Голос над миром
Шрифт:
Год назад я оставила в аргентинской столице добрую память о себе. Благодаря недавнему нашему успеху в театре «Ла Скала» местные любители оперного искусства с особым интересом ждали выступлений моего и Аурелиано Пертиле. В этом втором турне мне удалось полностью проявить себя, выступив в «Лючии» в театре «Колон» (дирижер Паолантонио), в «Риголетто» вместе с Галеффи и Флета и, наконец, в «Сомнамбуле» также с Флета. Мой гонорар значительно поднялся, я смогла заглянуть в знаменитые ювелирные магазины на центральной улице Флорида и подарить себе еще один бриллиант. Но о нем я расскажу позже.
Росарио,
Вернувшись в Италию, я сразу же стала готовиться к новому сезону в «Ла Скала». Мне предстояло петь в операх «Сомнамбула», «Севильский цирюльник», «Лючия ди Ламмермур». Первой в программе была «Сомнамбула», но подготовка к спектаклю очень затянулась, и пришлось начинать с «Лючии».
Тосканини согласился принять на этот сезон должность генерального директора театра и руководил лишь премьерой. Вместе со мной в «Лючии» пели Пертиле, Страччари и другие артисты прошлогоднего состава, и надо сказать, что выступили мы с большим успехом. Режиссером спектакля был Антонио Вотто.
После «Лючии» в конце года театр намеревался возобновить постановку «Севильского цирюльника» под руководством Лукона.
Тосканини пришел на генеральную репетицию и не сделал мне ни единого замечания.
На следующий день я спела все второе действие, так же как год назад в том же «Ла Скала». Мои вариации в арии «В полуночной тишине» и дуэте с Фигаро признали и одобрили самые строгие ценители.
Я никогда не прибегала к излишним, ненужным фиоритурам, как это делалось во времена Патти, Барриентос, Тетраццини. То была эпоха барокко, когда искусство приносилось в жертву виртуозности певцов и певиц, стремившихся снискать любовь зрителей внешними эффектами, что нередко искажало замысел композитора.
У меня было легкое сопрано, и мне невольно приходилось прибегать к каденциям, но они всегда отличались чувством меры.
Едва кончилось второе действие, Тосканини пулей влетел в мою уборную и в бешенстве набросился на меня. «Пустышка», «кривляка», «балаганная певица» были самыми «ласковыми» из его эпитетов. Отведя душу, он хлопнул дверью и ушел. Вне себя от растерянности и обиды, я залилась горькими слезами.
Вернувшись в гостиницу, я написала адвокату Скандиани, что буду петь в «Севильском цирюльнике» только тогда, когда маэстро Тосканини сам пришлет мне каденции. Скандиани ответил, что я вольна петь как хочу, и в конце письма пожелал мне доброго здоровья.
Но я, наоборот, решила… притворюсь-ка больной, и, ссылаясь на мнимую простуду, улеглась в постель. Заменить меня другой певицей было не так просто. И вот вечером под Новый год двери театра «Ла Скала» впервые не распахнулись гостеприимно перед зрителями. На этот раз победила я.
Репетиция оперы «Сомнамбула» была назначена на 3 января. Я пришла в театр минута в минуту, твердо решив отказаться от выступлений при малейшем проявлении недоброжелательства. Но уже на лестнице меня встретил как ни в чем не бывало, самой любезной из своих улыбок адвокат Скандиани.
— Как ты себя чувствуешь, дорогая Тотина?
А я, мнимо больная, спокойно ответила:
— Спасибо, гораздо лучше.
В глубине души
Первая репетиция под руководством Гуй состоялась прямо на сцене. Присутствовал и Тосканини, он без конца давал советы Борджоли, Пинца и другим певцам, а меня словно не замечал. Па крайней мере мне так казалось. Я же потихоньку наблюдала за ним.
На предпоследней репетиции мне по ходу действия надо было перейти через знаменитый мост, такой высокий и узкий, что при одном взгляде на него начинала кружиться голова. Я уже собралась ступить на мост, как вдруг почувствовала, что меня берет под локоть чья-то крепкая рука; оборачиваюсь и вижу — боже правый! — сам Тосканини. Смеясь и пошучивая, он помог мне одолеть мост. По окончании сцены я подошла к Тосканини (по долгу вежливости) и сказала ему:
— Дорогой маэстро, вы мне до сих пор ничего не сказали. Прошу вас прослушать меня, я жду ваших замечаний.
Улыбаясь, он посмотрел на меня и ответил:
— В последнем действии к тебе нет никаких претензий. А вот в первом постарайся петь в более быстром темпе. Мы все и так знаем, что ты поешь хорошо, но, ради бога, не любуйся своим голосом и не затягивай пауз, особенно в речитативах.
На генеральной репетиции я думала только о том, как бы петь свободнее и в более ускоренном темпе.
В день премьеры, когда я гримировалась, Тосканини крикнул мне из-за двери:
— Я слушал тебя вчера. Пой, как обычно поешь, ведь вчера ты просто на себя не была похожа.
Он понял, что если ускорить темп, то пропадет весь пафос музыки Беллини, а я стремилась быть верной замыслу композитора, как меня учила Барбара Маркизио.
Когда истек мой контракт с «Ла Скала», я выехала в Париж, чтобы спеть Джильду в театре «Гранд-Опера».
Меня встретили весьма радушно и отвели номер в «Гранд-отеле».
Я вспомнила неказистую гостиницу в Монтегротто и мою жизнь скромной ученицы Барбары Маркизио.
Когда ко мне в номер постучался работник театра и от имени дирекции весьма любезно осведомился, какую температуру следует поддерживать в моей артистической уборной, он застал меня врасплох и сразу я даже не нашлась что ответить. Я чуть не рассмеялась в лицо этому вежливому господину, который обращался со мной, как с капризной прославленной примадонной.
Сначала в зрительном зале, а затем, по окончании спектакля, у подъезда огромная толпа парижан (мне казалось, что все они сошли с ума) громко скандировала: «То-ти, То-ти, То-ти!» Самых напористых с трудом сдерживали полицейские, которые помогли мне сесть в машину и благополучно добраться до гостиницы.
В такие моменты меня всегда охватывала растерянность, почти страх, но даже теперь, когда я уже не пою, меня трогает это признание и симпатия совсем незнакомых людей.
Из Парижа я вернулась в Милан, где снова пела в «Риголетто» на сцене «Ла Скала». К несчастью, я заболела чем-то вроде дифтерита, и меня заменила Мерседес Капсир.
Выздоровев, я приняла предложение записать для фирмы «Виктор» несколько пластинок. Каким странным показался мне мой голос, когда я впервые услышала запись! Я даже расплакалась, не в силах поверить, что это пою я, Тоти.