Голос над миром
Шрифт:
Из-за любви к подлинному реализму я хотела видеть в этой роли настоящего малыша. Ведь в тексте прямо сказано, что прошли три года со дня расставания Чио-Чио-Сан с Пинкертоном. Между тем мне нередко приходилось довольствоваться шестилетними исполнителями (в большинстве своем девочками), да вдобавок рослыми и хорошо развившимися. На премьере в Берне я сама выбрала трехлетнего мальчугана, сына итальянского эмигранта. На репетициях малыш вел себя очень спокойно и был само послушание. Я завоевала его симпатию ласками и… конфетами. Но вечером, перед самым спектаклем, малыш вдруг испугался и расплакался. Все же второе действие прошло без происшествий. Но в третьем действии то ли усталость, то
Когда я, прижимая его к груди, запела: «Ты мой маленький божок», он начал хныкать. Я не отчаялась, одела малыша, пустила его играть, а сама стала готовиться к самоубийству. Но тут малыш отчаянно разревелся, и я, пытаясь его успокоить, прошептала:
— Не плачь, не плачь, милый, потом мы с тобой поиграем.
Но мальчуган заревел еще громче и как закричит чуть ли не на весь зал:
— А когда играть будем?
Вовек не забуду того, что произошло в Савоне. В роли сына Чио-Чио-Сан выступала красивая девочка, которая для своих шести лет была, однако, довольно толстенькой и высокой. Увидев ее за несколько часов до начала спектакля, я опротестовала эту «великовозрастную» исполнительницу, пригрозила отменить выступление, если не будет найдена замена. И тут швейцар гостиницы, в которой я остановилась, подвел ко мне своего трехлетнего сынишку. Получив от отца клятвенные заверения, что мальчик на редкость тихий и послушный, я согласилась. Лучше бы я этого не делала!
Вечером, увидев загримированных актеров, мальчишка так испугался, что его никакими силами невозможно было успокоить. Тут же привели второго малыша, затем третьего, четвертого…
К началу спектакля вся артистическая уборная превратилась в один из кругов ада, где орали и визжали маленькие дьяволята. Заразившись один от другого страхом, ребятишки ревели во все горло.
Ну что ж, пришлось сдаться и «поклониться» отвергнутой шестилетней девочке, которая уже мирно спала дома, в своей постели. Ее безжалостно разбудили и, сонную, привезли в театр. Все же ради сценической достоверности я потребовала, чтобы в письме слова «прошло три года» были заменены на «прошло шесть лет».
Хотелось бы в заключение рассказать еще об одном мальчугане, который едва не испортил мне финал третьего действия. Когда мы вышли на сцену, малыш увидел статую Будды, освещенную мрачным зеленым лучом прожектора. Он до того испугался, что тут же, словно мышь, юркнул за кулисы под громкий смех зрителей. Пришлось мне на ходу изменить всю игру, и каждый мой жест и движение говорили о присутствии сына… только уже в моей душе. Не скажу, чтобы это было легко, но чуткие и благосклонные зрители вознаградили меня за мои испытания бурными проявлениями восторга.
Вспомнился и еще один курьезный эпизод, связанный с оперой «Чио-Чио-Сан» разве лишь тем, что на мне в финале был кроваво-красный газовый шарф, а в моем рассказе тоже будет фигурировать красный цвет, правда, уже носового платка.
Я уже рассказывала о моих венских концертах накануне второй мировой войны. На одном из таких концертов я была в чудесном красном костюме. Как всегда, в руке я держала красный носовой платок из шифона, великолепно расшитый изумительной искусницей Ольгой Асти. Не успела я взять последнюю ноту, как сцену буквально затопила волна моих поклонников с ручками, карандашами, моими фотографиями и просто с клочками бумаги — словом, во всеоружии охотников за автографами. Я трудилась в поте лица, а когда наконец отразила натиск всех этих безумцев, то обнаружила, что мой великолепный платок исчез. Я, конечно, сильно огорчилась, но… ничего не поделаешь.
Два года спустя я снова давала концерт в том же самом зале.
На этот раз я
Кончился концерт, и сцену снова заполнила толпа любителей автографов… Окруженная живой стеной, я случайно заметила в глубине зала довольно молодого человека, который всячески старался привлечь мое внимание. Он отчаянно размахивал чем-то красным. Я присмотрелась — без сомнения, это мой бесследно пропавший два года назад платок. Инстинктивно я жестом попросила вернуть платок, однако незнакомец весело помахал мне рукой и… тут же исчез.
Я очень быстро простила его… ведь этим похищением, пусть весьма своеобразно, незнакомец тоже хотел выразить мне свое восхищение.
XXXII. Прозаическое интермеццо. Роль Лючеты в «Кьоджинских перепалках» Гольдони
Из любви к живописным сценам и ради того, чтобы поскорее добраться до грозных военных лет, которые серьезно отразились на моей артистической карьере, я не останавливалась на многих этапах моего долгого сценического пути. Так, я даже не упоминала о моем первом выступлении в драматическом театре и кратком дебюте в кино. Решение попробовать свои силы в драме созрело у меня в промежутках между бесчисленными турне в те пять лет, которые предшествовали разрушительной мировой войне. Я нахожу в своем дневнике запись о длительном и довольно неспокойном турне по Румынии в 1935 году.
На первом концерте в румынской столице, явившемся знаменательным событием в музыкальной жизни страны, присутствовал весь королевский двор с его морганатическими женами, принцами и фрейлинами. Меня приглашали к себе многие высокопоставленные лица, я познакомилась и, как истинный гурман, вдоволь насладилась очень странными и острыми блюдами румынской кухни. Меня буквально завалили подарками, и среди них знаменитыми скатертями и рубашками с яркой живописной вышивкой.
Столь же горячо и радушно меня встретили в Софии в 1938 году. (Кстати, недавно я снова побывала в Болгарии в качестве вице-президента жюри Международного конкурса певцов.) Моим партнером в этих поездках неизменно оставался Монтесанто.
После концерта нас пригласили на ужин, устроенный местным хоровым обществом. Я отлично помню, что на столе возвышался жареный поросенок в окружении кебаба (небольших ароматных котлет, приправленных разными специями), затем хаканки (разновидности нашей салями), соссеты (кусочки бараньего мяса, поджаренного на вертеле). Все это мы обильно запивали знаменитой мастикой, очень крепким ликером типа «Перно» и другими чудесными винами.
Когда кончился ужин, хористы встали и спели заздравную в нашу честь. Мне и Монтесанто дали по стакану какого-то особо старого вина и, осыпав нас лепестками роз, заставили, не отрываясь, выпить его до последней капли, пока не смолкла песня. Интересная подробность: слушая хор, я поразилась красоте голоса одного из басов, выделявшегося своей могучей бархатистой силой. Я сказала:
— О! Да среди вас есть обладатель прекрасного голоса!
Мне представили Бориса Христова. Я не ошиблась. Этот певец с того времени прошел большой и славный путь, и к нему по заслугам пришло всеобщее признание.
В 1936 году, закончив выступления в неаполитанском «Сан Карло» и в «Ла Скала», я отправилась в длительное турне по Великобритании. Мой «дебют» состоялся в Бристоле, а второе выступление — в лондонском королевском театре «Квинс-холле». Затем я дала концерты в Ньюкастле, Глазго, Абердине, Эдинбурге, Дублине, Ливерпуле, Бирмингеме, Шеффилде, Манчестере. Словом, я как волчок крутилась по городам страны, переезжая из Англии в Шотландию, из Шотландии в Ирландию, а оттуда в Уэлс.