешочек с деньгами были на месте. Труба исчезла. Бедный Луи! Сердце у него упало. «Только не это! — беззвучно простонал он. — Только не это!» Ведь без трубы вся его жизнь лишалась смысла, рушились все его планы.
Луи обезумел от гнева, страха и отчаяния. Он метнулся назад, к воде, обрыскал весь пруд вдоль и поперек. И вдруг заметил вдалеке маленькую древесную утку; рядом с ней что-то блестело. Какое счастье, это была труба! Утка пыталась на ней играть. Луи был в ярости. Он бросился на другой конец пруда быстрее, чем в тот день, когда спасал Эпплгейта Скиннера, налетел на утку, нанес ей молниеносный удар крылом по голове и выхватил свою драгоценную трубу. Утка повалилась без чувств. Луи вытер трубу, прочистил и повесил себе на шею, где ей и надлежало быть.
Теперь он был готов. «Ах, скорее бы ночь! Ах, если бы можно было поторопить время! Скорее бы утро, когда мой прекрасный друг пробудится для встречи со мной!»
Наконец настал вечер. Пробило девять. Луи сел а такси и поехал работать. В зоопарке стало тихо; посетители разошлись по домам. Почти все звери спали — одни глубоко, другие не очень. И лишь немногие — большие дикие кошки, еноты, броненосцы, что предпочитают ночную жизнь, — взбодрились и принялись рыскать по клеткам. Птичий пруд погрузился в темноту. Водоплавающие спали, сунув головы под крылья. У берега тихо покачивались на воде Егоза, Хохотунья и Соня. Около островка крепко спала Серена, красавица Серена, и видела сны. Ее длинная белая шея была изящно выгнута на спину, голова покоилась в мягких перьях.
В два часа утра с работы вернулся Луи. Он перелетел через низкую ограду и опустился на воду подле Серены, стараясь не шуметь. Ночь стояла ясная и морозная — настоящая Рождественская ночь. Нескончаемой чередой по небу тянулись облака, то скрывая звезды, то вновь открывая взгляду их сияние. Луи смотрел на облака, смотрел на спящую Серену и ждал наступления дня. Прошел час, другой, третий… Казалось, ночь будет длиться вечно.
И вот, наконец, небо на востоке посветлело. Скоро займется утро, начнут просыпаться звери.
«Мой миг настал, — подумал Луи. Пришло время будить мою возлюбленную».
Он подплыл к Серене и остановился как раз перед ней. Поднял голову и поднес к клюву трубу, устремив ее к небу, туда, где разгоралась заря. И заиграл.
«Друг мой прекрасный, — пела труба, — встань, пробудись…»
Первые три-четыре ноты он играл совсем тихо, но мелодия лилась, звук нарастал, и восходящее солнце заливало небо золотым светом.
Друг мой прекрасный, Встань, пробудись. Звезды погасли, И росы зажглись.Каждый звук был подобен драгоценному камню, поднесенному к свету. Никогда еще труба Луи не была слышна в столь ранний рассветный час; музыка наполнила собой целый мир животных, спящих в берлогах и клетках, разбежалась по дорожкам, заплутала в ветвях деревьев, рассыпалась о стены служебных зданий. Медведи, сладко посапывавшие в каменных гротах, навострили уши. Лисицы, схоронившиеся на ночь в логовах, прислушивались к нежным, томным звукам трубы, приветствующей рассвет. Слушали львы в своем вольере. Слушал и удивлялся старый бабуин.
Друг мой прекрасный, встань, пробудись…Слушал бегемот и тюлень, серый волк и мохнатый як. Барсук и енот, скунс и куница, выдра и лама, и одногорбый верблюд, и олень-белохвост, — все навострили уши и вслушивались в чудесную мелодию. Слушал кролик и рогатый куду. Слушал бобр и даже змея, у которой и ушей-то нет. Кенгуру, опоссум, муравьед, броненосец, павлин, голубь, какаду, фламинго — все слышали трубу Луи и понимали, что происходит нечто необычайное.
Жители города, спавшие с открытыми окнами, заслышав трубу, просыпались. И было немало людей, догадавшихся, что для молодого лебедя, который столько выстрадал из-за своей немоты, настал час триумфа.
А Луи не думал о своих многочисленных слушателях. Он просто не мог думать о медведях и буйволах, ящерицах и совах, когда перед ним была Серена. Она занимала все его мысли — его избранница, его прекрасная возлюбленная. Он играл для нее одной.
Первый же звук трубы разбудил Серену. Она открыла глаза и медленно подняла голову. То, что она увидела, повергло ее в изумление. Она устремила долгий непонимающий взгляд на Луи. Сначала она даже не могла вспомнить, где находится. Прямо перед собой она видела красивого молодого лебедя, поразившего ее изяществом и благородством осанки. К клюву он прижимал странный инструмент — ничего подобного она раньше не видела. А из этого странного инструмента исходили чарующие звуки, от которых сердце ее забилось восторгом и любовью. Музыка все лилась, небо разгоралось, и Серена поняла, что безнадежно влюблена в этого дерзкого трубача, нарушившего ее сон. Ночные грезы развеялись. И новый день окутал ее новыми грезами. Ее переполняли неведомые ранее чувства — вдохновенной радости и удивления.
Такого красивого молодого лебедя она еще не встречала. Й, конечно, она не встречала лебедя, обладающего столь многими вещами. И никого еще музыка не делала ее такой счастливой.
У Серены голова пошла кругом.
Наконец песня закончилась. Луи опустил трубу и торжественно поклонился Серене. Потом он снова поднес трубу к клюву.
— Ко-хо! — сказал он.
— Ко-хо! — отвечала Серена.
— Ко-хо, ко-хо! — снова протрубил он.
— Ко-хо, ко-хо! — вторила Серена.
Обоих влекло друг к другу таинственное, волшебное чувство.